Лига Ангелов

      Я проснулась очень поздно. Начало уроков в девять часов, а я увидела на часах десять. Это меня так шокировало, что я, как можно быстрее, распахнула бежевый шкаф, выпотрошила всю одежду и достала оттуда костюм для тренировки, так как сегодня должны быть изменения в расписании, и вторым уроком поставили именно её. Я быстро оделась, заделала волосы в хвост и сдуру распахнула дверь. Она, как мне показалось, задела нечто твёрдо-мягкое, чего через секунду уже не касалась.       — Ай! Ты меня убить хочешь? — заговорило нечто.       — И тебе доброе утро, Паша, мне некогда, бежать надо, брысь под лавку.       Я уже собралась было сбежать с позором и без оглядки. Но позорнее оказалось то, как меня бесцеремонно, опять, схватили за руку и, опять, поставили туда, где стояла. Это, однако, у них с Глебом семейное, даже боязно с их папкой встретиться тет-а-тет.       — И куда это ты намылилась?       — На занятия, твою ж за левую, пусти!       — Ты сегодня ни на какие занятия в академии не идёшь.       — Тц. Это с чего ж такие радости?       — Тебя освободили по состоянию кармического спокойствия. Скорее, неспокойствия. А я за тобой весь день приглядываю.       — Раз так, я буду у себя спать.       — А вот отдыха тебе никто не обещал. Сегодня весь день — одна специальная тренировка. Я как твой напарник должен бы был пойти на уроки, но я подумал, что это было бы несправедливо по отношению ко мне, так что предложил такой способ проведения сегодняшнего дня. Не то чтобы оставить тебя одну было бы неправильно, просто мне лень заниматься, а одному скучно, так что пошли скорее на озеро, тем более, ты уже во всеоружии.       Груша-помидорка схватил меня за руку и потащил за собой. Попытки вырваться из цепкой хватки были тщетны. Пиши пропало: надо — значит надо. Я сдалась и пошла за напарником. Уверена, что из окон академии на нас смотрели глазками, полными зависти и презрения.       В «Лиге Ангелов» всех учеников распределили по классам. Не просто одна огромная параллель. Как говорилось ранее, есть элита. Это первая параллель, делящаяся на классы: «А», «Б», «В» и «Г». Соответственно, для Элиты есть отдельное общежитие из четырёх этажей. Я в классе «А», но места на первом этаже не хватило, и я уступила места другим, а сама пошла на второй этаж класса «Б». Вид лучше, ауры чище, красота… Есть второе общежитие, оно, естественно, больше. Там параллели Средняя, Допустимая и Малая. Каждая делится на четыре класса для удобства, хотя там тоже своя иерархия, буква в начале алфавита престижнее буквы следующей за ней. Элита может в конце обучения делать всё, что пожелает, то есть мы можем стать любым видом девастантов. Средняя параллель должна много пахать, но всё ещё может стать Вестниками. «Допустимые» могут быть максимум Рыцарями Правосудия. Малая… ну, она может стать, например, поваром в Белом мире… или отправиться жить в Серый и помогать там нуждающимся. Ну, «Г» класс вернётся на Землю и будет жить-поживать, да денежек с удачей наживать… Я, наверное, вернусь в мир Людей, чтобы им помогать. Ну, распознавать и уничтожать зло, котят с деревьев снимать… всё такое. Не знаю, но хотя бы на пару лет я вернусь. А пока я вернулась всего лишь на озеро.       Однако ветрено. Даже если в Белом мире всегда царит поздняя весна, когда цветы ещё не отцвели, дожди ещё не начались, а солнце ярко светит, осень в мире Людей уже началась. Повсюду летят лепестки роз, отставшие от прекрасных цветов, растущих в саду неподалёку, вместе с их благоуханием. Зелёная трава искрится от уходящей ещё росы, усыпанная её кристаллами. Среди этих изумрудных нитей встречаются разноцветные полевые цветочки. Я бы так и упала среди них, оросила бы слезами, вновь подступившими к глазам, и тихо уснула бы. Но, как гром среди ясного неба, прозвучал голос Павла.       — Ты всё время полагаешься на контроль эмоций, твои обыкновенные конечности… Это не радует физкультурника. Я устрою тебе испытание на крылья, курочка.       — Почему курочка?       — Они летать-летают, но не выше забора. Прям как ты.       — Пф-ф, кто бы говорил.       — Я не летаю хотя бы из-за размера крыльев, а у тебя они двухметровые. И ты не летаешь просто из-за страха. Хотя вчера ты очень даже хорошо справилась с уклонениями в воздухе.       — Страх умереть от чужой магии больше, чем страх умереть от возможного падения с высоты птичьего полёта. И… Эй! Ты был там и не помог?       — Во-первых, это не была высота птичьего полёта, но я могу тебе её устроить. Во-вторых, я был далеко и побежал к вам, но, когда прибежал, вас уже засосало в кабинет Владыки. В-третьих, возвращаясь к высотам, я создам кое-что специально для тебя.       Паша сказал это, и сразу появилась огромная труба диаметром в двадцать метров и высотой с девятиэтажный дом. Ну, это на глаз. А глаз боится…       — А-а-а?! Это сила Созидания?!       — Это всего лишь моя сила иллюзий. Моя слабая сила, которую я получил вчера, когда пришёл в комнату, мне вдруг что-то померещилось… Не важно, в общем. Давай, входи уже. Ты должна выбраться через верх из этой трубы с помощью своих сил. Не физических. Разными способами, пока меня этот способ не удовлетворит. Лучше крыльями.       Открылась откуда не возьмись появившаяся железная дверь, я вошла. Грушик сразу был замечен мной на краю трубы: видать себе лестницу с той стороны нашаманил… Первым способом, так, для разминочки, я выбрала магию. То, что у меня хорошо получалось контролировать — вода и воздух. Воды полно, воздуха — тем более. Пригнав воду в трубу, закрутив её и ускорив ветром, я создала водоворот, быстро доставивший меня наверх, а оттуда на ветру я спустилась на землю. До сих пор плохо понимаю, как трава, и не только она, может расти на облаках. Она там на Святом Духе что ли держится? В любом случае, громкое «Ещё раз!» меня вернуло с небес на землю — если бы только в прямом значении — и я снова зашла в дверь.       На этот раз решила воспользоваться цепью. Очистила разум и создала цепь, она быстро вознеслась к краю трубы, ухватилась за него, как будто было, за что, и я поднялась на ней вверх, так же и спустившись. Порадовало то, что током я пробила «ледяную защиту» Паши, его чуть не парализовало. Наверное, поэтому он попросил, если можно так назвать звериный печёночный крик восемнадцатилетнего полудевастанта, попробовать снова. Наверняка, хочет, чтобы я воспользовалась крыльями. Чувствую, что хочет. И не потому, что он сказал об этом прямым текстом. Мне уже всё это поднадоело, но фиг ему.       Я до сих пор не пользовалась ещё одной боевой способностью. Я сконцентрировалась на глазах Павла, взяла контроль над ним, его Благословение, естественно, повинуясь разуму и духу, подчинилось мне, я вселила в его разум нужду в уменьшении размеров трубы, и вот, она стала размером со скамейку, которую я с лёгкостью перепрыгнула. Но когда я больше не могла удерживать Павла своими силами, которых хватило на пару минут, я услышала кучу всевозможных цензурных проклятий, после которых — требование повторить. Нет, не подчинение его разума, мы не настолько много знакомы, чтобы он стал мазохистом от неизбежности, так что требовал он повторить освобождение из трубы. Теперь железяка вымахала в размерах до восемнадцатиэтажного здания. Разозлился. Интересно, почему…       Думаю, эти полчаса и так изрядно вымотали его, — всё удивляюсь, как он так долго пользуется силой, — если ещё сильнее разозлю, то не уверена в благополучном возвращении в комнату в здравом уме. По башке надавать — это он может. Зайдя в ненавистную трубу, я решила последний раз поиздеваться над ним и выплеснуть весь свой накопившийся за последнее время гнев. Сила иллюзий его реальна, насколько это возможно. Его иллюзии осязаемы, их можно повредить, они проводят ток даже. Поэтому я просто «отпустила поводья». «Тормоза сломались», я «съехала с катушек», «пустилась во все тяжкие», а мои «шарики за ролики заехали». Как ни говори, со стороны казалось, что я чокнулась.       Мои крылья снова чернеют, перья летят, волосы развиваются на ветру, лохматятся, выпавшие из общей копны волосики, как и перья, летают; всё вперемешку с гниющими от влажности листьями и лепестками, вокруг ещё и ураган из воды, песка, всего вышеперечисленного; я поднимаюсь над землёй, всё вдруг возгорается, истошный крик, электрические цепи извиваются, словно змеи, и неожиданно ударяют по стенкам трубы, над которой уже образовались грозовые тучи. Пашка такого не ожидал, спрыгнул с трубы, на которую забрался, чтобы наблюдать за мной, удерживаемый с трудом своими маленькими крыльями, скрылся за деревьями… Правильно сделал… Из всего того хаоса, который творился вокруг меня, образовался большой взрыв… Взрывая волна сдержалась только магическим барьером, который установлен в каждом квадратном метре пространства Благословением во избежание страшных магических и других воздействий, однако взрыв прошёлся в радиусе примерно тридцати метров несмотря на всякие там барьеры. Труба, конечно, не выдержала, её основание, обугленное, «изорванное», теперь было не выше бортика тротуара, через который я, с вновь белоснежными крыльями и более-менее уложенными волосами, с белоснежной улыбкой, вся такая добрая и сияющая, переступила навстречу Паше. Думаю, он снова злится.       — Ты! Бешеная! Какого, твою ж налево, Ангела, блин, ты здесь всё расхреначила к Чертям Греснарчим, Нечисть тебя не бери?!       Это я ветром смела все признаки взрыва с себя, а вот Павлуша не успел этого сделать до того, как предстать передо мной. Взъерошенные спутанные волосы, грязные и облепленные листьями, помятая одежда, сидячая на остатках дерева поза и это непередаваемое выражение гнева на лице. О-о-о, взрыв того стоил.       — Что-то не так, Пашенька? Ты же сам сказал, я должна выполнить задание «разными способами». Чем тебе мой не угодил? И почему ты так зло смотришь на меня?       — Не доводи меня до богохульства, женщина. Хрен тебе, а не зачёт, если по-нормальному не сделаешь!       — Ты про зачёт не говорил, — уже без напущенной невинности, с которой я говорила прежде, холодно ответила я.       — Это не значит, что его нет. Как суслик. Один спрашивает: «Видишь там суслика?» А другой отвечает, что нет. А он там есть.       — Ты про зачёт не говорил.       — В любом случае, ты меня поняла, мелкая.       Я даже обидеться не успела за свои метр шестьдесят пять в росте, как прямо перед носом возвысилась часть железной стены. Ну, я обещала себе сейчас сделать всё нормально. Хотя, это только сейчас для меня нормально, если бы мне кто-то три месяца назад сказал, что у меня будут крылья, я бы восхитилась этим бредом и не поверила. Ну, а сейчас я вполне могу ими двигать по своей воле. Наверное…       Прежде чем лететь, я мысленно попросила своих «нянюшек» позаботиться обо мне, неумёхе, не дать мне упасть и сломать что-либо, и только после того, как те счастливо встрепенулись, я «причувствовалась» к мышцам лопаток и замахала крыльями. Нет, ну, по сравнению с тем, как я летела в первый раз после недоинфаркта перед насаживанием на крест академии, всё началось хорошо. Кости крыльев не вывихнула, по воздуху моталась мало, даже о стенки трубы, суженной после моей выходки с взрывом, не ударилась, пока взмывала к выходу, который стал выше так же после моей выходки.       Только я хотела перелететь через ограду, как прямо надо мной стало темно: труба сверху выросла и изогнулась вправо. Я полетела туда, потом вверх, резко вниз, влево, вправо, вверх, вверх-влево, вверх-влево, вниз… и ещё много-много поворотов пришлось сделать во всё сужающейся железной трубе. Очень разозлился. Я, наконец, увидела свет, и тут труба закрылась. И вдруг запахло жареным…       Я почувствовала, как труба раскалялась — снизу на меня направлялся столп огня. Твою ж за левую, магия призыва стихийного змея! Я пальнула водой, но внутри оказался земляной змей, а внутри водяной. Водяного убивать не стала, взяла хитростью. Вокруг себя снова создала ветряной барьер и прошла сквозь змея. Тот со всей силы врезался в крышку трубы, а я за ним. Всё же успела до возобновления целостности железяки. Пока нового чего не придумал этот Павлуша, который скоро станет грушей для битья, спустилась на землю. И упала в траву, потому что сил не было. Ни манны, ни Благословения, ни мочи двигаться.       — Неплохо. А тебя надолго хватило. Повторим?       — Из всего, что здесь произошло, я бы повторила только тот взрыв, но так, чтобы ты был ближе всего к нему, — тяжело выпуская и впуская в себя свежий воздух, говорила я со злобным взглядом.       — Мне хватило и взрывной волны. И нечего было цепью пользоваться, раз даже дышать не можешь теперь. Ты знала, что делала.       — Не, надо было бежать из деревни, когда с Глебом повстречалась. Надо было вообще в другую страну ехать.       — Тебя бы даже в мусульманской отыскали, полубогинька ты наша капризная. Да тем более… Как ты себе представляешь побег от Глеба?.. — резонно… Я даже представила, как бы звучали из его уст те реплики: «От меня не убежать!» и «Я создан убивать…» Последнее особенно органично вписывается в его образ…       Кое-как я очухалась и жестом попросила помощи подняться. Наивный Пашенька. Как только поближе подошёл, я подставила ему подножку и ветром скинула в озеро. Ке-ке-ке, после этого он ещё долго будет сушить крылья, которые не поддаются магии. Я начала смеяться во весь голос, поднимаясь и показывая в его сторону пальцем. Он вынырнул около холмика и начал орать на меня.       — Мелкая гадина, а ну иди сюда и извинись! Я тебе все перья пообрываю, чтобы даже сохнуть нечему было.       Его потуги поругаться вызвали новый приступ смеха. Приближаться я не хотела, но пошла к нему навстречу, просто чтобы поближе рассмотреть, как он смыл с себя не по своей воле последствия взрыва.       — Ах-ха-ха, п-прости, п-хах, Паш, я не, аха-ха, удержалась! Ах-ха-ха-ахах-ха! — я всё ещё заливисто смеялась, устраиваясь на холмике. Он вылез из воды и рухнул рядом, выливая воду из ботинок, отжимая волосы. В отместку мне он встряхнул крыльями прямо у меня под носом. Это лучше, чем валяться на дне священного озера. Но всё равно неприятно…       — Ты хоть знаешь, какая противная?       — Ну, попробуй, расскажи, пока цепью в глаз не схлопотал, — весело отозвалась я. И пофиг, что на «колдовство» сил не осталось.       — И что мы цапаемся, — это был даже не вопрос, как будто констатация факта, что мы цапаемся, а не надо.       — Надо. Тебе же весело?       — Да это тут только тебе весело.       — Тогда что это? — показывая на дёргающиеся уголки губ, спросила я.       — П-ф-ф, просто здесь хорошо.       Павел уселся поудобнее, свесив с холмика левую ногу, а правую согнул в колене. Я сижу с вытянутыми ногами справа от него, подпирая себя выставленными назад руками. Греет солнце, в его приветливых лучах всё сверкает. Неподвижная гладь священного озера похожа на стеклянное блюдце, оно отражает светило, и мы можем поглощать его лучи с двух сторон. Шелест листьев от приятного нежного ветерка перемежается с пением райских птичек разных видов, о которых даже в энциклопедиях людского мира я не читала. Жёлтые, красные, голубые перья переливаются и блестят даже в тени. Клювы всех форм и размеров, всех цветов радуги, которые то и дело раскрываются, чтобы издать новый, потрясающий разум и душу звук, наполненный приятностями. Я прикрыла глаза от слепящей радости окружающей природы. Иногда прогуливать уроки не так уж и плохо. Даже во влажной от брызг и пота одежде. Даже с этим холодным и язвительным полудевастантом под боком. Облака над головой, облака под ногами, покрытые свежей сочной ярко-зелёной травой и полевыми цветами, пахнущими так живо, так приятно, ненавязчиво щекочущими нос свежестью. Аура этого места сливается с блеском всего, что можно было видеть человеческими глазами, которые и так слепнут от великолепия обычного поля рядом с озером, но таким благодатным, что даже самый отпетый грешник захотел бы встать на путь истинный ради того только, чтобы вновь увидеть это место.       Послышался шорох приминаемой травы. Паша лёг на спину, не меняя положения ног. Он заговорил.       — Я знаю, что я не подарок. Я даже знаю, что ужасен, но…       — Ой, да ладно тебе. Если собираешься извиняться за мучения, извинения принимаются, не надо этого говорить. Я сама тебе с лихвой отплатила. Мы все здесь так же хороши, как нам нужно быть просто хорошими.       — Особенно те ребята с первого этажа? — приподнял бровь Паша. Ну зачем напомнил?       — Не говори о них, я почти забыла о том происшествии. Меня волнует только Маша.       — У меня тоже есть то, что я хотел бы и забыть, и высечь у себя на сердце одновременно, так что я тебя понимаю.       — Говори уже, я выслушаю. Вы вон как возились с моей истерикой.       — Ты выслушаешь мою исповедь только потому, что я один из тех, кто эти два месяца нянчился с тобой из-за истерики по поводу Машиной смерти?       — Убийства. Машиного убийства. Будем называть вещи своими именами, — грустно улыбнулась я. — Но, уверена, что ты не задал бы этот вопрос, думая так. Конечно же, нет. Я всегда стараюсь помочь людям, чем могу.       — Дашь списать домашку по истории?       — Даже не мечтай, — после серьёзного выражения лица этот смех был странен, но, наверное, и помог ему прийти в себя. — Я слушаю, давай, поведай мне о своих грешках, ангельчик мой.       И он ведь поведал:       «Моя мать — человек, а отец, как ты уже знаешь, спасибо говорливому ворчуну белобрысому, является Вестником. Аррай Вахет пришёл к молоденькой выпускнице в образе её возлюбленного, парня, за которым она, одна из самых умных и красивых девушек класса, бегала года два. Роза. И папа сказал ей, как сильно любит её, а та не заметила никакого подвоха. Хрен бы со всем этим, да только у девастантов всё с одного раза получается, так что Роза забеременела. Мной.       И девять месяцев всё вроде было нормально. Чтобы ты понимала, моя сильная способность врождённая: я запоминаю каждый миг своей жизни, но я так же могу видеть будущее. За один такой сеанс моя память может ухудшиться чуть ли не в полтора раза. Видишь мою татуировку? Её сделал для меня Аррай, чтобы я не просто неконтролируемо видел то, что должно свершиться, а делал это по своему собственному желанию. Так вот, я помню себя с того самого момента, как в моём тельце — зародыше — сформировался мозг.       И спокойно я развивался, пока мама была беременна, потом наступил десятый месяц. А я всё не рождался. Я всё рос. Маме было плохо, потом, когда приблизился час «икс», ей было ещё хуже. А я никак не мог родиться нормально, врачи только собирались сделать Розе анестезию для Кесарева сечения… А утроба… нет, я вытолкнулся сам, хотя и не по своей воле, не ведая, что творю, разорвав ей живот и все внутренние органы. Она была ещё жива и всё чувствовала, а я…»       Тихие слёзы раскаяния. Понятно, что даже парни могут плакать. Я так рыдала от того, что убила малознакомую мне девушку, которая неожиданно оказалась моей сестрой. А из-за него умерла его драгоценная мама…       — Эй, — я положила руку на его плечо, — не сдерживайся… когда я плакала, мне помогало. Поплачь. А я никому не скажу.       — Я просто вырвался вместе с её кровью и с кусками её тела из её живота с помощью не управляемых мною крыльев, которые и росли за десятый месяц! Я ненавижу эти крылья, себя, отца! Лучше бы меня врачи не спасли, лучше бы она сделала аборт, когда узнала обо мне!       — Эй, хватит!       — Да я даже не от любимого ею человека!       — Перестань! Она думала так, она любила тебя уже тогда, когда узнала о тебе, просто потому что ты — её часть, продолжение её души.       — Из-за него она забеременела! В восемнадцать лет! Девочка! Которая с детства была болезненной! Если бы он не…       — Не надо никого винить… Это не зависело от тебя, от врачей, от твоей мамы…       — Воля Божья, да?       Я примолкла… Если я могу себя оправдать, то у него нет возможности. Как ни посмотри, его отец виноват в зачатии, врачи виноваты в том, что девушке с плохим иммунитетом дали рожать в восемнадцать лет, хотя я в этом не особо разбираюсь, он сам виноват в том, что не смог контролировать свои крылья, хотя ему было всего десять месяцев в утробе, крылья виноваты в том, что устроили такой способ рождения для полудевастанта, а Бог… А Он и не причастен к этому вовсе. Как и Янгал. Ну, то есть как Его винить?.. Никак…       — Нет, если кого и винить, так это случай, тот день, когда Аррай увидел Розу…       — Тогда винить самого Аррая, желавшего посмотреть на то, как устроена человеческая школа?       — Нет… Прости, я могу понять, как это больно, но я сама не знаю, как с этим справиться…       — Легче всего — забыть. Сложнее — простить. Но из всей этой ненависти прощения я взять не могу — неоткуда.       — Но ты же любишь Розу?       — Только как мать, как человека я не успел её узнать. Хотя я больше хотел бы, чтобы она не была моей матерью, я не смог быть хорошим сыном, я её просто не достоин.       — Она считала, что смогла подарить любимому ребёнка.       — Ага, любимому, который хлопнул дверью перед её носом с матными ругательствами, когда она сообщила обо мне. Нет, я понимаю, у него-то с ней ничего не было. Хоть сказала бы, что это было, пока он был пьян. Но не-ет, мы слишком честные…       — Да, хорошим девочкам часто нравятся плохие парни, такое уж в жизни бывает клише…       — Иногда плохим считают того, кто хороший, и наоборот. Только вот считают по тому, что им самим кажется. Люди такие глупые. И я тоже. Если б я мог что-то исправить… Если бы я мог предвидеть ещё в утробе, что так случится, я бы сделал всё для выкидыша…       — Хэй, прекрати! Если бы она тебя услышала, она бы разозлилась на то, как её любимый сын говорит о себе! Она подарила тебе жизнь! Она знала о своём здоровье! Плевать на Аррая, плевать на врачей, подумай о том, что она хотела, хотела родить тебя! Даже после слов её любимого. Отпусти эту боль, Роза бы хотела счастья своему сыну… — Легко сказать, конечно, сделать — трудно. Но мне очень хотелось как-то его поддержать…       И меня снова нагло приватизировали. Я не стала противиться. Наша Паша громко плачет, думаю, дружеские объятия не помешают. Я обняла напарника в ответ. Так мы наслаждались окружающей тишиной минут пять. Вчера — он меня успокаивал, сегодня — я его. Такие отношения в течение четырёх лет были бы неплохими. Хотя было бы хорошо, если бы не случалось того, из-за чего следовало бы успокоиться… Он отстранился.       — Не думаю, что скоро смогу простить всё и вся, конечно, но зато теперь у меня есть человек, на которого можно злиться и выпускать пар, — наглая улыбочка длинноволосого и последующий щелчок по носу. Скинуть его, что ли, в воду опять…       — Долго злиться на меня не получиться, я ж ангелочек! — я улыбнулась так же, как и он. И мы рассмеялись. Снова.       — Так, а теперь следующее задание, нечего прохлаждаться!       — Погоди-и, — я захныкала. Ну, вот что он ещё хочет заставить делать бедную измученную девушку? — Эта тренировка была и так дольше обычной.       — По чьей, скажи мне, милости мы тут застряли на два с половиной часа? Терпи, казак, атаманом будешь, — ну, по его тоже, история много времени заняла так-то…       — Кстати, можно вопрос? Про крылья…       — А, понял. Я не знаю, почему они такими и остались, но думаю, они скоро начнут расти. Возможно, они думали, что я такой весь из себя праведный, пока развивался, а потом я весь был полон ненависти и боли. Даже когда прилетел в Белый мир, увидел Аррая вживую, стал жить здесь, в свете. Наверное, крылья во мне разочаровались. Или я в них из-за того, что они появились так рано и практически убили мою мать. Я ответил на твой вопрос?       — Да, ты не знаешь, почему твои крылья такие маленькие.       — Эй! А ну, живо за работу!       Не надо было снова издеваться над ним. На поляне появилась огромная полоса препятствий. Которую меня заставили пройти с помощью крыльев туеву хучу раз! Через четыре часа я вернулась в общежитие никакая… Хоть разрешал перерывы на еду делать.       Длинный и тяжёлый день кончился для меня после полуночи: я делала домашнее задание на завтра. И совсем уже валилась с ног, крыльев, рук… Всё тело ломит, но не думаю, что день прожит зря. Я действительно лучше стала владеть своими крыльями и своей сильной способностью. Но не только мне стало лучше за этот день. Излив мне душу, Паша смог немного освободиться от груза ответственности за смерть Розы. Я знаю, какого это — быть причиной смерти дорогого человека, но я понимаю, что ему тяжелее. Мы оба думаем, что лучше бы это нам было больно, но теперь мы оба, и я тоже, знаем и принимаем тот факт, что чтобы ни было с нами плохого, этим людям всё равно было бы так же плохо. Возможно, его мама покончила бы с собой из-за смерти ребёнка от любимого человека, как она считала. А Машу убили бы перед тем, как она бы Пала, убив меня. Поговорив об этом с Пашей, я могу принять этот факт и тихо смириться со своей и её болью.