***
Чонгук дергается, тут же ощущая, как болезненно прострелило плечо. Веки поднимаются также тяжело, как ржавая дверь. Понять: где он сейчас, какое время суток, что произошло — довольно сложно, поэтому он дает себе время перезагрузиться, вспомнить последние события, осмотреться вокруг. Обстановка незнакомая, убогая, с запахом сырости, полумраком. Глаза режет свет наполовину разряженного телефона, сообщающего, что он был в отключке трое суток. Ви нет поблизости, как и вообще хоть кого-либо, и он, чуть медля, встаёт для осмотра местности, надевая плотную толстовку, которая укрывала его под изношенным пледом. Комната, где он находится, выглядит не жилой, а выйдя наружу, Чонгук видит вовсе заброшенный вид. Здание пустое и полуразбитое, серое, с битыми окнами и валяющимися бутылками на полу. Пристанище для неблагополучных подростков. На стенах граффити или нецензурные слова, везде бумажки и хлам. Он застёгивает толстовку и, засунув руки в карманы, спускается по лестнице на три этажа вниз. Вокруг какой-то странный квартал: дома убогие, не очень высокие, и, судя по кое-где светящимся окнам, не все из них заброшенные. На улице полумрак от ещё не наступившего утра, а в двухстах метров от построек — море. Чонгук медленно шагает к нему, с каждым шагом сильнее чувствуя его холод. Он присаживается у берега на корточки и, широко расставив пальцы, опускает ладони на гальку, чувствуя, как прибивающая вода приятно холодит кожу. Он закрывает глаза и сидит так, пока знакомый лай не приводит его в себя, и он, повернувшись, видит несущегося к нему на трёх лапах Кари, который чуть не валит его на землю. — Э-эй, парень, полегче! — он уворачивается от попыток пса лизнуть его лицо. — Всё со мной хорошо. Как и всегда. Я же Асура, а не хрен собачий, — на что пёс неодобрительно скулит. — Хорошо, ладно, глупость сморозил насчёт собачьего. Ай, давай не так сильно, — Чон морщится, когда пес заставляет его сильнее вертеться и напрягать раненое плечо. — Я думал, ты откинулся, — Ви остановился рядом, протягивая тёплую куртку Чонгуку. — Не дождешься. У меня как у кошки — девять жизней, — отвечает Гук, поднимаясь с корточек. — И сколько ещё осталось? — Большую часть я уже просрал, — он берёт куртку, некоторое время смотря на неё. — Спасибо, что забрал его, — он поднимает взгляд на парня, который отворачивается, смотря на горизонт, не встречаясь с ним глазами, за это Чонгук тоже благодарен. Он не умеет благодарить достойно, тем более глядя в глаза. — Я принес кофе и кимпаб, как ты любишь, — Ви кивает себе за спину, указывая на портфель. Чонгуку от этого как-то теплее во всем теле. — Ты поддаешься дрессировке лучше, чем Кари, — он усмехается и язвит, потому что так проще, проще чем признать то, что ему приятно: приятно видеть Ви; приятно, что он вытащил его; привел трехлапого друга; принес кимпаб, хоть и невкусный, с недоваренным рисом, но ему все равно приятно все это. — Я надеюсь, ты не сам готовил? Иначе, придётся продолжать голодать, — Чонгук, наконец, надевает куртку. — Готовишь ты такое себе, — он выпрямляется, застегивая молнию. — Раз жив после готовки, значит, вполне нормально, — цокает Ви. — Жив и на этом спасибо, — Чонгук разворачивается к домам. — Что это за место? Не знал, что подобное есть в Сеуле. — Домой тебе нельзя было, в больницу, вероятнее всего, тоже. Это был единственный вариант. Окраина города. Дома построены слишком близко к морю. Во время приливов здания сыреют и рушатся, поэтому люди почти покинули их. Ви выглядит отягощенным, словно это место — не очень хороший отпечаток в его памяти. — Ты жил здесь? — Чонгук спрашивает аккуратно, без напора или лишних эмоций. — Да, жил, — Ви делает паузу, — долгое время, — он закапывается поглубже в карманы. — Ну, уже после того, как здания забросили. — Понял, — Чон понял, что в этом лучше не капаться, парню нерадостно об этом говорить. Не сейчас по крайней мере. Он надевает капюшон и треплет Кари по голове. — Ну, что, побежим? — на это пёс одобрительно лает, и Чон делает пару разгоночных шагов, а потом, развернувшись, шагает спиной. — Ну, так? К тебе это тоже относится, — он повышает голос, отдалившись от Ви. — Рюкзак с едой сам за мной не побежит, — договорив, он разворачивается и бежит по берегу моря, подгоняя пса. Сегодня наступило как-то иначе. Как-то по-особенному.***
Ви ошибся. Промахнулся еще где-то с самого начала. Это стало очевиднее за эти три дня. Три дня постоянного ухода за Чонгуком, неотрывного контроля его состояния. «Зачем? Для чего я с ним?» — Ви задавался вопросом и следом же делал обезболивающие уколы. — «Он –мой заказ, мои деньги, вот для чего», — успокаивал он себя, и позволял сжимать свою руку в бреду. Но сейчас у Ви совсем не осталось времени. Дом Чонгука перевернули вверх дном, возможно, забрали то, что искал он. И теперь смысл его пребывания с ним стремится к минус бесконечности. Но он зачем-то здесь. Зачем-то принес чертову еду, привел пса. Он ошибся. Еще с самого начала. Принял не тот заказ. Ви медленно плетется вдоль берега, прокручивая все раз за разом в голове. — Эй, что думаешь? — голос Чонгука приводит в себя. Парень бежит спиной, указывая на вышку в море, к которой ведёт деревянный мост. — Нет! — пытается докричаться Ви, понимая, о чем речь. — Да! — выкрикивает Чонгук и бежит к ней. Когда Ви забирается наверх, то он старается сразу сесть и не смотреть по сторонам. Огромная гладь воды приводит его в панику, а слабые порывы ветра заставляют думать, что он от его силы оступится и упадёт прямиком в тёмную бездну, где на несколько метров под тобой не окажется опоры под ногами. Он-то и сейчас опоры под ногами не чувствует. Всю жизнь она у него какая-то шаткая и нестабильная. Чонгук стоит у самого края, смотря вперёд. Ви упирается взглядом в его спину. — Как разобрался с ублюдками в тот вечер? — спрашивает он и оборачивается. Ви не смотрит на него, расстёгивая рюкзак. Уже более чем очевидно, что продолжать врать и притворяться не вариант. Чонгук не мог найти на него хоть какую-то информацию. Такого человека как Ви — не существует, но глупо полагать, что парень все еще ничего не понял. — Разобрался по-своему, — Ви хмурится и дергает за заевший замок молнии. — И как же? — По-своему, — без эмоционально повторяет он. Ви достаёт упаковки с едой и два закрытых стакана кофе, и Чонгук садится сбоку, раскрывая одну упаковку, начиная набивать рот, запивая кофе. — Господи, я и не знал, что так хочу есть, — говорит он с набитым ртом и смеётся, когда рис вылетает наружу. Ви никак не реагирует, задумчиво отпивая остывший кофе. Что ему теперь делать? Как, черт возьми, ему дальше поступать? — Во что ты вляпался тогда? — после некоторого молчания спрашивает он, взглядывая исподлобья на Чонгука. — Ни во что. Обычные мужские разборки. — Совсем обычные. Нас преследовали пять кварталов и чуть не убили. — Ну, агрессивные мужские разборки. –Чонгук. — Оппа. Ви разозлено вдыхает, сжимая челюсть, и смотрит на горизонт. Его не должны волновать чужие проблемы, но волнуют, а этот псих еще издевается. — Слышал о Пабло Эскобаре? Парень переводит взгляд на Чона, соизволившего, возможно, прояснить ситуацию. — Есть человек, был уже точнее, практически его копия только гораздо хитрее и изворотливее. Дан Вэйли. — Что? — Ви не может сдержать удивление и контролировать брови, ползущие вверх. — Дан Вэйли? — Знаешь о нем? — Наслышан. — Я раскрасил его мозгами стену туалета. Ви еле сглатывает кофе, чтобы не плюнуть им от шока. — Никто так просто не убивает нарко-босса. Ни один нормальный человек не решится создать себе такие проблемы. — Ну, никто и не утверждает, что я в здравом уме. Тишина повисает на десятиметровой вышке. Чонгук, отставив коробочки в сторону, ложится, устало вздыхая. Хмурое небо нагоняет серость на наступившее утро. Ви кусает губы. Стало ощутимо тревожно. — Тебе лучше бы сейчас находиться в отделе, со своими дружками и выпросить круглосуточную охрану, — парень, обводя пальцем крышку стакана, задумчиво смотрит на море. — Хм, — усмехается Чон. — Никакая полиция, службы или что-то еще не станут мне помогать. Все абсолютно были в курсе дел Вэйли, но никто не мог и не хотел с ним связываться. Просто были не в силах. Юридически он был совершенно чист перед законом. И сейчас никто не захочет лезть в это. — Так зачем же ты полез? — Ви недоумевает. Чонгуку никто за это не заплатит, никто не поблагодарит. Вэйли даже не пришел лично ему дорогу. Так для чего тогда? — Просто одним выродком станет меньше. Если ты наслышан о нем, то должен иметь представление, сколько людей он убил, детей отправил на органы, скольких подсадил на иглу. — Так ты у нас, значит, хороший? — Ви почему-то начинает злить. — Я — Асура. У меня свое понимание хорошего и плохого. Свои правила, свое правосудие, — он поднимается, принимая сидячее положение, тоже от чего-то повышая тон. А потом молчит, пусто смотря вдаль. Небо становится еще тяжелее. Кажется, срываются первые капли дождя. — Моих родителей убили, — Чонгук звучит тихо, но жестко. — Два каких-то сумасшедших пробрались в наш дом и на протяжении недели издевались над нами, держа нас в собственной коморке. А в один день они, в той самой каморке, замучили отца и мать. Я старался не смотреть и не слушать, а они старались не кричать. Эти ублюдки оставили меня с их телами, закрыв в этом помещении метр на метр, обещая вернуться и за мной. Я сидел там, чувствуя, как к моим ногам течёт кровь, какая она тёплая и, наверное, ощущал её запах. Мне было тогда семь лет. В семь лет я пережил такое дерьмо. Получил травму от таких же выродков, как Вэйли. Лично для меня нет принципиальной разницы.Так должен ли я был позволить ему жить? Ви пробирает до костей, до внутренностей. Холод улицы, жестокость чужой истории. Он знает, что такое тяжелое детство, но он даже близко не ощущал на себе настолько жесткие повороты жизни. — Не знаю, сколько я так просидел с телами, прежде чем услышал два знакомых голоса. Я не понимал, что они говорят, а затем резкий свет из открывшейся двери… тогда я думал, что уже умер, — Чонгук сглатывает и тяжело втягивает воздух. Капли дождя оставляют следы на его лице. — Я знал, что сижу в крови, но не знал насколько её много, не видел, как изуродованы мои родители. Я не мог отвести от них взгляд и дышать в то время, пока легкие судорожно просили порции кислорода. С тех пор у меня до сих пор куча психологических проблем вместе с боязнью крови. Чонгук смолкает, сгрызая кожу с губ. Ви смотрит на него немного поодаль сбоку. Он кажется таким маленьким тут на этой вышке, с поджатыми под себя ногами. Не больше подростка. Брошенного и одинокого. Ви переводит взгляд в небо, которое тоже, кажется, давит. Дрожь с ознобом прошибают все тело. Самое отвратительное то, что он не может даже ничего сказать. Он не может его утешить, поддержать. Он один из таких же «выродков», которые убивают людей ради денег или удовольствия. — Незнакомый мне тогда мужчина вытащил меня оттуда, застрелив этих двоих. Просто по какой-то счастливой случайности увидев в них что-то подозрительное и направшись следом, — Чонгук со вздохом продолжает. — Когда я увидел их упавшие тела, я почувствовал непередаваемую благодарность, — он сосредоточенно ковыряет пальцы, находясь полностью в себе. — Когда я очнулся в больнице, первое, чего мне захотелось — это чтобы тот мужчина пришёл. И он пришёл. Просто так. Принёс мне поесть. А я навязался уйти с ним, несмотря на его противоречия. Даже ребенком я понимал, что мне больше ничего не остается. У меня больше никого нет. Он звал себя Асура и наказывал людей, которых не может наказать закон, избавляя этот мир от них. Он не учил меня убивать, но я сам старался всё скопировать с него. Его знакомый тип, подделав документы об образовании, запихнул меня в органы, чтобы я имел доступ к преступной базе и помогал Асуре с информацией, а потом Асуру убили, — Чонгук хмурится и с сожалением смотрит вдаль. Ви почему-то кажется, что Гуку сейчас стало еще сложнее и больнее, он будто испытывает чувство вины. Только за что? — Ну и вот, теперь я Асура. Теперь я правосудие, — Чонгук переводит взгляд на Ви, тоскливо улыбаясь уголком губ, позволяя взглянуть в свои настоящие глаза, без притворств. Дождь словно включают на полную мощность, огромными каплями ударяя по телу. Ви, кажется, он окончательно переступил черту невозврата.***
Ви сидит на разбитом диване в теплой куртке и еще и под пледом, но ни черта не тепло. В здании почти как на улице, разница лишь в том, что за шиворот не капает. Конец ноября ужасно холодный и дождь рискует превратиться в снег. Его глаза закрыты, и он не слышит происходящее за пределами мыслей. У Чонгука нет того, что он ищет, или он упустил что-то. В любом случае заказ провален, нет смысла заканчивать его, не сделав и половину. Поэтому сегодня вечером Ви оставит его. Он должен оставить. — Выглядишь жалко, — голос Чонгука выводит из мыслей, заставив обратить на него внимание. Парень, осматривает содержимое сумки с оружием, которую Ви тоже прихватил, оценивая сколько патронов осталось, и что ему может пригодиться в ближайшее время, а с чем лучше распрощаться. — Приятно слышать, — язвит Ви, утыкаясь замерзшим носом в ворот куртки. Крупный озноб пробирает тело, и парень передергивается, подавляя дрожь. Он, возможно, схватил простуду в своей легкой куртке в такую неподходящую погоду. Сейчас очень кстати то, что он не спал нормально несколько суток и сон постепенно накрывает его. Во сне не холодно. — Прекрати трястись, — Чон поднимает на него хмурый взгляд. — Если бы я мог не трястись, я бы не трясся, — последнее, что выговаривает Ви, уже тяжело поднимая веки.***
Тепло. Так тепло, как когда ты дома в непогоду под мягким одеялом. Так тепло, как когда тебе шесть, а по телевизору любимые мультфильмы и никакой взрослой жизни. Ви ощущает это тепло всем телом и не спешит открыть глаза, задерживается в фантазиях о детстве, рано закончившемся. Когда он все же это делает, то видит лицо Чонгука. Близко. Очень. Его руки держат отогревшиеся ладони Ви. Он сам, похоже, заснул, укрыв их еще одной теплой курткой. Видимо парень был совсем плох, если Гук решил разделить с ним свое тепло. Первая молниеносная мысль была о том, что нужно отодвинуться, рвануться и разорвать расстояние между ними, но какая-то детская невинность чужого лица заставляет задержаться на нем взглядом чуть дольше. Достаточно долго чтобы задуматься над тем, что встреться они нормально, в нормальной жизни, при нормальных обстоятельствах, они могли бы дружить. Ходить в бар каждые выходные и играть в игры по вечерам. Но они встретились не так. Чонгук так неправильно воспользовался его телом, а Ви теперь так неправильно смотрит на его родинку под губой и мягкие черты лица, чувствуя, как приятно чужие ладони отдают тепло его собственным. Что они тут делают? Почему? Ви же решил, что ему рядом с Чонгуком делать нечего, как только увидел его разгромный дом. Он хотел его бросить, оставить так, но потом, так некстати, с заднего двора выбежал чертов пес, и его было как-то жалко оставить одного. Потом Ви проголодался. В забегаловке была акция: одну порцию берешь, вторая в подарок, вот он и притащил еду. Все вполне можно объяснить. Все, кроме того, что он чувствует колики в животе, когда смотрит на чужое лицо, колики в животе от теплых Чонгуковых ладоней. Чонгук выглядит непозволительно невинно с его-то родом деятельности. Он старше Ви на каких-то четыре года, он сильнее него на несколько лет тренировок, он жестче и кровожадней, но сейчас таковым совсем не кажется. Не кажется тем, кто может вообще держать оружие. — Они будут тебя искать, знаешь ведь? — Ви каким-то внутренним чувством ощущает, что Чонгук уже не спит, а просто лежит с закрытыми глазами. Но ему не отвечают. — Я знаю, что ты не спишь. Прекрати это. — А ты прекрати пялиться. Я чувствую твой взгляд, — Чонгук произносит, это не отрывая глаза, сильнее закапываясь лицом под куртку. — Я и не думал пялиться, не переоценивай себя, — это все, что смущенный парень может придумать в ответ, и безуспешно попытаться отвернуться. Безуспешно, потому что хватка Чонгуковых рук оказывается сильнее, смыкаясь на кистях, не давая отвернуться. — Ты так пялился, что я даже проснулся, — Чонгук смотрит в чужие глаза с каким-то безумным азартом и огоньком. — Не выдавай желаемое за действительность, — язвительно отрезает Ви, не боясь смотреть в ответ. Их контакт затягивается. Глаза в глаза. Молчание в молчание. Так долго или только кажется. Хватка на руках становится не такой грубой и сильной, а даже какой-то нежной и теплой, и ненормальные искры в глазах гаснут, сменяясь чем-то нечитаемым. Чонгук отводит взгляд. — Да, они будут искать, — Чон отвечает на ранее поставленную тему, — но не сейчас. Первое время они скорее будут озабочены тем, как бы пригрести к рукам как можно больше от того, что было у Вэйли. А потом … — Чон смолкает. — А потом? — А потом мы будем слишком далеко, чтобы об этом думать. Слишком далеко, чтобы они смогли нас достать. — Мы? — Ага. Я же купил тебя. За неплохие деньги, кстати сказать. — Хм, да, — Ви усмехается, — спасибо, что напомнил. Это случилось максимум неделю назад, но у него такое чувство, что так было всегда, что он знает Чонгука всегда, всю жизнь. Происходящее не предвещает ничего хорошего. Их встреча не вылилась ни во что хорошее или наоборот плохое и трагичное, скорее во что-то странное и сбивающее с толку. — Зачем ты купил меня, Чонгук? — Ви фокусирует взгляд на нем. Гук усмехается ему в глаза. — Решил, что это будет весело. Ви не устраивает этот ответ. Это ложь. — Зачем ты купил меня, Чонгук? — он повторяет настойчивее, впиваясь в его глаза своими. Гук отводит взгляд, закрывая в себе что-то и переворачивается на спину, чтобы не терпеть чужой взгляд. — Мне хотелось с тобой позабавиться. — Я спрошу еще раз. Последний. Зачем ты купил меня, Чонгук? — Ви смотрит в профиль, видя, как напряглись чужие скулы, немного участилось дыхание, а глаза не моргают, смотря в потолок. — Потому что… я почувствовал себя странно. Потому что я захотел, чтобы был рядом, под рукой. — Это называется симпатия, Чонгук. По-простому говорят:ты мне понравился. Поэтому купил. Ви замечает, как Чон пропустил вдох, взгляд на секунду остекленел, а потом все эмоции накрыла маска. — Мне никто… — Не нравится, — говорят они в унисон. — Да, я помню, — завершает Ви. — Тем более парни. О чем ты вообще? Смешнее и отвратительнее шутки прям не найти, — Чон насмехается, но как-то нервно, или Ви это придумал. — Люди влюбляются в людей, а не в их пол. Когда Чонгук поворачивает голову к нему, Ви становится настолько плохо, странно и неправильно, что захлестывает паника. Тупиковость происходящего и путаница всего внутри. Что он только что сказал? Зачем? К чему? О чем думал? Он не должен был быть здесь. Это не правильно. — Забудь, — резко отрезает он, поднимаясь и ныряя руками в рукава куртки. Довольно теперь точно. Все страннее некуда. Дальше тянуть нельзя. Нужно уходить. — Всего хорошего, Чон Чонгук. Достаточно поиграли, — Ви резко отдергивает куртку на себе. — Я одолжу, — он подхватывает из сумки с некоторым оружием пистолет, проверяя наличие патронов в обойме. — Хотя нет,возьму. Что бы одолжить— нужно потом вернуть, а я надеюсь, больше не встретимся, — он сует ствол во внутренний карман куртки, делая уверенные шаги к выходу. Оружие неудобно тяжелит карман, но это ничто в сравнении с тяжестью резко обрушившейся на него внутри. На всю мешанину и запутанность ситуации. Все происходившее и происходящее абсурд. Так быть не может и не должно. — Знаешь, почему умер первый Асура? Ви стискивает челюсть. Он хотел бы не слышать. Хотел бы не остановиться на эти слова. — Я влюбился. Когда мне было семнадцать, я полюбил девчонку. Асура запрещал мне рассказывать кому-то что-либо про него, про то, где мы живем, и что у меня вообще есть он. Но я был слишком тупой тогда. И однажды я согласился привести её к нам, когда Асуры не было дома. Мы просто мило посидели в комнате, играя в компьютерные игры, а потом она пробралась к нам в дом и убила его. Наемница оказалась. Ви слышит паузу. Слышит, как непросто об этом говорить. Понимает теперь тот самый «виноватый» вид Чонгука на вышке. — Я видел, как она застрелила Асуру, но даже не пошевелился, да что там, я не пошевелился, и когда она выстрелила в меня. Спустя время я нашел её, но так и не смог убить, только лишь покалечил, чтобы она никогда не смогла держать оружие в руках. Чонгук оказывается сзади неожиданно и неслышно. Но слишком близко, чтобы остаться незамеченным. — Теперь я не могу полюбить снова. Не могу почувствовать симпатию. Наверно, это еще одна фобия. Ви чувствует чужие слова макушкой, потому что говорит Гук чуть ли не в затылок, стоит чуть ли не впритык. А еще ему нечем дышать. И немного больно. — Но с тобой, за это короткое время мне было не так ебано, — чужие слова такие неуверенные и очень тихие, рискующие быть неуслышанными, но Ви слышит. А лучше бы «не». Подушечки чужих пальцев касаются его ладони, но не хватают, не сжимают, просто касаются. — И для меня это странно. Намного хуже чем для тебя. Нет, нет, нет. Не слушай. Иди. Беги.Не оглядываясь. Все бред. Все, что происходит. Все игра. У него остался один вопрос, который хотелось бы прояснить прежде, чем оставить этого человека. — Твоя фобия… — Ви делает паузу, уловив дрожание в чужих подушечках пальцев. — Ты боишься крови, но как же ты тогда можешь убивать? Тишина. Чон молчит долгое время, не спеша начать. — Меня не пугает чужая, но своя… Я не знаю, как это объяснить…наверно, кровь, моя собственная, напоминает мне о родителях, об их смерти, о том, что я такой же смертный, вершу правосудие, решаю судьбы, но я не Бог. Я такой же хрупкий и очень легко могу перестать жить. Наверно, это так работает. Сейчас я более менее научился с этим справляться, но временами все выходит из-под контроля. Ви сжимает зубы, хватаясь за чужие пальцы, а потом и полностью ухватываясь за чужую руку и выворачивая ее за спину, сильно наваливается телом сзади, заставляя прижаться к двери с выбитыми из нее стеклянными вставками. Другую руку он обхватывает, сильно вжимая в битое стекло на двери, оставляя кровоточащие порезы на чужой коже. — Допустим все так, ты не Бог и ты смертен, но смотри, кровь, — Ви держит Чонгукову руку, говоря близко к уху и все так же напирая сзади, — она во всём твоём теле. Да, без неё ты не сможешь жить, но если ты её немного потеряешь, то ничего страшного с тобой не произойдет. Ты же не умираешь прямо сейчас. И ты не умер пару дней назад и ещё много раз, когда был ранен. Тогда есть ли смысл в твоей фобии?.. — Ви все еще какое-то время держит Чонгука, чувствуя всеми своими атомами магнетизм между ними. — Подумай над этим в свободное время. Это все, что я могу сделать для тебя на прощание, — Ви отпускает, сначала отступая назад, смотря на чужую спину. Чонгук не спешит развернуться или просто хотя бы шевелиться. — Надеюсь, не встретимся больше, — парень решительно прекращает происходящее, разграничивая их сначала парой шагов из комнаты, потом покинутым зданием, а потом десятками метров, превращающихся в километры в обратную сторону от Чонгука. Идти ему теперь некуда, разве что под поезд для избавления от грядущих проблем, но он все же идет. Быстро. Спешит будто. Это нервы. Это напряжение, неизвестность. Он не выполнил заказ, обратно к своим его вряд ли примут. Свои за такое жестко наказывают. Как он мог так облажаться? Когда? В тот момент, когда провел параллели между ними или еще в первый вечер, когда взглянул в чужие глаза, полные скрываемой тоски? Когда впервые почувствовал злость на Чонгука? Отголоски ненависти? Черт, это было несколько каких-то несчастных дней? Неужели такое бывает? Неизвестно. Но абсолютно ясно, что Чонгук виной тому, что теперь Ви чувствует обрыв внутри и тупое нытье, словно ушиб души. Парень погружен в свои мысли больше чем обычно, но это не мешает ему заметить медленно едущий за ним автомобиль. Он ныряет на узкую улочку, зарываясь сильнее в куртку, и быстро шагает не оборачиваясь, пока машина, сравнявшись с ним, не останавливается. Стекло опускается, обнажая лицо знакомого мужчины. — Эй, Ви-и-и, — протягивает мужчина из её салона. — Что-то ты лажаешь, парень. Ви чувствует, что просто все не кончится, и его проблемы только начинаются, но держится смело, дерзко смотря на чужое лицо. — Я сливаюсь, — жестко проговаривает он, — извините. — Я так не думаю, — из открытого окна на него направляется ствол с глушителем. — Сядь внутрь, — грубо командует человек, — пожалуйста, — наигранно мягко добавляет после. Чутье Ви никогда не подводило. Его проблемы только начинаются.***
Чонгук чересчур много думает о вещах, о которых думать не должен. О Ви, о котором он думать не должен. По крайней мере, так усиленно. То есть он просто вот так взял и ушел? Нет, это, конечно, не проблема, Чонгук запросто найдет его, если захочет, но… «Но» заключается в том, что он не должен сейчас сидеть вот так и пытаться разгадать вопрос: как так вышло, что он вдруг почувствовал пинок по внутренностям услышав: «это все что я могу сделать для тебя на прощание» и «надеюсь, не встретимся больше». Пинок оказался очень неприятным. И сейчас странно и непонятно от того, что Чонгук запросто может справиться с головорезами, отморозками, отбитыми маньяками, но он не имеет ни единого представления, как справляться с тем, что вдруг почувствовал. Он сидит на самом краю изодранного дивана, задумчиво упираясь локтями в колени. Сжимает свежепорезанную руку, ощущая неприятное щипание в ладони, пока неизвестно сколько звонящий телефон не выводит из состояния транса, заставив ответить. — Ты там что, подох? — раздается раньше, чем Чон что-либо говорит. — М-м… я максимально близок к этому, кажется, — немного растерянно, но так же задумчиво отвечает он и не врет. Оказываться в таких ситуациях опасно, когда нужна свежая и холодно мыслящая голова. — Ты сделал? — То есть ты сейчас серьезно спрашиваешь это у меня? — недоумевающе и возмущенно откликаются в трубке. — Я лажал хоть раз? Чонгук не отвечает, только ждет, когда продолжат, потому что знает, что продолжат. — Черный Nissan на девятой автозаправке. В багажнике сумка. Там деньги, паспорта и билеты до Шанхая. От телефонов лучше избавьтесь, в сумке готовы новые. В потайном отделе кое–какие «безделушки». Прибудешь в Шанхай — отзвонись. — Да, я понял. Спасибо, Джун. Буду должен, как всегда. — На тебе столько должков, до конца жизни не расплатишься. — Прав, как обычно. Не забывай, моя будет недолгой. Однозначно не расплачусь. Советую брать деньгами плату за услуги. — Позвонишь, как будешь на месте, — только отвечают, прежде чем сбросить. Чонгук прижимает телефон к губам. Что сейчас делать — совершенно не понятно. Нужно найти Ви. Или не нужно. Может наоборот — бежать как можно дальше. Он всю жизнь имел четкую схему действий, план. Все четко, никаких вопросов, колебаний и отклонений. Он ясно понимал и знал, чего он хочет и какова его цель. Но теперь он не понимает ни первого ни второго. В грудной ухает и немного отпускает, когда сбоку что-то хрустит под тяжестью чужих шагов.Он вернулся. Он,кажется, вернулся. — Знал, что тебе слабо уйти. Но я почти… — он не успевает договорить, как внезапная резкая боль в голове и темнота поглощают изображение.