POV Елена Александровна.
Бедная Катенька! Дело, конечно, прошлое, и Андрюша повел себя очень достойно, но каково было моей девочке видеть, как эта «журнашлюшка» на ее глазах вытворяет такое бесстыдство? Знала бы я, что я услышу, ни за что не просила бы зятя: — Ну, а дальше-то что там было с этой Шездиковой? — Как вы сказали? С Шездиковой! Катька, слышишь? С Шездиковой! А все почему? А все потому, что она шездит много! — дети дружно хохотали, а я так и не поняла над чем они смеются. Наконец, Андрюша отсмеялся, обнял меня, поцеловал в щеку. — Елена Санна, ее фамилия Шестикова, но вы сразу уловили ее суть. — Я что-то не понимаю, о чем ты, — растерянно сказала я. — Ладно, оставь ее фамилию в покое, рассказывай дальше. — Андрей, пощади маму, — Катюша погладила мужа по руке, — пожалуйста. — Катенька, ну что ты, в самом деле? Я вообще-то уже совершеннолетняя, могу и паспорт показать, так что рассказывай-ка, зятек, все. Без купюр. — Хорошо, мама! Все расскажу, без купюр!***
— …Андрей Павлович пошутил, — почти трезвым голосом перебила меня Катюша и представилась. — Екатерина Пушкарева, личный помощник Жданова. Мы вместе работаем, а сейчас ждем Ревункова, он скоро должен подойти. — А я Леночка. Тоже работаю вместе со Ждановым. Его коллега, но совершенно по другому виду деятельности. Андрюша, я слышала, что ты жениться собрался, это правда? — Ну, как тебе сказать… — замялся я. — Ты не можешь так со мной поступить! — Вот как? А почему Андрей Павлович не может так поступить с вами? — поинтересовалась Катя. — Да, почему? — спросил и я. На свою голову спросил. — Потому что я придумала такую мизансцену, что закачаешься! Жданов, ты же знаешь, какая у меня фантазия. Я гарантирую, ты бросишь свою невесту и приползешь к моим ногам. Поехали, попробуем? — вкрадчиво и до неприличия откровенно предлагая себя, довольно громко проговорила Шестикова, подпустив хрипотцу в голос, видно думала, что это невероятно сексуально. — Одну минуточку, — Катерина решительно наполнила свою рюмку водкой, выпила, вытерла губы салфеткой и приподнялась со стула. — Поехали, я готова! Ну, что же вы, Леночка, остолбенели? Если вы публично предлагаете поехать попробовать мизансцену, то это предполагает, что вы приглашаете всех, сидящих за столиком. — Прости, Лена, но мы с Катериной обсуждаем важные вопросы, и ты, мягко говоря, нам мешаешь, — сказал я несколько резковато. — Я вам мешаю? — У Шестиковой глаза полезли на лоб. Кажется ей вообще в голову никогда не приходило, что она может быть для кого-то нежеланным гостем. — Нет, что вы, — Катя снова наливала водку в свою рюмку. Уже пятую! — Наоборот! Очень даже помогаете! Леночка, выпейте с нами водки. — Ой! Я если даже и пью, то делаю очень много глупостей, — затараторила эта идиотка, плюхнулась мне на колени, и вместо того, чтобы выпить водку, лишив таким образом Катерину некоторого количества ее алкоголя, схватила мой виски и одним махом опустошила бокал. — И могу прямо даже здесь, на столе. Шестикова прижалась ко мне всем телом, обвила руками мою шею и попыталась впечатать свои губы в мои. Я начал отталкивать ее, крутить головой, уворачиваясь от поцелуя, что-то мычать. В общем, сопротивлялся, как мог, в рамках приличия. Не знаю, сколько бы продолжалась эта борьба, если бы ее не прервал смех Катюши. — Я не верю такому счастью! — воскликнула Катя, и глаза ее загорелись бесовским огнем. — Неужели прямо здесь на столе вы покажете нам свою мизансцену? Ну, что же вы, начинайте! — Жданов, тебя ревнуют! — неожиданно трезво сказала Лена. — Ладно, позвони мне, когда будешь один. Не позвонишь, найду и съем. — Катенька, прости. Я же не виноват, что она ненормальная, — извинился я, когда Шестикова, наконец, отправилась на поиски новых приключений. — Извини. — Не виноват? Понимаю. Ничего страшного. Даже забавно. Жаль только, что мы так и не услышали начальника транспортного цеха*, — и снова рука потянулась к графину. — Катя, ты очень много пьешь, — попытался я остановить ее, — пожалей себя. — Обязательно пожалею. Вот допью свои триста грамм и пожалею об этом. Потому что пьяная я буйная, может даже тоже начну приставать ко всем. А вам что, очень стыдно за коллегу по работе? — Что за чушь ты несешь, Катя? При чем здесь стыдно? При чем здесь работа? Я вот уже два месяца места себе не нахожу, ты ведешь себя как… Как будто я в чем-то перед тобой виноват, у меня больше нет сил. Даже приговоренному к смерти зачитывают приговор, где черным по белому прописана его вина. А я отбываю срок без обвинительного заключения, и понятия не имею за что. Что я сделал не так? Почему ты ко мне так переменилась? Если бы я был уверен в твоих чувствах, мне было бы легче, я смог бы вынести все. — Вы сомневаетесь во мне, в моих чувствах? До сих пор? А в своих вы уверены? — Уверен! Катя, почему ты так себя ведешь, за что? Я не заслужил такого отношения к себе. — Это другого отношения вы не заслужили, а такое будет в самый раз, — неожиданно зло, серьезно и с глубокой болью произнесла Катюша. Впервые с тех пор, как она переменилась, она хоть что-то сказала без ёрничества, и у меня появилась надежда на откровенный разговор. — Почему? В чем дело? Что случилось, пока я ездил в банк в тот день, когда Кира с Романом улетели в Прагу? Я долго анализировал, я точно знаю, что ты изменилась именно в тот день. Что произошло? — Это произошло много раньше. И я отдаю должное вашей изобретательности. — Какой изобретательности? О чем ты говоришь? Я ничего не изобретал. — Не скромничайте, Андрей Павлович. Неужто вы забыли? Ну, как же… Влюбить в себя Пушкареву, чтобы она ненароком не увела «Zimaletto», разве это была не блестящая идея? Вот только интересно чья, ваша или вашего верного вассала? А, понимаю, это было коллективное творчество. Роман Дмитриевич первым в разведку сходил, но обломался. И тогда в игру вступили вы. А почему именно такая последовательность? Вы что, вы жребий тащили? У меня без всяких фигуральных выражений потемнело в глазах. Почему? Ну, почему я не рассказал Кате раньше, о своей единственной перед ней вине. Если бы я это сделал сам, то мы бы, наверное, даже посмеялись над тем, что из такой гнусности выросла настоящая любовь. И теперь ничего не изменишь, теперь все — кранты! Она ни за что мне не поверит, будет считать, что и все остальное было только игрой. — Черт! Я так и знал, что всё это плохо кончится… Катенька, я конечно же не имел права начинать ухаживать за тобой ради «Zimaletto». Но я же не думал тогда, что полюблю тебя. Ты даже не представляешь, как я тогда был далек от этого. — Вы страшный человек, Андрей Павлович. Ваш поступок не имеет названия… А вы даже не понимаете, насколько гадко, подло и мерзко вы поступили. — У меня есть смягчающее обстоятельство. Я тебя люблю. Люблю, понимаешь? По настоящему. — «Мой дорогой друг и президент, — начала по-памяти читать Катя, — поскольку ты с детства страдаешь редкой формой склероза. Я снова решил прийти к тебе на помощь. Первую часть плана по укрощению нашего монстра, ты уже выполнил…». — Хватит, прекрати, немедленно прекрати! — я с силой сжал Катину руку. — Я этого не писал! И я не просил Малиновкого оставлять мне это послание. Из-за этой гнусной инструкции я разорвал все отношения с Ромкой. Если ты заметила, мы даже по работе разговариваем через силу. — Не просили? Скажите еще, что даже не посвящали своего дружка в наши отношения. — и Катя снова начала по-памяти: — «Я был прав, утверждая, что твоя Мисс «Железные Зубы» тетка умная, на нее не подействуют какие-то игрушки, шоколадки и куча всякой дряни, которую ты бы кидал в железную пасть своей ненаглядной. Поэтому здесь у тебя только авторские открытки высокого уровня с написанными красивым почерком стихами из поэзии серебряного века, как мы и решили. Помнишь, как хорошо сработала открытка со стихами Батюшкова «Мой гений» внутри? Поверь, что я и здесь расстарался, удерживая планку ценности твоих подарков на прежнем, а может и выше, чем акварель Нино Чакветадзе «Друзья», уровне». — Да, Катенька, да. Я виноват, я очень виноват, но в самом начале наших отношений, когда я даже подумать не мог, что полюблю тебя, я вел себя как скотина. Мы все обсуждали с Малиновским, это правда. Но с той самой минуты, как мы стали близки, я никогда, ни разу ничего не рассказывал Роману о тебе. — И продолжали подсовывать мне купленные им открытки и подарки, — задумчиво констатировала Катя, выпивая рюмку за рюмкой. — Да, продолжал, но он об этом не знал, поверь мне. Продолжал, потому что это были хорошие подарки, достойные тебя и стихи в открытках были замечательные. Понимаешь? — Нет, не понимаю. «Палыч, в Марьино есть превосходный ресторанчик, там вас никто не сможет засечь… Что?.. Ну, не в «Лиссабон» же ее везти, и не в «Турандот», правильно?.. Что?.. Ты просто для себя реши, что тебе важнее, репутация или лишние деньги на бензин. Ты же себя опозоришь, завтра все сливки Москвы будут обсуждать, как Жданов-младший вывел в свет свою макаку». — Катя прочла это, очень похоже спародировав Ромку, начала почесываться, как обезьяна, и издавать утробные звуки «уо-у-оууу». — А это еще откуда? Что это, Катенька? — Стыдно, да? А это, Андрей Павлович, ваш сегодняшний разговор с Малиновским, когда вы решали в какую трущобу меня везти. Я его слышала. Именно поэтому мы в «Лиссабоне». — Не понимаю. Роман вообще понятия не имеет, что я… — Хватит, Андрей Павлович, — решительно перебила меня Катя. — Я вам не верю, ни одному вашему слову не верю. — А Самохвалову поверила?..** — Он был более убедителен, ваш Самохвалов-Малиновский. Прощайте, Андрей Павлович, — Катя встала, налила себе водку, выпила, уж и не знаю, какую по счету рюмку, и взяла свою сумку. — Никуда ты не пойдешь, пока мы не договорим. — я силой усадил Катю на стул, сам сел рядом. — Значит, твоя холодность по отношению ко мне, твоя «любовь» с Зорькиным, твои с ним поцелуи, твое поведение последних двух месяцев — это все была твоя месть? Я правильно понимаю? — Все, хватит, я ухожу. — Катя, скажи, умоляю тебя — это была месть? У тебя ничего с Зорькиным не было? — А это не ваше дело. И перестаньте мне тыкать. Да, я хотела вам отомстить, но мараться о вас не буду. Так что вы не переживайте, Андрей Павлович, не стоит. Я на «Zimaletto» не претендую, я даже липовый отчет вам организую. Последний… И сразу уволюсь. Прощайте. — Ну, уж нет. Катенька, я люблю тебя, слышишь? Однажды ты сказала, что тоже меня любишь. Ты не врала. И если ты все еще любишь меня, если у меня есть хоть капля надежды на счастье, то мне плевать и на «Zimaletto», и на липовые и дубовые отчеты, и на Киру, и на весь остальной мир. Ты любишь меня? — О, как! Плевать?! Так, может, докажете мне свою любовь? — Запросто, — весело сказал я и поднялся со стула…