POV Елена Александровна.
Андрей посмотрел на Катеньку и замолчал. Замолчал на самом интересном месте. Мне очень хотелось услышать продолжение рассказа, тем более, что зять оказался замечательным рассказчиком, но я поняла, что в этот момент дети ведут немой диалог, вспоминая о чем-то очень приятном и очень личном, что им сейчас нельзя мешать. Что же, я подожду, сколько нужно, столько и подожду, не стану же я влезать непрошеной третьей-лишней. Может, в другой раз зять все доскажет, а сейчас, я думаю, мне лучше удалиться. Я уж совсем собралась уйти потихоньку, оставить ребят наедине, как в двери палаты постучали. — Наверное ужин из «Лиссабона» доставили, — встрепенулся Андрюша, — правда без водки. Это ничего? Переживешь? — подтрунил он над женой, и тут же, заметив, в моих руках сумку: — А вы куда это собрались? Я заказал ужин на троих, так что оставайтесь, поможете мне накормить Катюху. Она же ничегошеньки не ест по доброй воле. — Точно, не ем! Не лезет без водки, — засмеялась дочка. — А мы давайте вот чего сделаем, — хохотнула и я. — Катенька с детства плохо ела, так мы ее вместе кормили. Валерик рассказывал ей какую-нибудь переживательную сказку, она заслушивалась, разевала рот, а я быстренько туда еду забрасывала. Так она даже не замечала, как съедала все. Так что давай-ка, Андрюша, рассказывай дальше, а я ее под твой рассказ накормить сумею. Сноровку, поди, еще не растеряла. — А! Так вот откуда у Катерины свет Валерьевны эта «милая» привычка взялась… — Какая? — спросила я. — Ой, Елена Санна, что же вы наделали?! Это же просто катастрофа! Стоит Катьке только чуть-чуть взволноваться, причем не важно по хорошему поводу или наоборот, как у нее просыпается зверский аппетит, и она начинает тоннами еду поглощать. — Ну, вот что, зятек, ты мне зубы не заговаривай, ты их Катеньке заговаривай. Рассказывай дальше. — Хорошо, но исключительно ради Лёвушки, не могу же я ребенка голодным оставить.POV Андрей Жданов.
— О, как! Плевать?! Так, может, докажете мне свою любовь? — бросила Катя с вызовом. — Запросто, — весело сказал я и поднялся со стула. — Прости, мне нужно на секунду отлучиться. Пожалуйста, Катя, не будь ребенком, не старайся сбежать, пока меня не будет. — Я пошел к гардеробу, но сразу вернулся обратно. — На всякий случай я все же предупрежу швейцара, чтобы он тебя не выпускал. Казалось, Катюша и вовсе не слышит меня, она сидела, погруженная в свои мысли, не поднимая глаз от стола. Я быстренько смотался в гардероб, взял свой дипломат и вернулся к столу. — Прошу тебя, умоляю, ответь мне, пожалуйста! Твоя «любовь» с Зорькиным, она же не настоящая, правда? — ледяное молчание. — Ты просто мне мстила, да? — Катя даже не шевельнулась. — Ладно, не хочешь, не можешь, не отвечай на эти вопросы, только скажи… Скажи правду, ты все еще меня любишь? Почему ты молчишь? Не любишь, ненавидишь, я стал тебе безразличен? — Нет! — Катенька посмотрела мне прямо в глаза. — Я все еще вас… тебя люблю тебя. Но это ничего не значит. Уж с этим я как-нибудь справлюсь, — едва слышно прошептала она. — Справишься? А зачем? Зачем ты хочешь убить свою любовь, если я тоже тебя люблю? Я сейчас докажу тебе, что мне никто, кроме тебя, не нужен, что мне плевать репутацию, на то, что отец тут же сместит меня с президентского кресла, на то, что он будет считать меня неудачником, мне даже на «Zimaletto» плевать. Лишь бы ты мне поверила, лишь бы дала всего один шанс нашей любви, лишь бы мы были вместе. — Это все слова! Красивые, очень красивые, но всего лишь слова. Я им не верю. А на деле… — А на деле… Будет тебе и на деле, Катенька, — я взял ее руку в свою, слегка сжал, а потом прикоснулся губами к ладошке и втянул в себя самый родной, самый любимый запах, запах моей женщины. Не раздумывая больше ни мгновения, я открыл дипломат, достал оттуда кое-что и переложил в карман. — Ничего не бойся, девочка, и ничему не удивляйся. Я докажу тебе, что ты в моей жизни самое главное. «Она меня любит! Она меня любит!», — пела каждая клеточка внутри, когда я шел, не оглядываясь на Катюшу, к сцене. И ни одной посторонней мысли больше не было, даже стыдно не было. Подумаешь, сцена, подумаешь, публика! Не страшнее, чем открывать показы. — Я хочу заказать песню, — обратился я к саксофонисту и протянул ему сто долларов. — Какую, для кого? — купюра исчезла в кармане его пиджака. — «Веsame mucho» Консуэло Веласкес. Знаете? — он кивнул. — Только петь я буду сам, сам и скажу для кого, подыграть сможете? — Любой каприз за ваши деньги, — засмеялся парень, — прошу, — и отошел от микрофона. Я тут же поднялся на подмостки, на секунду задержал дыхание и осмотрел почти опустевший зал. Знакомых не было. Никого, кроме Шестиковой, а уж ей-то я всегда смогу на время закрыть рот, главное, чтобы купюр с изображением ее любимого американского президента Бенджамина Франклина было побольше. — Дамы и господа, прошу минуточку внимания, — я прокашлялся… — Я уже поела, — перебила мужа дочка. — Дальше я сама буду рассказывать, а ты ешь и слушай, какой ты у меня самый лучший. Ладно? Ты же хочешь узнаешь, что тогда у меня в душе творилось, правда? — Еще бы не правда! Конечно хочу. Как не послушать, какой я замечательный? Рассказывай. Я смотрела на детей и радовалась за них, даже немного завидовала им. У нас с Валерой никогда не было таких теплых, откровенных и радостных отношений. Нет, мы любили друг дружку, очень любили, но как-то невероятно быстро привыкли друг к другу, и утонули в болоте быта, зажили буднями. А вот чтобы так, чтобы глаза горели и сердце замирало, уж и не припомню, когда такое было в последний раз. Я не жалуюсь, мы хорошо жили, как все, а может, даже лучше многих. Только жаль, что все тогда так жили, не страстями, а разумом — кусок колбасы достал, вот и счастье.POV Катерина Жданова.
Андрей поцеловал мою ладонь, и глубоко-глубоко втянул в себя носом воздух. Стало очень щекотно, но и очень приятно. Так приятно, что я попыталась вырвать у него свою руку, не хватало еще, чтобы страсть победила разум, и я снова пала к ногам Жданова. Он удерживать мою руку не стал, открыл зачем-то дипломат, и почти сразу его закрыл, и пошел к сцене. Там о чем-то переговорил с музыкантами и заплатил им. «Хочет заказать для меня песню, — подумала я. — Тоже мне подвиг! Вот прямо сразу «доказывает», что он меня любит». Но я ошиблась, вместо того, чтобы идти к столику и ждать «заказ», Андрей поднялся на сцену, обвел зал взглядом и заговорил: — Дамы и господа, прошу минуточку внимания, — он прокашлялся, а люди, немногочисленные люди в зале притихли. — Я люблю девушку, самую прекрасную девушку на свете, но я очень ее обидел, и теперь она мне не верит. Я не знаю, как доказать моей любимой, что мне никто кроме нее не нужен. Правда, не знаю… Когда Жданов заговорил, у меня остановилось сердце, я не могла поверить, что он решился публично заявить обо мне, как о любимой девушке. «Значит, не врет, значит, любит!», — закричал внутренний голос, но как раз в эту секунду Андрей замолчал, словно ушел в себя, опустил голову. Я снова ошиблась. Бла-бла-бла, о какой-то абстрактной девушке, вот все, на что он способен. Ужасно захотелось реветь, и убежать захотелось. Я даже попыталась подняться, но я, видно, слишком много выпила, потому что ноги не слушались, и никак не хотели вставать. — Она мне не верит! — Жданов поднял голову. — Я должен доказать, что люблю ее… А что бы вы сделали на моем месте? Как доказали бы свою любовь? — Предложи ей руку и сердце, — крикнул какой-то пьяненький мужчина. — Скажи ей, что любишь… Подари ей машину… Квартиру… Отвези в Париж и там объяснись… — закричали со всех сторон. — Я лучше спою для своей любимой, — Андрей поднял руки, призывая людей к тишине и запел:Bésame, bésame mucho, Como si fuera esta noche la última vez. Bésame, bésame mucho, Que tengo miedo perderte, perderte después. Quiero tenerte muy cerca Mírarme en tus ojos Verte junto a mí Piensa que tal vez mañana Yo ya estaré lejos Muy lejos de ti…*
Вначале я ужасно расстроилась, ведь он не сказал, что поет для меня, а значит, он мог посвятить эту песню кому угодно, или вообще никому, только бы разыграть спектакль, только бы я не сорвалась с крючка, сделала ему его проклятый липовый отчет и не посягала на его любимое «Zimaletto». Но я ошибалась. Ох, как же я ошибалась!.. Уже на третьей строчке песни Андрюша снял микрофон со штатива и, продолжая петь, спустился в зал. Он шел прямо ко мне, он пел для меня, нисколько не смущаясь, что делает это на виду у «сливок Москвы», как назвал эту публику Малиновский. А дальше случилось и вовсе невозможное… На проигрыше Андрей рывком поставил меня на ноги, прижал к себе и повел в танце снова к сцене, не прекращая петь:Bésame, bésame mucho. Que tengo miedo perderte, perderte después? Que tengo miedo perderte, perderte después? **
Музыка стихла, и я обнаружила себя практически на лобном месте, под критическими и недоуменными взглядами, рассматривающими странную парочку — весь из себя красавчик, холенный хлыщ Андрей Павлович Жданов, разнаряженный в «одежду от кутюр», а рядом с ним убогое пугало в старых обносках на пару размеров больших чем нужно, в Гарри Поттеровских очках, с детскими косичками и крокодильим оскалом… — Немедленно прекрати говорить о себе гадости, — мгновенно взорвался Андрюша. — Елена Александровна, мама, скажите хоть вы ей, что она у меня красавица, в какие бы лохмотья ее не обрядили. — Ты так говоришь, потому что любишь меня. Вот и не объективен. — Неправда! Я умею смотреть отстранено. Катька, ты вот постоянно сейчас говоришь, что ты толстая, что страшная, с отеками, с парой-тройкой пигментных пятен и «размытыми» чертами лица. Дуреха! Нет ничего красивее беременной женщины. — Носящей твоего ребенка? — уточнила я. — Любой беременной женщины! Любой! Я ничего прекраснее не видел. Природа еще не создала более гармоничную и красивую картину. Поняла? — Господи! — взмолилась вдруг мама. — Я когда-нибудь услышу окончание этой истории? Или вы так и будете прерывать ее на самом интересном месте? — Я не могу позволить Кате говорить о себе всякие гадости, — упрямо сказал Андрей, и даже надулся. — Я сам доскажу.POV Андрей Жданов.
Я допел «Веsame mucho» уже на сцене, куда я поднял и Катю. Она растерянно оглядывалась по сторонам, ужасно смущалась и все пыталась сбежать, но я держал ее крепко. От меня не сбежишь. — Веsame mucho, mi favorito, — выдохнул я, и наконец, сделал то, о чем мечтал долгих два месяца: поцеловал Катеньку. По-настоящему! Чувствуя, как она с каждым мгновением все больше и больше раскрывается мне на встречу, сбрасывает броню, и отвечает любовью на мою любовь…