POV Андрей Жданов.
Наверное, это будет звучать смешно и нелепо, но я даже рад, что родители сбросили маски. Больно? Безумно больно, как больно после любой операции, тем более после ампутации, когда от тебя отделяют твою плоть. Так больно, что хочется выть. Но это ничего, это временно, особенно если есть обезболивающее по имени Катька, мое успокоительно-возбуждающе наркотическое лекарство, моя половинка, моя судьба. Зато я навсегда избавился от гангрены — разъедающего меня чувства вины, чувства долга и желания доказать отцу, что мной можно гордиться, а матери, что меня можно любить. Я действительно благодарен родителям за то, что единственно верное решение, которое так долго созревало, наконец, спелым плодом упало ко мне в руки. Я его принял, и Катюша, я в этом уверен, поддержит его. Так что спасибо, мам-пап, ампутация прошла успешно! Я больше никому ничего не должен, кроме себя и своей семьи. Нет, конечно же, я не собираюсь публично отрекаться от родных, и если им понадобится моя помощь, то я всегда помогу, но я и близко не подпущу их у своей жизни, тем более к своим детям. Я не хочу, чтобы и им пришлось кому-то доказывать, что они достойны любви. Катя права, родные люди любят друг друга безусловной любовью, ни за что, просто потому, что они одна плоть и кровь. — Хорошо, Катерина Валерьевна, допустим, все так, как вы говорите. Допустим, компания выберется из кризиса и начнет процветать. Допустим… — папа нахмурился и нервно сцепил пальцы. — Но где у нас гарантия, что вы с Андреем вернете нам «Zimaletto»? Зря он это спросил. Я уверен, что если бы отец усомнился только в Катиной честности, она бы показала ему гарантии возврата компании. Да-да, еще перед ЗАГСом невеста затащила меня к нотариусу и переписала «НикаМоду» на мое имя, и без составления этого документа Катя наотрез отказывалась выйти за меня замуж. Правда, там была оговорка, что передача осуществляется только после выплаты всех долгов «Zimaletto», это было необходимо, чтобы не развалить весь план и вместо успешного окончания приключений не загреметь в тюрьму. Что-то я отвлекся. Так вот, зря отец продемонстрировал свое недоверие ко мне. Он просто еще не видел Катюху в настоящем гневе, когда она не кричит, не устраивает, как Кира истерику, не бьет посуду, а тихим голосом, глядя прямо в глаза, убивает каждым своим словом. Я это испытал на себе, поверьте, это не больно — это смертельно! Я сейчас понимаю, что только раненная насмерть Катя может выпустить яд, а тогда… Тогда я практически умер. — Гарантии? Никаких! Я даже слова давать не стану, что верну вам «Zimaletto», вы же заранее записали нас с Андреем в воры, и я не считаю нужным оправдываться. Но поверьте, я вам клянусь, что если вы появитесь на Совете директоров, или хоть одним словом проболтаетесь хотя бы о чем-нибудь Воропаевым, вы оба, да и они тоже, навсегда попрощаетесь и с компанией, и с сытой благополучной жизнью, и с этим домом, — Катюша взмахнула рукой, показывая почему-то на накрытый стол, — тоже. В плотной, почти осязаемой тишине, жена встала, вскинула голову, с сожалением посмотрела на маму, потом перевела взгляд на отца и только затем сказала: — Андрей, я ухожу, мне больше нечего делать в доме, где тебя не любят, не уважают, и где не доверяют тебе. Встретимся в гостинице. — Я иду с тобой, — тут же засобирался я. Катя взглянула мне в глаза. Уж не знаю, что она там увидела, наверное боль, страх и стыд, потому что уходить она передумала, осталась еще «на пару слов». — Вы не просто плохой бизнесмен, Павел Олегович, вы даже лавочник отвратительный. За те два года, что вы единолично управляли «Zimaletto», компания пришла к стагнации. Неужели вы этого не понимаете? — Катя говорила спокойно и тихо, но глаза чуть прикрыла, значит, едва себя сдерживала. — И вы, передавая заведомо умирающий бизнес сыну, еще смели его наставлять и поучать, смели не доверять ему. Как-то вы сказали Андрею, я сама это слышала, что совесть ваша чиста и вы спали спокойно. Это в девяностые-то вы спали спокойно? Не знаю, как Андрею, а мне это говорит о многом. И не надо хвататься за сердце, я вам не верю, у таких, как вы, сердца нет. У вас было два сокровища: Андрей и «Zimaletto», и если вы попытаетесь мне помешать спасти их, вы все потеряете. Хотя… Потеря Андрея, к сожалению, кажется вам несущественной потерей, иначе вы никогда бы не… — Пойдем, Катенька, — перебил я ее, видя, что она вот-вот зарыдает. — Погоди, я хочу еще пару слов сказать Маргарите Рудольфовне, — жена резко повернулась к маме и… расплылась в улыбке. — Вы заблуждаетесь, Андрея было за что полюбить даже если бы он был голым, босым, бездомным и нищим. Ваш сын, в отличии от вас всех, умеет любить, умеет дарить себя без остатка, он настоящий, и он умеет с благодарностью принимать дары. — Катя на секунду замолчала, а затем расплылась в такой ядовитой улыбке, что даже мне стало не по себе. — И кстати, ваша ненаглядная Кирочка спит с Малиновским. Каждому воздается по делам его, скорпионы нашли друг друга. Всего доброго. Не говоря больше ни слова и не оглядываясь, жена быстрым шагом пошла к входной двери, кажется, она даже не заметила, что не только родители, но и я остолбенел от последней ее фразы. — Мы улетаем завтра в четырнадцать-двадцать, — не обращаясь ни к кому конкретно, сказал я в пространство, когда немного пришел в себя. — Если у вас появится желание извиниться перед Катюшей, позвоните, мы придем. Всего доброго. Катю я догнал уже перед в входом в отель. Ее лихорадочно трясло, щеки горели нездоровым румянцем, а руки дрожали. — Андрюша, прости меня, я не смогла промолчать, — первые капельки надвигающегося ливня слез скатились по ее пунцовым от гнева и боли щекам. — Не надо плакать, родная моя. Если бы ты могла себе представить, как я тебя люблю, как мне невыносимо больно и страшно, когда ты плачешь, ты бы не проронила больше ни одной слезы. И я рад, что ты не смогла промолчать. Теперь я точно знаю, что я больше никогда не буду один, что у меня за спиной есть крепкая и надежная стена, есть к кому прислониться. Я обнял Катюшу, поцеловал в макушку. От нежности к ней и предательства родных ужасно защипало глаза, только этого мне не хватало — рассиропиться самому вместо того, чтобы утешить девочку. Она и тут меня поняла, сразу собралась с силами, слезы спрятала, стала мне мамой. — Пойдем в номер. Закажем ужин, ты голодный, да и я тоже. А потом будем отдыхать или поговорим, или поспим… Неважно. Просто побудем вдвоем. — Даже чашку чая не предложили, — с горечью сказал я. — Ничего, мой хороший, — Катя поднесла мою ладонь к губам и нежно поцеловала саму серединку. — Мы и поедим, и чай попьем, и вообще, не расстраивайся, все будет хорошо. — она потащила меня к лифтам. Катька, Катенька, Катюша, Катерина, Катя… Господи! За что, за какие заслуги ты даровал мне мое невозможное чудо? Жена, мать, сестра, друг, любовница, малышка проказница, мудрая партнерша по бизнесу — и все это она, моя Екатерина, моя Великая, моя Любовь. Во всех ипостасях родная до самой последней клеточки. — Ничего, Андрюшенька, ничего, — после ужина, прошедшего в полном молчании, жена вернулась к прерванному разговору. — Вот увидишь, пройдет время и все переменится, родители поймут, что ты — это самое главное в их жизни, извинятся, и ты их простишь. И все будет хорошо. — Я им сказал, что мы улетаем завтра. Сказал, что если захотят извиниться перед тобой, то пусть позвонят. — Ты на это не очень рассчитывай, ладно? Им время для осознания происшедшего нужно. Вот когда «Zimaletto» выберется из кризиса, когда они поверят, что никто у них не собирался ничего отнимать, когда… — Кать, я принял одно серьезное и трудное решение. И мне очень важно, чтобы ты честно высказала свое мнение. — Какое? — Как только «Zimaletto» выйдет из кризиса и начнет восхождение, я продам свои акции, уйду с поста президента, и мы с тобой будем поднимать свою компанию — «НикаМоду». Я не хочу иметь ничего общего с Воропаевыми. И с родителями тоже я не хочу иметь ничего общего. Что скажешь, Катюша? — У меня всего два вопроса. Во-первых, сможешь ли ты наблюдать со стороны, точно зная, что наше детище разваливается на части? Ты же понимаешь, что Сашка прос… похоронит все то, что мы уже создали. И во-вторых, будешь ли спокойно спать, видя, как на улицу выбрасывают почти семьсот человек, а среди них Тропинкину, Локтеву, Ольгу Вяч… — Катя, погоди! — перебил я ее, схватившись за левую сторону груди. Сердце сжалось, потом задрожало, как заячий хвост. Я вдруг ясно увидел, как рушится высотное здание компании, как от тоски умирает Уютова, как Машка стоит размалеванная на Тверской, а Светлана Федоровна в обносках просит подаяния на паперти. Черт побери! Мое решение казалось таким единственно правильным и верным, что невозможно было понять, как жене всего парочкой предложений удалось его превратить в прах. — Что с тобой? — бросилась ко мне жена. — Сердце? Может, вызвать врача? — Нет, ничего, мне уже полегче. Успокойся. — Но «полегче» не было, потому что я снова не видел выхода из тупика. — Что же делать, Катюша? Я не хочу чтобы Сашка просрал наш титанический труд, не могу допустить развала «Zimaletto», но и иметь хоть что-то общее ни с родителями, ни с Воропаевыми, я не могу. Пойми меня, Катенька. — Я понимаю тебя, понимаю. Скажи, а если бы не партнеры, ты бы хотел продолжить то, что мы начали? Хотел бы и дальше заниматься «Zimaletto»? Ты любишь свою работу? — Очень люблю и очень хотел бы. Мода и швейное производство — это пожалуй, самое для меня интересное и я в этом действительно разбираюсь. — Значит, будем избавляться от партнеров, Андрей. — В смысле? Нет-нет, мне даже на секунду не пришла мысль, что Катя говорит об обмане, о том, что мы попросту присвоим себе компанию. Я только никак не мог сообразить каким образом мы смогли бы и «Zimaletto» оставить только в своих руках и при этом никого не обмануть или обворовать. — «Zimaletto» принадлежит мне, вот этим мы и воспользуемся. В принципе, план все тот же, только я на Совете предложу акционерам еще один вариант: продать свои акции. И предложу, как милость. — Продать нам свои акции? — Ну, да. А что, это замечательный выход. Пока купим только Воропаевские. Родителям будем так же ежемесячно высылать ренту, а потом, когда появятся деньги и их долю выкупим. Прости, Андрей, но я не уверена, что по завещанию они оставят свои акции тебе, а не той же Кирочке, и наши дети никогда не столкнутся с семьей Воропаевых. — Кать, ты понимаешь, о чем говоришь? Ты понимаешь, сколько стоит пакет их акций? — Жданов! — очень сердито и строго огрызнулась Катюша. — А ты понимаешь, кому ты задаешь эти вопросы? Не волнуйся, я знаю, где взять деньги. — Без криминала? — улыбнулся я. — Это я еще не решила, — улыбнулась и Катя. — А почему ты не спрашиваешь, откуда я знаю, что Кира спит с Романом? Или ты думаешь, что я просто так сказала это Маргарите Рудольфовне? — Не думаю. Катенька, я это знал и раньше, сразу после их приезда из Праги. Обалдел только от того, что ты тоже заметила. Я думал, что это вижу я один, потому что знаю, как Малиновский смотрит на женщин с которыми уже переспал, но еще не утратил к ним интереса. А здесь интерес особый, на мести замешанный, так что пусть себе тешатся. — Тебе не обидно? — Нет. Мне противно. Никогда не думал что Ромка сможет настолько далеко зайти в своей ненависти. Понять бы еще за что...POV Катерина Жданова.
Всю ночь Андрей проплакал. Я сделала вид, что сплю, прекрасно понимая, что раз он отвел для слез время, когда он думал, что я в царстве Морфея, значит, ему не хотелось, ни того, чтобы я видела, как он плачет, ни моих утешений. Что ж, каждому человеку иногда нужно выплакать горе в одиночестве, я это понимаю и уважаю. Утром глаза у мужа были красными и припухшими, но я сделала вид, что не заметила этого, попросила показать мне город. Он ухватился за просьбу, как за соломинку, повел меня на прогулку по Лондону. К вчерашнему разговору мы не возвращались. Андрюша все время держал свой мобильный в руке, видно очень ждал звонка от родителей, но они так и не позвонили…