Bеsame mucho

POV Катя Пушкарева.

      — Ну, что, очнулась? — как сквозь толщу воды услышала я чей-то подростковый, смутно знакомый голос.       Страшно хотелось спать, но сильная, раздирающая боль и сухость в горле не оставляли надежды на сон. Да и голова почему-то гудела, периодически взрываясь болевым фейерверком. А вот вспомнить ни где я, ни кто я мне пока никак не удавалось.       — Пить, — слабо попросила я.       — Разве, что цианистый калий, — буркнул все тот же голос и мне поднесли к губам большую кружку. Вода была противная, теплая, с резким запахом и омерзительным привкусом, но все же лучше, чем ничего, и я выпила все до последней капли.       — Еще.       — И не надейся. Пока эту не проблюешь, новой порции не получишь.       Меня и правда резко затошнило, но сил хватило только на то, чтобы свесить голову с дивана. Те же руки, что поднесли кружку с питьем, заботливо подставили тазик, а когда меня перестало сотрясать, подложили мне еще одну подушку под голову и сунули в руки чашку с горячим и сладким чаем.       — Пей! — я сделала пару глотков, все еще пытаясь понять, где я, кто я, и что происходит. — Сволочь! Господи, Пушкарева, какая же ты сволочь, — с надрывом сказал все тот же голос, и я все вспомнила.       — Колька, уйди, а? — оставив без внимания оскорбление, вполне дружелюбно попросила я.       — Ага, сейчас, только шнурки поглажу и сразу испарюсь. Катька, ты хоть понимаешь, что натворила? А если бы я не успел, что тогда?       — Уйди.       — А тогда завтра, — словно совершенно не слыша меня, продолжил Зорькин, — из твоей квартиры выносили бы твой хладный труп, тети Ленин еще тепленький, а после ваших похорон где-нибудь в гараже «Zimaletto» нашли бы остывшие тела Жданова и Малиновского с пулями в сердце и дяди Валерино с пулей в голове.       Представив так живописно описываемую Колькой картину, я заревела в голос.       — Кто дал тебе право решать за меня жить мне или сдохнуть? Что ты лезешь не свое дело? Почему ты всегда суешь свой нос, куда тебя не просят? — сквозь слезы зашептала я.       — Можешь орать, если хочется, дома никого, кроме нас, нет. Можешь выплеснуть на меня всю свою боль и злость, — как-то обреченно сказал Коля. — Катька, я понимаю, как тебе плохо, и все же нам нужно поговорить. Ты сейчас соображать можешь?       — Не знаю. А мои в курсе? Где они, куда ты их сплавил?       В голове потихоньку прояснялось, и на меня навалилось, даже не знаю, как обозвать это чувство. Разочарование? Тоска? Жалость к себе? Не знаю. Но одно я знаю точно, я совсем не была рада спасению. Жить — это значит терпеть невероятную боль. Не могу, не хочу, не буду! Только второй раз решиться будет сложнее.       — Твои не в курсе, скажи мне спасибо. Они сейчас в «Jazz-кафе», Миша лично за ними приехал и утащил. А оттуда повезет их в Подмосковный оздоровительный комплекс, аж на три дня. Так что защитить тебя никто не сможет, если не договоримся, удавлю собственноручно. Поняла?       — Удави, я не возражаю.       — Удави, да? Да я чуть с ума тут с тобой не сошел, пока не знал ты выживешь или… А ты… Сволочь ты, Катька. Эгоистка и сволочь.       — Слушай, а как Мише удалось увезти родителей? Они же думали, что я болею, — внезапно заинтересовалась я.       — Короче, я пришел за документами, нужно было срочно провести платежку «НикаМоды», а тетя Лена меня не пускает, говорит, что ты заболела. Я еле-еле выпросил зайти к тебе потихоньку и взять бумаги. Захожу, а на столе завещание. Я к тебе подлетел, глядь, а у тебя уже пена на губах и пульс еле прощупывается. Я совсем потерял голову, хотел уже орать твоим, чтобы скорую вызывали, а тут мне позвонил Мишка, я ему все рассказал…       — Значит, и он в курсе дела? — перебила я, но больше для проформы, стыдно почему-то не было.       — В курсе! И спасибо скажи, что в курсе. Если бы не он, тебя бы уже не было.       — Я никого не просила меня спасать.       — Дура. Как есть, дура. — Колька вдруг громко всхлипнул и заорал на истерике: — А о нас ты подумала? А о родителях? Ах, ты ж Боже ж ты мой, мужик оказался сволочью, давайте все вместе травиться! У Катьки горе, и жизнь ей не мила, — он замолчал на пару секунд, а потом крикнул так, что стекла задрожали: — Дура! — затем успокоился и дальше говорил без надрыва. — Все люди сволочи, а мужики тем более. Так что, каждый раз травиться?       — Не каждый, — горько усмехнулась я. — Рассказывай дальше.       — А что рассказывать? Мишка позвонил твоим, сказал, что вы с ним готовили им сюрприз, но ты позвонила ему, сказала, что ты заболела и потребовала, чтобы он все сделал один. Вот он и отправил к тебе сиделку, она скоро придет, а они должны быстренько, по-солдатски собраться на отдых на три дня, иначе, мол, ты откажешься выходить за него, если сюрприз сорвется. Твои собрались, я им сказал, что сам дождусь сиделку, и они уехали. Как только они скрылись из вида, в квартиру зашли медики и тебе прямо тут сделали промывание желудка, потом еще в вену что-то ввели из вот такенного шприца, — Колька развел руки в стороны и улыбнулся. Улыбка получилась кривой и вымученной, но меня она растрогала. — Помнишь, как в «Кавказской пленнице»*?       — Помню, — из глаз покатились слезы, и стало немного легче, словно вместе с ними стекал с души камень.       — Кать, ну, Катенька. Ну, не реви… А хочешь еще чая?       — Очень хочу.       — Я сейчас, я мухой слетаю.       Зорькин пулей выскочил из комнаты, я отбросила одеяло и осмотрела постель. «Инструкции по соблазнению» нигде не было. Значит, она у Кольки. Интересно, прочел он ее, или все же сумел удержаться.       — Вот дер… Кать, не ищи, бумаги у меня.       — Ты прочел?       — Можно подумать, что ты бы в такой ситуации не прочла. Я же сказал, что понимаю, как тебе плохо, что мужик оказался сволочью, значит, прочел. Прости, но я должен был знать, что случилось.       — Теперь знаешь?       — Теперь знаю.       — Вот и оставь меня в покое.       — Не могу. Там и обо мне, и о Мише тоже сказано. — Николай достал смятые листочки, расправил их, прочел: — «Не за­бы­вай, что ко­вар­ные Зорь­кин с Борщевым жаждут на­шей кро­ви и ждут не дож­дут­ся, ког­да мы со­вер­шим не вер­ный шаг. Тог­да «Zimaletto» уп­лы­вет к ним­. А мы с то­бой пой­дем по­би­рать­ся». Так что это наша общая вендетта.       — Колька, ты о чем? Какая вендетта?       — А ты думаешь, что мы простим твоему Жданову, что он нас вот так запросто записал в воры? Или, может, мы простим ему то, что он с тобой сделал? Ну нет, не дождется!       — Я не собираюсь никому мстить, Коленька. Это не он со мной сделал. Это я сама. Просто я дура, я снова наступила на те же грабли, опять попалась в ловушку.       — Влюбилась?       — Да, Колька, да! Я дышать без него не могу. И никто в этом не виноват, кроме меня. Я же знала, что меня невозможно полюбить, но я почему-то ему поверила.       — А ну-ка прекращай снова себя во всем винить! Ни в чем ты не виновата. Просто эти ублюдки переписали компанию на тебя, а потом испугались, что ты сбежишь и прихватишь их чертово «Zimaletto». Сами идиоты, аферисты и воры, вот и не могут допустить, что бывают порядочные люди. И ты не виновата в том, что они решили держать тебя на коротком поводке. Ты не виновата!       — Бедный Андрей, я теперь понимаю, как ему было трудно разыгрывать из себя влюбленного.       — Бедный Андрей? Ну, нет, Пушкарева, ты точно чокнутая. Кать, ты пожалуйста сейчас успокойся и расскажи мне все по порядку, чтобы я все понял.       — А что рассказывать? Первым Роман попытался меня влюбить в себя, а когда у него ничего не вышло, за дело взялся Андрей. Знаешь, я думаю, что они испугались, когда прошел слух, что мы с тобой встречаемся. Ну помнишь, ты приехал за мной после показа и сказал охраннику, что ты мой жених?       — Помню. Значит, что получается? Что это стало последней каплей в океане недоверия?       — Получается, что так.       — Дела… Только я все равно не понимаю… Почему, даже если у тебя действительно есть жених, ты по их мнению сразу должна стать воровкой?       — Колька, уйди, у меня нет сил копаться в нюансах.       — Значит, ты все еще его любишь…       — Гораздо хуже.       — Одержимость? И это началось еще до того, как Андрей начал тебя соблазнять. Так?       — Уйди, я прошу тебя.       — Катька, я никуда не уйду. Не могу, понимаешь. Это тебе, если ты сейчас что-нибудь с собой сделаешь, все равно будет. А мне потом с этим жить. Так что я не уйду.       Я посмотрела Кольке в глаза, в них было столько неподдельной тревоги и заботы, что я неожиданно разозлилась. Даже кулаки сжались, так я возненавидела в этот момент Малиновского. Андрея возненавидеть не смогла, но и на него здоровый зуб вырос.       — Для них это был просто бесплатный цирк, забава. Жданов обо всем рассказывал своему дружку, даже о самом личном. Представляю, как они надо мной смеялись. Интересно, а Кира тоже в курсе происходящего? Может, и она смеялась надо мной вместе с ними? Господи! Как такое возможно? Меня использовали, а я чувствовала, что он меня по-настоящему любит, что ему со мной хорошо. Понимаешь? Или мне все приснилось, Колька?! Какая же я идиотка.       — Пушкарева, не о том ты сейчас думаешь.       — А о чем я должна думать, Зорькин? О чем?       — Как к тебе попала эта инструкция?       — Малиновский улетал в Прагу и оставил в столе Андрея эту писульку.       — Понятно.       — Верни мне письмо, пожалуйста.       — Сейчас. Только хочу тебе прочесть из него несколько строк.       — Нет! — закричала я.       — Да! Ты послушай со стороны, может, тогда ты поймешь, что я прав, и эти уроды заслужили вендетту, что из-за них не стоит уходить из жизни.       Он отошел подальше, понимая, что сил встать у меня нет. Что я могла? Закрыть уши руками? Я все равно бы услышала:       «Как толь­ко вы ос­та­не­тесь вдво­ем, от­правь её в ван­ную, и при­ми ещё од­ну пор­цию вис­ки, что бы к то­му мо­мен­ту, ког­да вы нач­нё­те де­лать ЭТО… Мо­гу се­бе пред­ста­вить, как те­бя сей­час пе­ре­ко­си­ло… В об­щем ты уже до­шёл до кон­ди­ции. И те­бе бы­ло всё рав­но, и всё по ба­ра­ба­ну. Ког­да этот ужас за­кон­чит­ся, мо­жешь спо­кой­но за­ни­мать­ся сво­ими де­ла­ми, вряд ли она бу­дет тре­бо­вать про­дол­же­ния бан­ке­та каж­дый день. Хо­тя… от неё мож­но все­го ожи­дать, го­во­рят стра­шил­ки в этом воп­ро­се не­на­сыт­ны… Ко­ро­че пос­мот­ришь по си­ту­ации».       — Колька, перестань, пожалуйста, — я ревела уже во всю.       — Не перестану. Ты должна пройти через это, слышишь? И возненавидеть их, а не себя.       — Я их уже ненавижу.       — Обоих?       — Обоих!       — Врешь! Слушай дальше.       «Как толь­ко мы выр­вем­ся из ямы, рас­пла­тим­ся с дол­га­ми и вер­нём ком­па­нию… Твои му­че­ния за­кон­чат­ся, и ты смо­жешь сме­ло пос­лать Пуш­ка­рё­ву ку­да подаль­ше. Например на остров Мадагаскар, там живут такие же страшные и очкастые лемуры, там Катенька будет среди сородичей. И будет ей счастье. А по­ка при­дет­ся пос­тра­дать, та­ков страш­ный ос­кал биз­не­са. Из­ви­ни за не­воль­ный ка­лам­бур».       — Ну что, Катька? На Мадагаскар? Или, может, их обоих по миру?       — Миша знает об этой инструкции?       — Нет.       — Нужно будет придумать, почему у меня случился срыв. Я не хочу, чтобы он убил Андрея. И чтобы сам сел, я тоже не хочу.       — Придумаем. Мадагаскар или вендетта?       — А почему нельзя просто уйти в сторону?       — Можно, но тогда ты умрешь, я помню, что с тобой было… тогда. А я хочу, чтобы ты жила. Мадагаскар или вендетта?       — А что ты мне дал пить вначале?       — Воду с марганцовкой, врач велел. Мадагаскар или вендетта?       — Вендетта. Но моего жениха будешь изображать ты. Не честно играть на чувствах Миши, тем более вслепую…