Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      Разгоряченные и возбужденные до предела удачными сделками, мы приехали на виллу и, даже не успев пообедать, набросились друг на друга, словно не виделись по крайней мере полгода.       Вот тогда-то, после насыщения друг другом, Катерина и позволила мне говорить о любви. И не только позволила, она сама заговорила со мной о любви.       — Андрюш, почему ты меня в такие моменты называешь не Катенькой, не Катюшей и даже не Катей, а исключительно Катериной, — спросила она, как мне показалось, грустно.       — Тебе правду сказать или отшутиться?       — Если можно, то правду, а если не можешь, то лучше ничего не нужно, потому что любую сказку я могу сочинить себе сама.       — Ну, правду, так правду, — я задумался, пытаясь сформулировать мое отношение к ее имени. — Понимаешь, ты все время такая разная, что называть тебе одним и тем же именем просто невозможно. Ну, не может Катенька прыгать с парашютом, а Катька никак не смогла бы, свернувшись калачиком, часами сидеть у меня на коленях и мурлыкать. Катя никогда не стала бы танцевать Аргентинское танго, деловая репутация ей этого не позволила бы. А Катюша… Она ни за что, ни за какие коврижки не стала бы заниматься со мной любовью, ведь с друзьями не спят. Правда?       — А Катерина — это у тебя партнерша для секса и для танцев? — спросила она и глаза ее снова начали разгораться бесовским светом желания.       — Партнерша! Вот именно, что партнерша, — мне стало очень-очень горько. — Только партнерша, и больше ничего. Любишь-то ты другого. И если бы не это, мне не пришлось бы давать имена разным твоим ипостасям. У меня была бы моя любимая женщина Катя-Катенька, которая и деловой партнер, и друг, и потрясающая любовница, и…       — Что ты сказал? — перебила она меня. — Я люблю другого? Ты болван, Жданов! Господи, какой же ты непроходимый болван. Неужели ты так ничего и не понял?       — А что я должен был понять, Катерина, что? Ты сама мне столько раз говорила, что до сих пор люби…       — Замолчи! — крикнула она, и закрыла мне рот коротким, но очень чувственным поцелуем. — Что я тебе говорила? Ну что? Когда ты меня первый раз спросил, люблю ли я кого-нибудь, я честно сказала, что люблю. А имя любимого не назвала, потому что к этому времени уже любила тебя до беспамятства.       — Что? Как ты сказала? — я не верил своим ушам. — Так ты это обо мне говорила? Врешь?! — я вскочил, словно меня ошпарили кипятком.       — Я никогда не вру.       — Катя, Катенька, Катюша… — подхватил я ее на руки. — Катька моя! Что же ты молчала? Ты же мне всю душу наизнанку вывернула, девочка. Зачем? За что?       — Я думала, что ты сам все видишь.       — Если бы я сам увидел, разве я спрашивал бы у тебя столько раз: кого ты любишь? Тебе ничего не нужно было думать, нужно было просто ответить на вопрос.       — А я не уверена, что и сейчас должна была сознаваться, Андрюша.       — Но почему, Господи?       — Тебе правду сказать или отшутиться? — ответила она вопросом на вопрос, причем моими же словами.       — Только правду! Мне кажется, что я имею право знать правду. Я знаешь, как мучился, как ревновал тебя к нему, а выяснилось, что сам к себе? Это был ад, Катюша.       — Все очень просто! Я не верю!       — Кому? Мне? Ты не веришь, что я люблю тебя? Но почему?       — Не то говоришь, не то! Я не верю, что у меня может быть хоть что-то хорошее в жизни, я имею в виду любовь. Понимаешь? Я не должна была влюбляться, я нарушила собственное табу. И я точно знаю, что я еще должна буду расплатиться за это.       — Ты с ума сошла, Катя? За что ты должна расплачиваться? Почему ты решила, что твоя любовь не может стать тем самым — хорошим в твоей жизни?       — Потому что мы все — предатели, особенно мужчины. Вас нельзя любить. Никого из вас. Хотя… При чем здесь мужчины? Люди вообще не должны зависеть один от другого, а любовь, это зависимость. — Катя распалялась все жарче и жарче. — Человек умеет предавать, а раз умеет, то обязательно предаст, это не математика и не экономика.       — И ты тоже?       — Что? — не поняла она.       — От тебя тоже можно ждать предательства? — кажется начиналась ссора.       — А я не знаю! Еще в августе я могла бы тебе честно ответить, что от меня нельзя ждать предательства, потому что калькуляторы не предают.       — Какие калькуляторы?       — Никакие не предают! Я была калькулятор на ножках, модель усовершенствованная, саморазвивающаяся, но не умеющая предавать. А сейчас… Не знаю, и врать не буду. Я только знаю, что стала с тобой уязвимой и зависимой. И мне это очень не нравится, — точно, сейчас поссоримся.       Мне этого не хотелось, мне хотелось любить свою любимую девочку, девочку, которая и меня, как оказалось, любит, а вовсе не ссориться с ней, поэтому я постарался говорить как можно мягче.       — Глупышка! Если люди любят друг друга, почему нужно ждать за это расплаты?       — Я не глупышка, и я уверена, что еще пожалею и о нарушении табу, и о том, что тебе открылась.       — Ты стала со мной живой, девочка. Ты снова что-то чувствуешь, и я с тобой ожил, Катенька, разве это не прекрасно? Мы вернули друг друга к жизни.       — Серьезно? Андрей, а чем уж так плоха была твоя прошлая жизнь? Я что-то не замечала, что ты выживал, а не жил. И не нужно мне рассказывать о проблемах в «Zimaletto», я сама все о них знаю. И тут ты прав, в компании все меняется к лучшему, мы обязательно выйдем из кризиса. А вот все остальное… Что у тебя изменилось, Андрюша, с тех пор, как ты меня «полюбил»? Все та же невеста, все те же походы налево. Только теперь не к десяткам моделек, а к одной, несколько странной своей помощнице. Вот и все перемены.       — Это не так, Катюша, это совсем не так.       — А как? — голос Кати стал усталым, но раздражения в нем больше не было.       — Кать, я не сплю с Кирой. С той самой минуты, как мы впервые были с тобой близки, я больше не прикасался ни к одной женщине.       — Бедненький, — с сарказмом сказала она. — Но это значит, что ты со мной и вовсе помер, а не ожил.       — Это значит, что мне никто, кроме тебя, больше не нужен! — завелся я. — И прекрати говорить пошлости, это тебе не идет. Неужели ты не понимаешь, что только человека, способного полюбить, можно назвать живым? Я оказался способен любить! И это чудо. И никакого брака с Кирой не будет. Ни сегодня, ни завтра, никогда! Понимаешь? Раньше я мог бы жениться на Воропаевой, теперь — нет!       — Это невозможно, Андрюша. Разорвать вашу помолвку не-воз-мож-но! Иначе крах.       — Кать, если мне придется выбирать между крахом компании и крахом любви, я выберу быть с тобой, и пропади оно все в Тартарары.       — Правда? Андрюшенька, ты говоришь правду? Ты хорошо подумал?       Я хорошо подумал, очень хорошо. Катя меня любит, а это самое главное. И если она сейчас скажет, что она устала от таких отношений, что хочет встречаться со мной открыто, что видеть не может Киру рядом со мной ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, значит, так тому и быть. Мы приедем, я разорву помолвку и официально попрошу у Валерия Сергеевича руки Катерины.       — Да, это правда, и я очень хорошо подумал прежде, чем озвучил тебе ее.       В Москву мы возвращались безмерно счастливыми. Катька шутила, смеялась и уговаривала меня не дурить. Да-да, именно она считала разрыв помолвки с Кирой дурью.       — Андрей, ну подумай сам, еще какие-то две, ну три презентации и «Zimaletto» расплатится с долгами. И тогда ты сможешь все сделать без урона для репутации компании, без урона для своей деловой репутации, а главное, аккуратно и бережно для Киры. Постепенно сводя общение с ней на нет.       — Кать, ты совершенно не знаешь Воропаеву, если так говоришь. Когда бы, и как бы бережно я не порвал с ней, это все равно обернется для нее ударом, для меня скандалом и угрозами, а для «Zimaletto» разделом.       — Но тогда по крайней мере будет что делить, Андрюшенька. И папа не сможет тебе сказать, что он, мол, так и знал, что ты все развалишь. Ну, потерпи еще немного, всего-то какие-то три-четыре месяца. Ты дольше же терпел, правда? Ужасно обид…       — А ты? — перебил я Катюшу.       — А что я?       — Разве тебе легко будет терпеть?       — Я готова была остаться твоей любовницей, когда ты женишься, так неужели я не подожду пока компания выйдет из кризиса, чтобы ни от кого больше не прятаться? Тем более, что мы же не расстаемся, все будет так, как и было до сих пор, мы вместе, и совершенно неважно, что в подполье.       И я ее послушался, я поверил в ее любовь. Теперь я все чаще думаю, что мне тогда же нужно было разорвать помолвку с Кирой, возможно, тогда не было бы этой боли. Но это при условии, что Катерина мне говорила правду, а не выжидала, когда компания почти расплатится с долгами, чтобы слопать не только кусочек, но и весь пирог.       Неделя после приезда из Иваново была самой счастливой неделей в моей жизни. Я был настолько счастлив, что помирился с Ромкой, тем более, что он, увидев сколько мы с Катей сделали реального и полезного для компании, начал исключительно тепло отзываться о ней. И даже заявил, что он понял всю нелепость предъявляемых им мне претензий, что он никогда бы не смог добиться такого результата, а значит, Катерина в этой поездке была нужнее, чем он.       А за пару дней до отлета в Прагу мне вообще показалось, что все вернулось на круги своя: вот я, вот Ромка, вот мы сидим в моем доме и потягиваем коллекционный виски, мы друзья, мы можем, как прежде доверять друг другу.       — Слушай, Палыч, а что происходит? — спрашивает он.       — А что происходит? — улыбаюсь я.       — Такое ощущение, что и у тебя, и у Кати выросли крылья. Вы словно бы не ходите, а порхаете, и такие счастливые, что смотреть на вас просто удовольствие.       — Ну, честно говоря, так оно и есть. Мне совершенно не нужно влюблять в себя Катю, и это такое облегчение, что у меня выросли крылья.       — Вот как? А что, прости, ты имеешь в виду? Я не очень понял.       — Что Катя меня никогда не предаст, даже если бы она и была влюблена в кого-то другого.       — Но она не влюблена в другого, я правильно понял?       — Да.       — Она тебя любит?! — не то спросил, не то констатировал Ромка.       — А я люблю ее! — все еще в эйфории ляпнул я. — Мы любим друг друга. И это расправляет крылья.       — Палыч, а ты уверен, что Катя тебя любит?       — Абсолютно, она мне сама об этом сказала там, в Иваново.       — А как же Кира? Ты не боишься, что она все поймет?       — Боюсь, очень боюсь, пока еще не время, «Zimaletto» все еще в закладе. Но что я могу сделать с собой, если у меня внутри все поет и никак не удается заглушить это пение?       — Ну, если все поет, то я очень рад за вас.       Я-то думал, что он искренен, радовался, что мы помирились… Дебил я. Тупой, ограниченный дебил, и это неизлечимо...