POV Андрей Жданов.
В моей второй жизни постоянно присутствовал один и тот же диалог, правда с разными вариациями: Малина меня прессовал на предмет переспать с Катей, а я упорно не желал признаваться, что все у нас с нею уже было, вот и придумывал тысячи отговорок. Ну, не хотел я никого пускать в нашу с Катей жизнь, не хотел и не мог, это было мое, личное, теплое и интимное. Я что, не имел на это права? Имел! Вот и скрывал, пока однажды…***
Ромка приехал тогда ко мне без предупреждения, приволок с собой двух полупьяных девиц. Симпатичных, ничего не могу сказать, одна так и вовсе прелесть, как была хороша, да только мне-то они и даром были не нужны. Ни трезвыми, ни пьяными, ни красивыми, ни ужасными — никакими. У меня все еще дрожали руки, и сердце выплясывало джигу, после последней встречи с Катюшей, хотя она уже часа три, как была у себя дома. И потом, я просто уже не мог себе представить в своей постели кого-то другого… другую… А, черт, не знаю я как объяснить, хотя вроде бы все проще простого: уж если ты попробовал настоящего кофе, то вряд ли будешь скучать по цикорию. Нет, и это не то! Все не то! А то — это вот оно:И ваших пальцев слушаясь до дрожи, ей суждено остаться госпожой. А вы еще почувствуете кожей, как плоть переполняется душой. И все едино: смех или рыданья, и тьма, и свет, и Бог, и сатана, когда в одно сольются два дыханья, взлетая на высокие тона.©
Только с Катей плоть переполнялась душой, только с ней, вот и все объяснение. Я ее люблю, и никто другой мне не нужен, я одержим Катериной Пушкаревой. Но разве я мог рассказать о своей любви Ромке? Никак не мог. И вовсе не потому, что он начал бы мне говорить, что я дурак и пытаться убеждать меня, что таких Кать в моей жизни будет еще если не тысячи, то сотни точно, и даже не потому, что он сделал бы все мыслимое и немыслимое, чтобы «спасти» меня. Была у Малиновского такая «милая» привычка — меня спасать. Как только ему начинало казаться, что какая-то дамочка чересчур резво взяла меня в оборот, он тут же бросался на амбразуру, и дамочка-мадамочка растворялась из моей жизни. Уж не знаю, что он для этого делал, как-то не интересовался, может килограмм пряников девочкам выдавал, может запугивал, но факт остается фактом: «спасал» меня Ромка всерьез. Нет, я конечно же, та еще скотина бесчувственная, ни разу даже не поинтересовался ни Ромкиными методами, ни судьбой исчезнувших из моей жизни женщин. Но тогда речь не шла о Катюше, а все эти бабочки-однодневки были мне глубоко фиолетовы. Вот только не надо меня сейчас забрасывать тухлыми яйцами. Сам знаю, что по отношению к женщинам я вел себя, как свинья. Да и по отношению к себе — тоже. Как я мог позволить Малине вмешиваться в мою жизнь? Почему с самого начала раз и навсегда не провел черту, за которую ему хода нет? Почему свое, личное отдал на откуп Ромке? Хотите честно? Будет вам честно: меня все устраивало! Не приходилось самому заниматься этой грязной работой. Кататься любил, а вот саночки возить… Для этого всегда рядом был мой вице-балбес. Нет-нет, я никогда не просил Ромку вмешаться, но никогда, ни одного раза не запретил ему этого! А посему, я ничуть не меньше него виновен в его прегрешениях. Что-то я далеко ушел в сторону, впрочем, как всегда… Так вот, главная причина невозможности рассказать Малиновскому о моей любви к Катюше была даже не в том, что он мог бы попытаться «спасти» меня в очередной раз. Нет-нет, это я ему запретил бы (впрочем, не суть, что он не плюнул бы на мой запрет), а вот то, что он начал бы высмеивать Катеньку на каждом шагу, говорить о ней гадости, расписывать мне все недостатки ее внешности, привело бы только к одному, нет к двум результатам. Во-первых, я не выдержал бы и заехал ему по физиономии, а во-вторых, наша дружба приказала бы долго жить. Да-да, я понимаю, что вы хотите сказать. Мол, а на черта мне вообще такой друг нужен. А вот и нужен! Мы давным-давно сроднились, Ромка мне больше, чем друг, он мне — брат. А брат, это на всю жизнь. Да и потом… Малина был настолько мстителен, что поставь я на дружбе крест, он быстренько бы нашел способ и родителям сообщить об истинном положении дел в компании, и Катю со света сжить, и мною бы на закуску не побрезговал. Это же человек-страсть, уж если дружба, то свою жизнь готов отдать, а если вражда, то война до последнего патрона. Вот я и решил скрывать от него свои чувства к Катюше хотя бы до тех пор, пока «Zimaletto» не выберется из долговой ямы. А там… Я уже точно знал, что нарушу слово, данное и Кире, и родителям, что никакой свадьбы с Воропаевой у меня не будет и, как только компания выпутается из долгов, я перестану делать тайну из нашей с Катей любви, освобожу, если это будет необходимо, президентское кресло, и гори оно все синим пламенем. Вот только жаль, что человек всего лишь предполагает, располагают нашими жизнями где-то в другом измерении… Итак, Ромка приехал ко мне с двумя барышнями. Тут же уединился с Наденькой в гостевой комнате. Вторая, то ли Лялечка, то ли Лёлечка, то ли вовсе Матильда, начала активно мне строить глазки и хватать за руки, пытаясь утащить в спальню. Стало противно, захотелось оттолкнуть, но я только интимно прошептал ей на ушко: — «Ничего не получится, у меня месячные», — и пока она отходила от шока, пытаясь понять, пошутил я, или она столкнулась с феноменом, я успел сбежать в кабинет, запереться изнутри и позвонить Катеньке. Кто же знал, что эта дурища сразу же начнет ломиться в гостевую комнату и жаловаться Малине, а тот, страшно заинтересованный странностью моего поведения, тут же выставит девочек за входную дверь и пойдет в кабинет, чтобы серьезно со мной поговорить, да остановится у самой двери, услышав: — «Я ужасно соскучился, солнышко», — и приникнет ухом к замочной скважине, и будет слушать весь разговор, аж пока я не скажу: — «Обещай мне присниться, Катенька… Да… Да… Нет, ну, пожалуйста, на ковре… Люблю… До завтра, маленькая… Besame Mucho…», и не выйду из эфира. Самое удивительное, что в тот вечер он мне даже не намекнул, что он все слышал. Скандал разразился назавтра, во время обеда. — Палыч, ты собираешься претворять наш план в жизнь, или нет? — Ромка, не дави на меня, все идет своим чередом, Катя потихоньку ко мне привязывается. Я уверен, что она нас не подведет. — Подведет — не подведет, устроил ромашку, сходи еще к Амуре, пусть она тебе погадает. Ты президент, или молчать, я вас спрашиваю? — Ну, президент. — Значит, вперед, на баррикады! Выпей побольше и как в омут. — Я спать с Катей не буду! — Противно? — и Малина как-то по особенному пристально посмотрел мне в глаза. Мне бы понять, что меня в капкан заманивают, а я не понял. — Ну… — неопределенно протянул я, — противно! Противно использовать преданного и хорошего человека в своих неблаговидных целях. — Неблаговидных, значит? Оказывается не дать стянуть свою компанию — это неблаговидная цель. Да? — Да не собирается Катя воровать «Zimaletto», — в сердцах я повысил голос. — Серьезно? А чего ты орешь? Ты сердишься, Цезарь, значит, ты не прав или не уверен, что Пушкарева пригонит тебе твою компанию «взад». — Даже если ты прав, я не буду с ней спать, ясно? — Ясно. А где? — Что где? — Где ты не будешь с ней спать? На ковре? «Ах, какие белые на синем…», — пропел он. — «Besame Mucho, маленькая»! Браво, amigo! — Ты подслушивал? — я, кажется, побледнел, кулаки сжались сами собой. — Пришлось, ты же мне врешь на каждом шагу, или молчишь, как партизан на допросе. Так кто из нас хуже? — Ромка, ты нечего не перепутал? Я что должен был тебе что-то сообщать? Может еще и в письменном виде? Ты мне не жена, и я не обязан отчитываться перед тобой. Я в твою постель и в твою жизнь не лезу, и ты в мою нос не суй. Hast du verstanden? * — Понял. Цену твоей дружбы я прекрасно понял. До первой бабы. Вот уж не думал, что такая, — он так выделил это слово, что мне даже не по себе стало, — Катенька может поставить крест на нашей дружбе. Нашел в кого влюбляться. До объявления «Иду на Вы», оставались считанные секунды… — Ромка, не валяй дурака. Сам разработал план, сам все время подталкивал меня к Кате в кровать, а когда я начал выполнять то, на чем ты настаивал, ты в бутылку полез? Это смешно. — Это смешно? Ты выполняешь мой план? Мой план? Какой? По моему плану это Катя должна была влюбиться в тебя, а не ты в нее. — С чего ты взял, что я влюбился? Какая чушь, я и не думал в нее влюбляться. Ты же знаешь, что я любить не умею, — затараторил я в ответ чуть больше и быстрее, чем нужно. И боюсь, что я не убедил Ромку. — С чего я взял? «Я ужасно соскучился, солнышко», «Обещай мне присниться, Катенька, до завтра, маленькая… Besame Mucho…», — ужасно похоже спародировал меня Малиновский. — А я должен был ей сказать, что она мне нужна, как зайцу стоп-сигнал? Или, может, я должен был оскорбить Катю, пытаясь влюбить ее в себя? А, умник? — Ладно, проехали, — сказал Ромио, но я видел, что я его не разубедил. Теперь придется быть намного осторожней, особенно на работе. Вот и Катюша все время твердит мне об этом…***
Надо же, как плавно я перешел к своей третьей, самой важной, самой лучшей части своей жизни, к своей тайной жизни. В этом мире жили-были только два человека — Он и Она, и больше никого не было на всем белом свете! Еще поднимаясь на лифте из гаража, мы отключали мобильные и отрезали себя от всего внешнего мира. — Боже, Катенька, как я соскучился, — говорил я ей еще в прихожей. — Когда ты успел соскучиться? — смеялась она. — Мы же целый день работали рядом. — Вот именно, работали, и вокруг было столько посторонних глаз, что это невыносимо. Невыносимо видеть тебя совсем рядом, слышать твое дыхание и не сметь даже погладить твою руку. — Неправда, — она улыбалась, взлохмачивала мне волосы, расстегивала пуговичку на рубашке, просовывала свою руку внутрь и начинала медленно гладить мое плечо и ключицу, и грудь, — ты сегодня на работе четыре раза меня не только обнял, но и поцеловал. Нужно быть осторожней, а вдруг кто-нибудь… Как правило, договорить она не успевала, мы лихорадочно стаскивали друг с друга одежду, и я нес ее в душ, где все и начиналось, продолжаясь на ковре, или на кровати, или даже на кухонном столе. И только, когда мы полностью насыщались друг другом, я снова нес ее в душ, сам купал, вытирал и набрасывал на нее свою самую лучшую рубашку. А потом мы ужинали, болтали, а иногда и производственные вопросы решали, и все это было так прекрасно, что у меня заходилось сердце, если в голову случайно забредала мысль, что так будет не всегда. Какое-то предчувствие грозы мне постоянно мешало. Я боялся, что моя самая лучшая, самая теплая, самая страстная, самая настоящая, хоть и тайная жизнь может оборваться в любую минуту. И у меня было тысячи причин опасаться будущего…