Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      Сейчас у вас появится повод меня еще и дебилом назвать. Называйте, я не обижусь. Чего на правду-то обижаться? Правда — она и есть правда. Единственное, что меня как-то может оправдать и в своих, и в ваших глазах, так это нехватка времени. Катастрофический цейтнот! Ромка загнал меня в угол, и ладно бы только меня, он и Катю загнал в угол. Решение нужно было принимать мгновенно, вот я и совершил вторую ошибку…       — Ромка, давай по пятьдесят капель, и я тебе все объясню.       Нет-нет, вы не думайте, я и близко не планировал выкладывать Ромке все карты на стол, просто нужно было выиграть время, да хоть немного собраться в мыслями.       — Так уж и все?       — Все.       — Ладно, давай выпьем, — Ромка достал виски, разлил по бокалам, протянул один из них мне, сам быстренько выпил содержимое своего бокала и уставился на меня, как кошка на мышку перед броском. — Ну, рассказывай.       — Дай допить, тебе что, некогда, что ли.       — Не увиливай!       — Хорошо. Ромка, мы очень сдружились с Катей за эти несколько вечеров.       — В смысле, сдружились? Переспали?       — Малиновский, мы с тобой друзья?       — Ты сомневаешься?!       — А мы с тобой переспали?       — Дурак?       — А ты? Если у тебя слово дружба ассоциируется исключительно с постелью, значит, мы должны были переспать.       — Так мы не по этой части. Был бы ты бабой — другое дело, наша «дружба» началась бы в койке, и никак иначе, а баба-друг — это такой же нонсенс, как беременная девственница.       — Малина, ты библию читал? Так вот беременная девственница — это не нонсенс. Ты можешь мне не поверить, но с женщинами тоже можно дружить, как выяснилось. Мне с ней интересно, мне с ней не скучно, она умная, добрая, преданная и, знаешь, она непредсказуемая. Я в жизни не встречал более непредсказуемых женщин. Понимаешь? — сам не заметив как, я увлекся описанием Катюшиных черт, и это тоже было ошибкой. — Совершенно не понятно, что она сделает через минуту, как отреагирует на то или другое слово. Как только мне кажется, что я ее разгадал, что эта книга мною уже прочитана, она снова ставит меня в тупик, причем такой, что выход из него найти не так-то просто. Вот смотри, например, в тот вечер, что ты попытался ее охмурить… Вначале она была совершенно спокойна, а потом вдруг зарыдала из-за того, что ты ей порвал кофту на рукаве.       — Палыч, это как раз понятно, тут нет никакой загадки. Порванный рукав стал лишь поводом сбросить весь негатив.       — Без сомнения, ты прав, но ты послушай, что было дальше. Знаешь, что больше всего обидело Катюшу?       — Что?       — Она сказала, что не давала тебе повода так себя с ней вести, что она никогда не смотрела на тебя влюбленными глазами, что дальше не сможет с тобой работать, и… Катя решила уволиться.       — Что?       — А вот то самое. Чудненько ты бы помог «Zimaletto», если бы хозяйка компании принесла заявление по собственному желанию.       — Да уж. Палыч, а может это она тебя на понт брала?       — Что? Ты совершенно не разбираешься в людях. Не брала меня Катя на понт.       — Ну, да, это я погорячился. Вряд ли Пушкарева вообще знает, что это такое — взять на понт.       — Речь сейчас совсем о другом… Она так рыдала, что мне пришлось отвезти ее к себе, чтобы зашить ей эту дурацкую кофту.       — Ты отвез ее домой? К себе? Ты зашивал ей дырку?       — Пришлось. Потом пришлось ее отпаивать валерианой.       — И она осталась у тебя ночевать? — если бы я увидел хоть какой-нибудь проблеск нездорового любопытства, я бы заткнулся, но нет, это был нормальный вопрос, так я мог бы спросить его, уехал кто-то из наших приятелей после пьянки в его доме или остался ночевать.       — Да. И вот тут случилось самое удивительное, самое непредсказуемое.       — Ты с ней переспал!       — Да не спал я с Катей! Не спал! — я почти закричал. — Мы пили чай, разговаривали, она предлагала план выхода «Zimaletto» из кризиса, все было очень по-дружески, и…       — План-то хоть хороший? — перебил меня Ромка.       — Очень толковый. Дерзкий, реальный, экономически обоснованный. Изумительный план. Представляешь…       — Э нет, вначале закончи рассказ.       — Хорошо. Короче, мы поговорили и разошлись по разным комнатам спать.       — Ну и зря.       — Зря или нет, но это то, что было. А среди ночи пришла Кира, но я не открыл ей двери.       — Это понятно, Кирюша могла бы и тебя и Катюху на месте пристукнуть.       — Ромка, если бы ты видел, как Катя дрожала от страха, как побледнела…       — И что здесь непредсказуемого? Я бы тоже задрожал от страха, если бы Кира нас с тобой застукала, — заржал Малиновский.       — Это как раз очень предсказуемо и понятно. А вот то, что произошло утром…       — Ты все-таки с Катюхой переспал?!       — Малина, у тебя в голове хоть какая-нибудь мысль, кроме траха, бывает? Причем здесь переспал, и близко ничего похожего не было! Кира всю ночь «бдила» под дверью, мы этого не знали, но Катя, как чувствовала, сказала, мол, вы пер­вым выходите из до­му, и ес­ли там Ки­ры Юрь­ев­ны нет, то поз­во­ните мне, я бе­гом спу­щусь к вам. Я вышел на лестничную клетку, Кира шмыгнула мимо меня в квартиру, чтобы «застукать» любовницу, так сказать, на месте преступления.       — Ё-мое! Бедная Катька, представляю, что устроила Кирюша.       — Неа, даже не догадываешься. Кирюша в квартире никого не нашла!       — Палыч, скажи честно, Пушкарева под своей необъятной одеждой прячет парочку крыльев? Она в окно вылетела? Тогда да, непредсказуемая девица.       — Круче! Катя успела забраться в шкаф и спрятаться там за моими костюмами. И все это хладнокровно, без тени страха. Вот представляешь, ночью, ког­да две­ри бы­ли зам­кну­ты, и ей ни­чего не уг­ро­жало, она тряс­лась от ужаса, а утром, ког­да Ки­ра обыскивала квартиру, эта дев­чонка была бесстрашна и весела. Представляешь? Я у нее спрашиваю, мол, ес­ли бы тебя Ки­ра об­на­ружи­ла, что бы ты де­лала. А она мне знаешь что ответила?       — Понятия не имею.       — Она ответила, что ска­зала бы Кире: «Гав», и захохотала.       — Ничего себе. Действительно смешная девчонка.       — И смешная, и трогательная, и парадоксальная. И очень ранимая, хотя старается вида не подавать. — я грустно улыбнулся. — А как она тебя развела, это вообще что-то с чем-то: «Я ду­мала, что пос­ле вче­раш­не­го у ме­ня по­явит­ся за­щит­ник»! Как ты тогда вспыхнул и растерялся, а?       — Знаешь, что меня настораживает? Ты говоришь о Пушкаревой, как о любимой женщине. Не знай я тебя, как знаю, я бы действительно решил, что ты влюбился, Андрей, — почти с восторгом и изумлением заметил Ромка.       — Ромка, я хочу, чтобы ты понял, это не преступление, любить Катерину. Она тоже заслуживает любви, как и любая другая женщина. И мне даже жаль, что я не умею любить, потому что она того стоит.       — Ты прикалываешься?       — Нет, ничуть. Короче, Ромио, я воспринимаю ее, как друга, как сестру, как… — я помолчал. — Она немного рассказала мне о себе, знаешь, девочке хватило горя и без нас, поэтому мы не будем влюблять, в меня Катерину. С ней можно или всерьез или никак. Всерьез не получится, значит — никак.       — Это твое окончательное решение?       — Да!       — Ладно, тогда я сам что-нибудь придумаю.       — Что ты имеешь в виду? — спросил я, холодея.       — Я не допущу, чтобы Катя отдала «Zimaletto» какому-нибудь Зорькину или Борщеву. Если ты твердо решил не влюблять в себя Пушкареву, значит, я влюблю ее в себя, пусть уж лучше пригонит компанию мне, я найду, что с ней делать, — попытался пошутить Ромка.       Я понял, что это не пустые шуточки, что он действительно решился ввязаться в бой. А каким Малина умеет быть убедительным, если по-настоящему хочет заполучить женщину, а не разыгрывает спектакль с жеребьевкой, я знал. И говорить ему сейчас, что Катя на него и не взглянет, это только раззадорит его, а может, он тогда вообще в лепешку разобьется, чтобы и себе, и мне доказать, что нет такой крепости, которую он бы не взял.       Хотите — верьте, хотите — нет, но я не мог допустить, чтобы Ромка начал пудрить мозги Катюше. Во-первых, девочка и так уже настрадалась, хватит с нее, а во-вторых… Вам правду? Да черт с вами, получите: я не собирался отдавать Катюшу никому, а уж Малиновскому тем более. От одной мысли, что чьи-то похотливые руки оглаживают ее тело, мне становилось дурно, во рту появлялся привкус металла, а кисти сжимались в кулаки. Я уже тогда безумно ревновал Катю даже к гипотетическому сопернику. Ревновал, но признаться в этом себе боялся.       Можно было попробовать запретить Ромке какие-то поползновения, и я попытался это сделать.       — Малина, и думать забудь о Кате! Учти, что я сейчас не шучу. В конце концов «Zimaletto» моя компания, а не твоя, так что…       — Увы, не твоя, а Пушкаревой, так что кто первый встал — того и тапочки.       — Ты готов перейти из друзей во враги?       — Из-за бабы? Нет! Из-за компании? Надо подумать… — захохотал Ромка и вдруг помрачнел. — Палыч, я никому не позволю облапошить тебя, отнять у Павла Олеговича его детище, и дураками нас выставить я тоже никому не позволю. Если все раскроется, не только ты, но и я предстану перед Советом директоров полным дебилом.       Я понял, что если я не приму его план, то он все равно будет действовать самостоятельно. Да еще и втихаря, у меня за спиной. Он же думает, что спасает меня, а от такой «благородной миссии» его и атомная война отвлечь не сможет! Уж если решил спасти — убьет, а спасет!       — Черт его знает, — задумчиво сказал я, чтобы сбить Малиновского с толку, — может, ты и прав.       — Ты согласен охмурять Катю? — недоверчиво спросил Ромка.       — А у меня есть выход?       — Нет! Или ты, или я. Решай. Сейчас решай!       — Я! — он подозрительно на меня посмотрел, и я поспешно добавил: — По крайней мере, я постараюсь не причинять ей боль.       — Так я же тоже не садист какой-нибудь. Мы все сделаем по уму. Так, чтобы девочка, как самую светлую, самую яркую полосу своей жизни запомнила твой с ней роман. А то, что придется расстаться, она и так уже знает.       Я сделал вид, что согласился. Я — идиот? Да, конечно же, я — идиот...