POV Андрей Жданов.
Конечно, проще всего назвать меня подлецом, или того хуже — подонком, только и у меня есть смягчающие обстоятельства, даже если вы в них не верите. Думаете, я сам не понимаю, что я должен был рассказать Катюше и о том, что мы с Ромкой затеяли, и о том, что тянули жребий, и о том, что… Короче, обо всем. Я понимаю, что не просто должен — обязан был. Но… Вы-то сами когда-нибудь пробовали после того, как вам человек поверил, как начал оттаивать спустя годы заморозков, как потянулся к вам, расправляя крылья, сказать ему, что его (то есть ее) снова использовали? Не пробовали? Тогда не вам меня осуждать, ясно? Я сотню раз за какие-то полтора часа хотел признаться Кате во всем, хотел сказать ей, что нам не следует больше встречаться, кроме как по работе. Хотел! Видит Бог, что хотел. Но не смог! И дело уже было далеко не только в том, что она могла бы одним движением руки уничтожить и меня, и Ромку, и что еще страшнее, «Zimaletto». Дело в том, что она мне поверила. Катя мне поверила, понимаете? И я не мог выстрелить в только-только начавшую оживать девушку. Как не мог я представить, допустить и на долю секунды, что больше никогда к ней даже не прикоснусь. Это была не любовь, я любить не умею, по крайней мере до сих пор я никогда никого не любил. Это была страсть, хотя нет, не страсть — одержимость! Страсть, это очень понятно и очень знакомо, страсть — это не чувство, это неконтролируемый импульс полового влечения. Так было с Лариной, так же было с Изотовой, да и со многими другими моими любовницами. Я их хотел! Их? Нет не так, мне достаточно было владеть их телами. С Катериной все было иначе. Там столько было намешано, что сам черт ногу сломит. Мне мало было владеть ее телом, мне хотелось ее всю, вместе с ее гениальными мозгами и раненой чистой душой. Но и это еще не весь замес! Мне было необходимо, чтобы и она мной владела, моим телом, моей душой, моими мыслями. Впервые мне мучительно необходимо было быть не только господином, но и рабом. Вы хотите сказать, что это и есть любовь? Я так не думаю, повторяю: не умею я любить. «Любовь — это все дары в костер, и всегда задаром»*, а я никогда не забывал о «Zimaletto». Компания всегда была на первом месте, вот ее я действительно любил. Катя, Катенька, Катюша… Она заняла собой почти все мое личное пространство, постепенно, не сразу, но очень прочно… Мне кажется, что это и есть одержимость — рай и ад одновременно.***
Той ночью я отвез Катюшу домой, проводил до квартиры, а потом едва дождался утра, чтобы снова забрать ее у подъезда и отвезти к себе. Синяк на ее лице еще прошел не окончательно, а работать она могла и из моего дома. Впрочем, была и еще одна причина для Катиного отсутствия на рабочем месте. Мне просто необходимо было поговорить с Ромкой, и так, чтобы ее уши в это время не могли услышать ни одного слова из нашего разговора. — Держи ключи, закройся на все замки и не скучай, ладно? Холодильник я забил продуктами, но если захочешь, можешь что-нибудь заказать себе из ресторана, кредитка лежит на клавиатуре. Ты не стесняйся, чувствуй себя, как дома. — А ты не поднимешься? — огорчилась Катюша. — Нет! Иначе вряд ли я попаду на работу сегодня. — Ты прав, у тебя же встреча с поставщиками, — сказала Катенька так покорно, что я тут же завелся, но сумел взять себя в руки, только едва коснулся губами ее лба. — Как покойницу, а я уже живая, — весело рассмеялась она, и выскочила из машины.***
… Ромка поджидал меня у ресепшена. — Палыч, я все придумал, все-все! Я разработал новый план, гениальный, беспроигрышный, Пушкарева влюбится в тебя сразу и… — Малина, может, не будешь орать, как резаный? И у стен бывают уши, потерпи немного со своим планом, тем более, что и у меня для тебя есть новости. — Все, заткнулся, молчу, как рыба в противогазе, — и правда, молчал до самой приемной. — Машенька! Что вы со мной делаете? Нельзя быть такой красивой, это вредно для окружающих! — Роман Дмитриевич, вы повторяетесь, не мешайте работать, а то вы шутки шутите, а Урядов потом увольняет почему-то совсем не вас, а… — Машенька, — перебил Малиновский, — кто старое помянет, тому глаз вон. — А кто забудет — тому оба! Не мешайте работать. — Так его, Маша, — засмеялся я. — У нас небольшое совещание, никого не пускайте, договорились? — Договорились. Только… Андрей Павлович, а нельзя ли мне, если не пулемет, то хотя бы пистолет выдать? — Шутим? Это хорошо, что шутим. Ну, все, за работу. Для начала сделайте мне чашечку кофе, пожалуйста. — И мне, — попросил Ромио. — Слушаюсь, — весело отрапортовала Тропинкина. Первым делом Малиновский заглянул в конференц-зал, посмотрел нет ли там кого, не подслушивают ли, а затем потащил меня в Катину каморку. — Значит так, слушай меня внимательно. Никаких дешевых игрушечек и пошлых открыток нам не надо. Это раз! — Да ты что? Вот это открытие. А кто мне еще вчера говорил, что… — Палыч, я был не прав. А если не прав, то я так и говорю: я ошибался. Это потому, что я честный человек. Понимаешь? — Понимаю. И вообще, кто старое помянет… — засмеялся я. — Скажи, тебе обязательно портить мне настроение? Напоминать, что Тропинкина меня уела? И это твоя благодарность за то, что я ночами не сплю, план разрабатываю, стараюсь спасти «Zimaletto»? — Я тебе очень признателен за твою заботу, но… — Никаких «но»! Ты вначале дослушай. Короче, ты даришь Пушкаревой колечко с бриллиантом и везешь ее на weekend в Париж. Все! Она твоя! — сказал Малиновский, выпятил грудь, а затем, как гусар, исполнил кивок головой. — Аплодисментов не надо, коньяк в машину, цветы к памятнику. Ромка сказал это так пафосно, так претенциозно, что я расхохотался. — Ты ночи не спал, изобретая вот эту хрень? Поздравляю! Малина, Борщев готов жениться на Кате, готов одаривать ее бриллиантами и каждый weekend возить по разным странам, и ты предполагаешь, что она клюнет на твое колечко? — Палыч, как думаешь, что он в ней только нашел? — Не знаю, — я неопределенно пожал плечами, и улыбнулся. Я-то знал, что можно найти в Катеньке. — А я знаю! «Zimaletto» Борщев нашел в Пушкаревой, вот что! Ромка задумчиво почесал подбородок, выскочил из чулана в кабинет и начал нарезать по нему круги. — Ваш кофе, — Тропинкина поставила чашки на стол и бесшумно ретировалась. — Ромка, а теперь послушай меня внимательно, — сказал я, отхлебнув глоток кофе, но закончить фразу не успел. Моему вице-балбесу в голову прилетела новая гениальная идея. — Я знаю, что ты должен сделать, Палыч! — он аж глаза закатил. — Ты должен оплатить Пушкаревой пластическую операцию. Потом отвести ее к стилисту, парикмахеру и модельеру. Ты станешь Пигмалионом, делающим из Катерины прекрасную Галатею, и тогда она… — Нет, не она. Не она, а я! Тогда я на блюдечке с золотой каемочкой преподнесу Борщеву очень красивую невесту в придачу к «Zimaletto», — захохотал я во весь голос. — Да, блин, об этом я как-то не подумал. — Ромка, ничего не надо. Я не буду влюблять в себя Катерину. Только он меня не услышал, он надолго задумался, а потом вдруг стал очень серьезным. — Ладно, пошутили и хватит. Вот тебе окончательная версия нашего плана: открытки будут. Не надо мотать головой, открытки обязательно будут. Но это будут авторские работы, и написана в них будет не пошлятина, а настоящая поэзия. Анненский, Баратынский, Бальмонт, понимаешь? И подарки будут! Пусть не очень дорогие, но настоящие, авторские. Катя должна поверить, что ты ее любишь, тогда и она ответит тебе взаимностью. — Ромио, ты меня не слышал. У тебя замечательная идея, но я ею не воспользуюсь. — Почему? — Я не стану влюблять в себя Катерину. Ни за что. — Струсил? — Думай, что хочешь, но я прекращаю эту игру. Все! Я не стану ломать жизнь девчонке. — А как же «Zimaletto»? Ты готов распроститься с компанией? — Катя надежный и преданный человек, она не предаст. — Ты дурак? Мы же уже сотню раз обговаривали этот вопрос, и ты сам согласился, что если не она, то Борщев или Зорькин… Неужели ты в самом деле думаешь, что Михаил сделал бы предложение такой уродине, как Пушкарева, если бы ты не переписал на нее компанию? Вот тут я и сделал ошибку, мне бы все обратить в шутку, а я взорвался. Перед глазами как в калейдоскопе замелькали кадры: девушка в сарафане; мраморное тело на синем ковре; огромные золотые глаза, отражающие пламя камина; и выгнутая красивейшей дугой спина в момент оргазма; и чуть приоткрытые сочные губы; и тихий стон; и… И крышу окончательно сорвало. — Катя не уродина, не смей говорить так о женщине, — у меня сжались кулаки. — Ого, это что новенькое! Может, еще и подраться за свою Дульсинею желаешь? Да что с тобой такое, Андрюха? — Ничего, мне просто неприятно, что ты постоянно оскорбляешь женщину, которая не сделала тебе ничего плохого, и которая каждый день прикрывает наши с тобой задницы. — Нет-нет, тут что-то не так! — Ромка пошел к двери, но вдруг остановился, резко развернулся и вплотную подошел ко мне. — Женщину? Ты дважды сказал о Пушкаревой: женщина. А ведь мы с тобой уже как-то говорили, что у нее никого и никогда еще не было. — Женщина, девушка, какая разница? Я имел в виду особу женского пола. — Врешь! Ты мне врешь, Палыч. Ты с ней уже переспал, могу голову дать на отсечение. Но женщиной ты назвал Катерину не поэтому, а потому, что тебя опередили. Ты не был первым пахарем на этом поле, я прав? — В чем? — спросил я устало, стараясь выиграть время, чтобы придумать хоть какой-то правдоподобный ответ. — Ты с ней спал?! — Нет! — заорал я. — Но если бы даже спал, то тебе-то что? — Мне? Ничего! Переспал и правильно сделал, именно это и было нашим планом, так ведь? Теперь она никуда не денется, и «Zimaletto» никуда не денется. И вообще, теперь все будет хорошо. Только нужно вовремя подбрасывать дрова в топку любви. — Я не спал с Катей. — Палыч, ну, это уже смешно. Мы же всегда всем делимся, ты знаешь все о моих бабах, я о твоих, и никогда мы из этого не делали никаких секретов. Помнишь, ты даже о Кире рассказывал, когда она решила поиграть садо-мазо? Ну расскажи! — Что тебе рассказать? — Говорят, что страшилки в постели неуемны, Говорят, что… — Заткнись! — меня затрясло. — Я попросил тебя не оскорблять Катю, неужели так трудно выполнить мою просьбу? — Оба-на! Палыч! Да ты влюбился! — Нет, Ромка, нет! Просто мне неприятно, когда Катю обижают. Она мне, как… самый близкий друг, понимаешь? — Ты влип, и не надо мне вешать лапшу на уши. Катастрофа! Срочно нужно было что-то придумать. И я совершил вторую ошибку…