Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      Козел, Боже, какой я козел! Ведь знал же, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь», даже на латыни всю фразу знал, а все равно: — «Это Ми­ша, да? А кто? Ни­колай? Я при­рев­но­вал те­бя к не­му. Или к ним? Сколь­ко их бы­ло, Ка­тень­ка»? — Зачем я только спрашивал? Оно мне было нужно? И что мне теперь делать с тем, что я знаю и кто, и сколько, и как все было? Удавиться? Или того, ее первого, удавить?       Жалко Катьку до белых кругов перед глазами, и горжусь ею, и понимаю, почему она так непредсказуема. Теперь понимаю, только зачем мне это? Чтобы я осознал, что я ничем не лучше того, первого? Я такой же козел, как и он, и меня совершенно не оправдывает ни то, что ставки совсем другие, ни то, что после ее рассказа, я окончательно подсел на наркотик по имени Катя. Катенька… Катька моя…       — Я ведь не всегда такой была, — Катюша пренебрежительно показала рукой на свою одежду и лицо. — Нет, ни красавицей, ни вообще красивой я никогда себя не считала, но все же одевалась нормально, и очки у меня были даже модные, и стриглась я всегда у хороших мастеров, косички не заплетала, — она горько усмехнулась, — да и брекеты не носила. Подумаешь, чуть-чуть были скривлены два зуба, говорят, что это мне даже какую-то пикантность придавало. Девчонка, как девчонка, такая же, как тысячи других. — она замолчала, задумалась, потом неожиданно повернула ко мне голову. — Хочешь посмотреть, какой я была?       — Конечно.       Мне и правда было очень любопытно взглянуть. Она открыла свою сумку, достала довольно дорогой компактный бумажник, открыла его и протянула мне фотографию. Я взглянул на снимок и обалдел! В ярком коротеньком сарафанчике с пышной юбкой на качелях сидела девушка. Ее огромные, умело накрашенные глаза, сияли, довольно длинные волосы были несколько взлохмачены и красиво развевались на ветру, а лучезарная задорная улыбка была дружелюбна и радостна, и ее действительно совершенно не портили два чуть искривленных зуба.       Не красавица, не уродина, девушка, как девушка. Даже миленькая, можно сказать.       — Ничего себе! Это ты? Катя, это ты? — Она кивнула, и я почти закричал: — Что ты с собой сделала, зачем?       — Как много вопросов, — задумчиво произнесла девушка. — Мне отвечать, или рассказывать дальше?       — Извини, просто я не могу в себя прийти, не могу понять, зачем ты сама себя… ммм…?       — Уродую? Вы… Ты не стесняйся, говори, что думаешь. Ведь это же правда. Катя на фотографии Мисс Вселенная по сравнению со мной нынешней.       — Зачем, Катенька?       — Я во всем была самой обычной девчонкой. Вернее не так. Самой обычной я была до четырех лет, а потом я научилась читать. И всё! Я стала одержима чтением, читала все, что попадалось под руки: детская книги — значит детская книга, газета — значит газета, брошюра о пользе раздельного питания в поликлинике, значит, я читала ее. Совсем нечего было читать в автобусе — читала вывески на магазинах, плакаты, растяжки. Я далеко не сразу и далеко не все понимала в прочитанном, но я была одержима самим чудом складывания из буковок слов, а из слов — предложений. Понимаешь, о чем я?       — Пытаюсь. Нет, я тоже был запойным читателем, но если читать было нечего, я с ума не сходил, находил себе другие занятия.       — Вот! — она подняла вверх указательный палец. — Вот что отличает любителя читать, от человека одержимого чтением.       — Катюша, и как твоя одержимость повлия…       — Погоди, — перебила она меня, — сейчас все станет ясно… Где-то классу к третьему-четвертому чудо складывания букв в слова перестало быть чудом, и не только на русском, но и на английском и на немецком языках. Я научилась получать удовольствие от стиля автора и от сюжета и перешла в разряд обычных книголюбов. Жизнь сразу стала серой и унылой. Я стала плохо есть и спать, начала худеть и бледнеть, в общем, чахла. И это состояние апатии продолжалось несколько месяцев, пока я не влюбилась.       — Что? В третьем-четвертом классе ты влюбилась?       — Не просто влюбилась, я снова стала одержимой.       — Ты серьезно? Влюбилась? И в кого?       — В магию чисел и цифр. О! Эта любовь могла бы стать бесконечной, тут чудо не проходит никогда. Алгебра, геометрия, нумерология, задачи, нелинейные уравнения в частных производных второго порядка… — Катя загорелась, глаза заблестели, казалось, что она рассказывает о своем возлюбленном. — Андрей, если бы ты мог представить мою одержимость математикой, ты понял бы все обо мне понял. Я снова жила, я могла перевернуть мир. Понимаешь?       — Если честно, пока я не очень понимаю, как любовь к цифрам заставила тебя сознательно надевать на себя такую одежду или заплетать косички.       — Ты не понял, ты ничего не понял. Я живая, только когда я люблю. И неважно, кого-то или что-то. Ты не думай, моя одержимость не мешает, а только помогает мне… Господи! Как же тебе это объяснить? Вот смотри, я до безумия любила математику, но это не мешало мне… ммм… следить за модой или читать книги, или учить географию, или даже в старших классах ходить на вечеринки. Наоборот, моя одержимость давала такой прилив сил, что меня хватало на все. Так продолжалось, до второго курса института, я ведь даже почти два курса училась на факультете прикладной математики, пока я не влюбилась по-настоящему.       — Теперь уже в экономику? — спросил я.       — Нет, на сей раз это был зеленоглазый, породистый подонок. Он так красиво, как мне тогда казалось, за мной ухаживал, дарил мне цветы, безделушки, открытки, читал стихи… В общем, я совершенно потеряла голову. Писала за него контрольные и курсовые, пекла для него пирожки, выворачивалась наизнанку, только бы быть ему нужной, только бы быть рядом с ним. В день его рождения он попросил у меня особенный подарок, ты понимаешь о чем я?       — Да, — у меня пересохло в горле, я и сам уже не знал, хочу ли я слушать дальше.       — Помнишь, ты спросил, сколько мужчин у меня было?       — Катя, прости, я не имел право спраши…       — Один. Всего один мужчина.       «Врет, — подумал я, — ни одна женщина не смогла бы так овладеть искусством любви, если бы у нее был всего один мужчина».       — Не веришь? — словно подслушав мои мысли, Катя пристально посмотрела на меня и тихонько рассмеялась.       — Нет, я верю тебе, ты бы не стала меня обманывать.       — Не веришь! Это потому, что ты понятия не имеешь, что такое одержимость. Я любила его, любила так, что не могла без него дышать. Он открыл во мне женщину, понимаешь? Ну, что ты сжимаешь кулаки, зачем? Ты же сам хотел, чтобы я тебе все рассказала. Если бы ты не спросил, мне и в голову бы не пришло даже упоминать о нем.       — Тебе с ним было лучше, чем со мной? — голос сел окончательно.       — Только мужчина мог задать такой вопрос, — усмехнулась Катюша. — Андрей, мне было с тобой очень хорошо. Очень-очень. И мне очень жаль, что ты все испортил, вынудив меня вспоминать то, чего я совсем не хочу вспоминать.       — Прости. Катенька, родная моя, прости, — прошептал я, притягивая ее к себе и судорожно сжимая в объятьях. Видит Бог, в тот момент я не лгал, называя Катюшу родной.       Она не вырывалась, была нежна и покорна, и я завелся с пол-оборота. Уж не знаю, чего мне больше хотелось, опять получить свою дозу наркотика по имени Катя или доказать, что ей со мной будет лучше, чем с ним, с ее первым, но я как безумный снова и снова хотел видеть как моя девочка умирает, возносясь на вершину блаженства, сотрясаясь то ли в предсмертных, то ли в оргазмических судорогах, и вновь возрождается, когда мой язык начинает ласкать ее грудь или нижние губы.       Кажется, я начал понимать, что такое одержимость… Только к полуночи, когда мы и насытились, и пресытились друг другом, Катя смогла рассказать самое главное.       — Наш «роман» длился долго, я бы сказала, что слишком долго, почти восемь месяцев, хоть для всех окружающих он закончился практически сразу после моего ему «подарка» на день рождения.       — Как это? — не понял я.       — Андрей! Дай мне слово, что не станешь меня жалеть?       — Не могу. Я не могу заранее дать тебе слова. Если мне тебя станет жалко…       — Но я не хочу, чтобы меня жалели.       — Ну, хорошо, если для тебя это так важно, то я постараюсь тебя не жалеть.       — В общем, я узнала, что он на меня поспорил. Вернее не так, спорщиков было трое. И почти весь поток сделал свои ставки, кому же из троих удастся переспать с синим чулком, не замечающим ничего и никого, кроме своей любимой математики. Это уж потом я выяснила, почему двое из троих не очень-то и старались, слишком большие ставки были на тотализаторе. Почти все поставили на номер один, а мой, этот красавец-мачо, был самым неприметным из этой «святой троицы», вот куш и должен был быть огромным, по студенческим меркам, конечно. А потом они этот куш на троих разделили. «Моему», как самому пострадавшему, досталась львиная доля. И весь поток долго потом надо мной потешался.       — Кать, но почему пострадавшему? Разве любовь, твоя любовь не была для него наградой?       — Ты шутишь? Да, я не была уродлива, но и модельной внешностью я тоже не обладала, да и денег больших у нас не было, и связей особых семья не имела. Зачем я ему была нужна? Он всем сообщил, что выиграл спор, и что больше он меня знать не хочет. Не престижная я, понимаешь.       — Он дурак?       — Ну, что ты, он очень умный, это я дура. А у него все в порядке. На последнем курсе он очень удачно женился, и теперь в шоколаде. А я… Я в тот день умерла, хоть одержимость моя никуда не делась. Я все так же любила подонка, и все так же мечтала о нем. Поэтому и не прогнала его, когда через месяц после публичной пощечины он приполз ко мне на коленях и начал умолять продолжать встречаться. Говорил, что любит, что жить без меня, без наших ночей не может, но что теперь все должно быть в тайне, потому что у него теперь есть невеста, — тут Катя недобро усмехнулась, — он ее не любит, но она ему очень нужна для продвижения в будущем.       — И ты согласилась? — возмущенно спросил я.       — А что тебя так возмутило, Андрей? Разве не ты мне предложил тоже самое? — Катенька рассмеялась.       — Я на тебя не спорил!       — Нет? Значит, я нужна тебе для чего-то другого, — очень убежденно сказала она.       — Нет, Катя, нет. Я просто люблю тебя.       — Ага. Но речь сейчас не об этом. Речь о том, почему я вас всех вычеркнула из своей жизни, надела на себя этот хлам и заплела косички.       — Нас всех? Кого это — нас всех?       — Мужчин. Так вот… У нас начался тайный роман. Днем он делал вид, что он меня даже не замечает, а по ночам умирал от страсти в моей постели.       — А ты?       — А я его любила, я была одержима им. Слава Богу, что перед самыми летними каникулами я услышала о себе такую гадость из его уст, рассказанную им ребятам из нашей группы, что даже моя одержимость этого не выдержала. Вот тогда я и дала себе зарок, что я никогда больше не впущу в свое сердце ни одного мужчину. Я ошиблась в главном.       — В чем? Ты выбрала не того мужчину?       — Нет, я ошиблась не в выборе мужчины, я не учла главного. Понимаешь, ни математика, ни чтение, ни экономика, ни даже музыка или театр не предадут, не сделают больно, и не убьют. А вы... Вы все предатели, однозначно.       — Ты ошибаешься, Катя, я докажу тебе, что ты ошибаешься.       — Ты хочешь дослушать? Тогда, пожалуйста, не надо меня перебивать. Ммм… Все лето я лечилась от своей одержимости. Как? Не в этом суть. Но мне удалось излечиться. Первого сентября я пришла в Университет спокойной, моим новым увлечением была экономика и я перевелась на экономический факультет. Он разыскал меня, очень удивился тому, как я выгляжу, а выглядела я прекрасно, недаром я потратила все свои заработанные курсовыми деньги на салон красоты и на шмотки.       — Почему ты не называешь его имени?       — Он для меня стал безымянным, таким же, как вы все... Так вот, весь тот день он ходил за мной, как привязанный, все пытался хотя бы дотронуться до меня, и когда ему это удавалось, у меня начинался мандраж, я хотела его. Хотела, но простить не могла. Второго сентября я пришла на занятия такой, какой ты меня видишь сейчас. Я решила не дать ни одного шанса моей глупой плоти победить меня, а папа меня поддержал. Никто больше не посмеет меня использовать, прикидываясь в меня влюбленным. Я и тебе не верила, пока ты банду Витька не поставил на место, пока не вступился за меня, пока не поговорил с папой.       Вот тут мне и стало страшно по-настоящему...