Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      Можете меня осуждать, все вместе и каждый по отдельности, можете даже бросать в меня камни, Катюшу только не трогайте, ладно? Пусть ни один косой взгляд не коснется ее. Во всем виноват я и только я. Хотя я и своей вины не чувствую и не вижу. Да, у меня есть невеста, и да, никаких «серьезных намерений» по отношению к Кате у меня и в помине не было, и наверное, мне стоило бы сдержаться. Но я не сдержался. А зачем она была такой… Какой такой? Да черт его знает! Может, такой трогательной, может, такой увлеченной и азартной, может, такой непредсказуемой? Я не знаю, знаю только, что ничего подобного я не планировал, все случилось само собой…       Я забрал Катюшу у самого крыльца ее подъезда, потом всю дорогу шутил, что если бы мы ехали вечером, то фары нам не нужно бы было включать, ее фонарь под глазом светил бы сильнее любых фар. Она только чуть улыбалась в ответ, всю дорогу молчала, погруженная в свои мысли и изредка загадочно на меня поглядывала, словно заранее знала, чем должен закончиться ее сегодняшний визит в мой дом, хотя видит Бог, я ничего даже близко похожего не намечал.       Все началось с того, что Катюша снова стала мне рассказывать свой план выведения «Zimaletto» из кризиса…       — Андрей Павлович, я помню, что вы говорили, помню. Но все-таки мы можем хотя бы попытаться, хотя бы поставить на голосование новую стратегию.       — Катюша, никто не проголосует за нее. Кира — из вредности, она вообще никогда не примет ничего, что исходит от тебя.       — Кире… Простите, Кире Юрьевне вовсе не обязательно знать, что это моя идея. Давайте скажем, что автор нового плана — вы. Или вы с Романом… Ммм… Простите, с Романом Дмитриевичем.       — Кать, фигня какая-то получается.       — Вы о чем?       — Я об этом «вы» и «ты». То мы целуемся и ругаемся и все это на «ты», то ты вдруг начала усиленно «выкать» и каждый раз поправлять себя, называя Киру — Кирой, Ромку — Ромкой, а меня — Андреем. Мы же тут одни. Так давай не разыгрывать учителя и ученицу.       — Я так не могу, мне трудно вам «тыкать».       И кто провокатор? Я что ли? Я же должен был сделать все возможное, чтобы срочно перейти на «ты», и дальше разговаривать без заминок. Правильно?       — Я знаю, что мы сделаем Катенька. Мы официально перейдем на «ты».       — Официально? Как это?       — Сейчас покажу. Ты когда-нибудь пила мохито?       — Да, Миша как-то меня угощал. — Уж лучше бы промолчала. Зачем трясти красной тряпкой перед быком?       — Понравилось?       — Да, только мы ведь работать хотели, а не пить.       — А мы пить и не будем.       — А что еще можно делать с мохито? Курить или нюхать? — на полном серьезе спросила Катя, но не выдержала моего недоуменного взгляда, рассмеялась.       — Нет-нет, только пить. Но мы с тобой… с вами выпьем его всего по глоточку, зато на брудершафт и после этого перейдем на «ты» окончательно и бесповоротно.       — Не получится.       — Чего?       — Окончательно и бесповоротно. Представляю, как удивятся члены Совета директоров, если я вдруг скажу: — Андрей, передай мне черную папку, — даже если я добавлю: — пожалуйста.       — Я имел в виду, когда мы наедине.       — Я поняла. Это я пошутила. Главное, чтобы мы после мохито работать смогли.       — Ух ты, какая ты у меня шутница, — улыбнулся я, глядя Катеньке прямо в глаза, и подал ей высокий бокал «касабланка» на две трети наполненный коктейлем. — Главное, чтобы мы после брудершафта работать смогли.       — А это обязательно?       — Что?       — Ну, пить на брудершафт? Неудобно же.       — Ладно, давай просто выпьем по чуть-чуть, а потом…       — Веsame mucho? — хитро прищурив глаза, спросила Катюша.       — Да! Давай, за нас! — мы чокнулись.       — За переход на «ты»! — она попробовала напиток. — Мммм, вкусно и совсем не крепко.       — Катя! Осторожно, мохито коварен! — хотел предупредить я, но она уже выпила две трети содержимого.       Что нам оставалось делать? По всем законам этого жанра нужно было поцеловаться, причем трижды, ну мы и поцеловались… Так поцеловались, что уже непонятно стало от чего мы оба захмелели.       — Очень приятный вкус, — сказала Катюша, потягивая из трубочки остатки коктейля. И тут же начала мне досказывать свой гениальный план по выводу «Zimaletto» из кризиса. Я же позвал ее к себе работать, вот она и работала, вернее попыталась, но не получилось, потому что глаза у нее загорелись, щеки запылали жаром и вся она стала такой трогательной, такой увлеченной, такой азартной, что я не выдержал.       — Давай потанцуем?       — Давай! — загорелась она.       — Только какой-нибудь медленный танец, я уже захмелел, боюсь, что быстрый будет мне не под силу.       — Ты хитрец! — чуть пьяно рассмеялась Катя.       — Чего это я хитрец?       — Сам знаешь! — смеялась она.       Да, я хитрец, и да, я сам это знаю. Но что же мне было делать, если мне совершенно не хотелось ни работать, ни тратить энергию на быстрые танцы, но ужасно хотелось обнять девушку, прижать к себе и целовать ее двигаясь в такт, например, тому же «Веsame mucho», но в исполнении Сезарии Эворы. Видит Бог, не думал я в этот момент ни о том, что должен влюбить в себя Катю, ни уж тем более о том, чтобы ее соблазнить. Я и сам не понимаю, как это получилось.       Я же не виноват… Мы же не виноваты, что нас накрывало волнами. Вначале волной нежности, потом волной возбуждения, затем волной страсти и, наконец, волной наслаждения. Это мохито, ударивший в голову, всему виною, да Сезария Эвора, сладкоголосо подталкивающая нас к грехопадению, да таинственно сгущающиеся на фоне заката сумерки за окном, да жар от камина, который неизвестно кто и когда зажег, да мягкий пушистый ковер, который манил нас к себе.       Ого, да я стал поэтом, описывая нашу с Катенькой первую близость, хотя на самом деле все было и проще, и сложнее одновременно… Просто мы оба завелись, просто я напрочь забыл, что Катя меня совершенно не интересует, как женщина, просто нам до безумия захотелось друг друга. На этом все «просто» и кончились. И начались сюрпризы.       Я почему-то даже не сомневался, что у девочки это впервые, поэтому так старался быть аккуратным и бережным, что совершенно растерялся, когда понял, что Катя женщина, причем женщина с прошлым, очень страстная, умеющая и дарить себя, и принимать дары. Она не прикидывалась скромницей, она на самом деле была скромна и целомудренна в своей податливости, когда отдавала мне себя, при этом абсолютно раскрепощена, бесстыдна и даже развратна, когда сама овладевала мною. Господи! Как это могло уживаться в одном человеке? Не понимаю! Как не понимаю и того, как мог такой бесценный дар богини Иштар* достаться тихой маленькой незаметной и непривлекательной серой мышке из моей каморки.        — Это Миша, да? — глупо, по-детски спросил я, и ладонь, поглаживающая Катину грудь, непроизвольно стала сжиматься в кулак.       — Что? — она была еще разгоряченная, влажная, грешная, но уже разнеженная и не желающая разговаривать.       — Он был твоим первым мужчиной?       — Нет.       — А кто? Николай?       — Нет.       — А…       — Андрей, пожалуйста, не нужно все портить, — перебила меня Катюша. — Лучше дай мне еще глоток мохито.       Я встал, подошел к столу и начал готовить напиток, изредка бросая взгляд на невероятно красивое белое Катино тело, разметавшееся на синем ковре. Удивительно, как я раньше мог не замечать, что под ворохом тряпок, которые носила Пушкарева, скрывается такое великолепие? Худенькая, угловатая, как подросток Катя, меж тем поражала женственными изгибами и плавностью линий.       Только на долю секунды представив, что она уже дарила себя кому-то другому, а может и не одному, я пришел в бешенство. И как я себя не уговаривал, как не внушал себе, что у меня нет никакого права не только на ревность, но и вообще на что бы то ни было, ничего не помогало, я с ума сходил от зависти к тому, неизвестному первому.       — Ах, какие белые на синем пароходы уходили в даль, увозили на борту Россию, ах, поручик, как вам было жаль, — тихо напел я, отвернувшись от Кати и постепенно успокаиваясь.       — Андрей, тебе так важно было быть первым? — раздалось у самого уха, я и не заметил, когда она встала и подошла. — Это что-то изменило в твоей, как ты говорил, любви ко мне?       — Нет, Катя, нет. Просто, я думал, что…       — Ну, договаривай, что же ты замолчал?       — Нет, ничего.       — Как это ничего? Очень даже чего. Ты думал, что никто не польстится на такую, как я, да? А оказалось, что польстились, и это тебя поставило в тупик, да?       — Ну, что ты несешь, дурочка? Ты себя-то слышишь? Если бы я думал, что никто на тебя не мог польститься, я бы наверное и сам не прикоснулся к тебе, правда? Или ты считаешь, что… Да я приревновал тебя к нему. Или к ним? Сколько их было, Катенька? — сказал я против своей воли. Вот честное слово, не собирался я этого говорить.       И снова она поразила меня своей непредсказуемостью. Я думал, что она смутится, начнет оправдываться, а она только горько рассмеялась.       — Сколько бы ни было, все мои. Я же не спрашиваю, сколько у вас было женщин, — подхватила свои вещи с дивана и гордо пошла в ванную комнату.       — Ну вот, снова на «вы». Катька, — пошел я за ней, но она захлопнула двери перед моим носом, оставалось только говорить через дверь. — Катюша, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Катенька, ну, пожалуйста. Разве я виноват, что с ума схожу, представляя тебя с другим? Ты моя и только моя, понимаешь? Я же люблю тебя.       Оба-на! Ничего себе. Да, именно эти слова я и должен был бы сказать, продолжая спектакль по сценарию Малиновского, но они вырвались у меня сами по себе, безо всякой связи со всем, что мы с ним затеяли. Остается только надеяться, что это я просто слишком вжился в роль.       — Ты хочешь, чтобы я тебе все рассказала? — Катюша, уже облаченная в свою мешковину, вышла из ванной.       — Прости, я не должен был… Я вообще не имел права спрашивать. Твоя жизнь — это твоя жизнь. Какое право я имею что-то от тебя требовать, или что-то знать о тебе. Что я сам тебе могу предложить? Участь любовницы? Прости меня, Катя.       — Я все тебе расскажу, только свари мне, пожалуйста, кофе.       Так я подсел на наркотик по имени Катя...