Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      Вот только не нужно мне говорить, что пьянство до добра не доводит. Я вам не маленький мальчик и сам могу решать когда, где, с кем и сколько мне пить. Да если бы я не был пьян, я бы Катерину вообще сразу отправил домой, и ничего из дальнейшего просто не произошло бы.       Во-первых, потому, что уж слишком был зол на нее за то, что она мне соврала. Стоп-стоп-стоп! Я прекрасно понимаю ваше возмущение, мол, я сам ей врал без зазрения совести, и не было у меня права возмущаться ее ложью. Можно подумать, что вы все ангелы, сами никогда никому не врете, а потом не злитесь, когда тот или та, кому вы врали лгут вам. Нет? Не так? Ну, значит, я один такой аморальный. Не нравлюсь? А я и не ставил своей целью понравиться вам, мне нужно в себе да в Катеньке разобраться.       А во-вторых… Да, я был, мягко говоря, не трезв, но сообразить, что тут явно что-то происходит не так, как обговаривали мы с Малиной, я все-таки был в состоянии. Ромио сказал, что это я должен охмурять Пушкареву и влюблять ее в себя, я так и собирался делать, а что получилось? Что это Катерина начала меня охмурять, и мне это активно не нравилось. Не хотелось мне целовать чужую невесту и все тут. Поэтому я разжал ее руки и довольно сухо сказал:       — С какой стати я должен тебе верить, если ты мне все время врешь? Может, ты все же вначале мне все расскажешь, а уж потом вернемся к поцелуям? Я не собираюсь мириться с тем, что ты чья-то невеста, и быть на вторых ролях я тоже не собираюсь.       — Можешь не верить, можешь считать меня лгуньей, — губы у Катеньки вытянулись в тоненькую полоску. — А если уж ты заговорил о вторых ролях, то… Я же мирюсь с тем, что у тебя есть невеста и, что это не я.       — Ты знала, что у меня есть невеста, что я обязан на ней жениться, и ты, вроде, не очень-то возражала.       — Так я тебе в любви и не объяснялась! — Катя даже ножкой топнула от возмущения. — Не бегала за тобой, к твоим родителям ничего выяснять не ездила. Правда? А то, что я позволила тебе себя поцеловать, так это была всего лишь благодарность за то, что ты меня от Витька спас.       Я даже протрезвел от такого заявления. Ешкин кот, это кто передо мной стоит? Скандальная королева красоты? Или все же моя тихая, добрая, не умеющая за себя постоять, мягко говоря, невзрачная, хоть и головастая помощница? Раскраснелась, глаза блестят, темперамент брызжет фонтаном во все стороны. Да, я уже знал, что она непроста и не однозначна, но чтобы так? Просто два разных человека! Мама дорогая! Я кажется, начал понимать, что имел в виду Валерий Сергеевич, когда сказал, что защищает дочку от себя самой. И что в ней нашел тот же Михаил, я тоже, кажется, начал понимать.       Ужасно захотелось ее поцеловать, вот такую, пусть и некрасивую, но живую, темпераментную, яркую, но я почему-то продолжил выяснение отношений. Почему? Может, мне было нестерпимо оставить последнее слово за Катей, а может, мне захотелось ее разозлить сильнее и еще раз полюбоваться ее гневом? Честно, не знаю.       — Ты позволила мне себя поцеловать? Да это же ты первая меня в машине поцеловала!       — Ну и что? Должна же я была тебя отблагодарить, так ведь? А больше мне нечем. Денег у меня нет, чтобы нанимать такого крутого каратиста, как ты. Вот я и подумала, что раз ты говорил, что любишь меня, то почему бы не одарить тебя…       — Надо же! Одарила! Спасибо тебе, дарильщица! — театрально поклонился я ей в пояс. — Вот только, прости, я не понял, что сегодня тебя заставило выпрашивать мой поцелуй, ты же вроде вчера еще расплатилась.       Фу, Жданов, просто фу! Не по-мужски это! Но «Остапа уже несло», да и выпитое давало о себе знать… Впрочем, оправдывать себя перед собой тоже как-то нужно, иначе так и не заметишь, как помрешь от постоянного чувства вины перед всеми. А я за эту свою фразу чувствую не просто вину, я дерьмом себя чувствую… До сих пор.       Катерина гневно взглянула на меня и уже открыла рот, чтобы выпустить яд, видно хотела «одарить» презрением, но вдруг в глазах ее появилось отчаяние, и раскаяние, и смятение и… страх. Передо мной снова была моя помощница, которой проще проглотить обиду, чем хоть слово сказать поперек. Я даже не понял тогда, что такого она увидела в моих глазах, чтобы вот так мгновенно перемениться.       — Простите, Андрей Павлович, мне очень стыдно за свое поведение. Этого больше никогда не повторится, — сказала Катюша, низко опустила голову, скукожилась, как тогда ночью, когда пришла Кира, а на пол быстро-быстро стали стекать малюсенькие капельки. — Я пойду.       Вот тут я и почувствовал себя полной свиньей. Стало так жалко ее, а еще почему-то и себя заодно, что я растерялся, не понимая, как ее успокоить.       — Куда ты пойдешь? Глаза снова красные. — ляпнул я самую нелепую из всех возможных нелепых фраз. — Хочешь, чтобы Валерий Сергеевич утром подогнал танки к «Zimaletto»?       — Не подгонит, я вас не сдам. Я сама во всем виновата.       Стало так гадко, как будто ударил ребенка, и я сразу понял, что нужно делать.       — Прости меня, Катенька. Слышишь? Прости меня, — шептал я ей куда-то в ухо и в шею, и в щеку, а сам все пытался губами поймать ее губы, а она все вырывалась и вырывалась из моих объятий, и все кричала: — Не надо, не смейте, я не хочу.       Наконец, мне удалось поймать ее губы. Черт возьми, это было восхитительно! Все! И ее сопротивление, и ее вначале крепко стиснутые, а потом медленно раскрывающие под натиском моего языка губы и зубы, и то, как она начала отвечать на мой поцелуй, ее прерывистое дыхание и дрожь всего ее тела, и… мое возбуждение от неизвестности! Да-да, вы не смейтесь, я не знал, чем все это закончится. С одной стороны я был уверен, что сейчас будет повторение того, что было с Ромкой, что как только прервется поцелуй, я получу по роже. И я был готов к этому, я даже к тому, что меня сейчас укусят, был готов. Заслужил. Главное, чтобы она перестала плакать, чтобы винить себя во всем перестала. Пусть считает меня дерьмом, пусть насильником, я потом оправдаюсь, спишу все на виски, на ревность, на то, что умирал, как хотел ее поцеловать, а сейчас очень важно, чтобы она успокоилась, даже если цена будет слишком велика. Ромка-то сидел, его пах для Катюши был недоступен, а мой доступен ее колену, и поди знай, не воспользуется ли она этим.       Но с другой стороны, я очень надеялся, что Катя не играет, что она искренне отвечает мне… А на что? Господи! Я сам потерялся! Это было так восхитительно, что я уже не понимал, что это было. Неужели мое возбуждение действительно было сексуальным влечением, а не только азартной игрой, где ставка «Zimaletto»? Не может быть! Пушкарева единственная женщина, к которой всегда был совершенно равнодушен, находящийся сейчас под прицелом ее колена, орган.       Не может быть? А что же тогда так неприлично торчит из джинсов?       Когда дышать стало нечем, а укуса я так и не дождался, я с большим трудом оторвался от губ Катюши, чтобы набрать воздуха и ей дать немножечко подышать. Впрочем, я не исключал и пощечины, но это было уже не важно, я чувствовал, что что-то переменилось, по крайней мере, слез больше не будет, и взгляда затравленного не будет. Но это же Катерина, разве хоть что-то с ней может быть предсказуемо?       Слез действительно больше не было, но то, что произошло дальше… Я даже не понимаю, хорошо это или ужасно, и что это значит. На меня пару секунд смотрели доверчивые, восторженные и в то же время испуганные глаза (не представляю, как ей удается одним взглядом передать такую огромную гамму чувств), потом зрачки начали подкатываться под верхние веки, а Катюша повисла в моих руках, потеряв сознание, хорошо еще, что я не дал ей рухнуть на пол.       Я испугался, испугался по настоящему, кто его знает, что с ней случилось. Вдруг какое-нибудь кислородное голодание? У меня-то объем легких намного больше, и то я чуть не задохнулся, а она вон какая маленькая. Хотя вполне возможно, что это не она, а ее романтическая девичья натура не выдержала такого «грехопадения» — втайне от своего жениха целоваться с чужим женихом и при этом еще дрожать от возбуждения, то есть двойной грех. Хотя… Вряд ли Катюша «романтичная книжная барышня», скорее дремлющий вулкан. С одной стороны… С другой стороны…       Нет, вы даже не предполагайте, что я такой законченный циник, что Катя была в отключке, а я в это время, как Роденовский «Мыслитель», присел на камень, упер правую руку в левое бедро локтем, а кистью в подбородок и начал размышлять. Тогда я ни о чем вообще не думал, отнес ее в салон, положил на диван, сбегал за нашатырем и водой и начал откачивать, не пренебрегая и искусственным дыханием рот в рот, я даже скорую вызвать хотел, вот как перепугался. Обо всем, о себе, о Катюше, о «Zimaletto», о своей и ее игре, я начал размышлять на обратном пути, после того, как отвез ее домой и, проводив до квартиры, «сдал» Валерию Сергеевичу с рук на руки…       — Андрей, — первое, что прошептала Катюша, придя в себя, — я хотела тебе сказать, что Миша мне не жених.       — Но твой отец уверял меня…       — Ты же видел моего папу, — перебила Катюша, — беседовал с ним, должен понимать, для чего Михаил просил моей руки при родителях, для чего я сказала «да».       — Тебе нужен был глоток воздуха свободы?       — Да.       — А Борщев-то знает, что ты не его невеста?       — Конечно знает. Только надеется, что когда-нибудь все переменится, и я на самом деле соглашусь выйти за него замуж, но я не соглашусь. Никогда.       — Ты простила меня, Катенька?       — Ты всегда на меня кричишь, я привыкла.       — Не надо, не привыкай, я правда, больше никогда на тебя не буду кричать, — опрометчиво пообещал я. — И обижать тебя больше не буду.       — Ты не умеешь сдерживать свой темперамент.       — Ты, кстати, тоже, — улыбнулся я и едва ощутимо коснулся губами ее шеи. Она замерла, прислушиваясь к чему-то внутри себя, и подалась ко мне всем телом.       — Нет, Катюша, погоди, я боюсь.       — Чего? — в недоумении распахнула она глаза.       — Ты только что вернулась в сознание, вдруг опять что-то… Слушай, а почему ты упала в обморок?       — А я что, доктор? Не знаю.       — Вот и я не знаю, но боюсь повторения. Так что давай ты завтра сходишь к врачу, а потом уже мы будем с тобой целоваться, сколько захочешь.       — Ладно, — хитро прищурившись, согласилась Катюха, и обманула, стоило мне только погладить ее по голове, как она сама приподнялась, повисла на моей шее и наклонив мою голову к себе, просто вынудила снова ее поцеловать.       — Ну что? — на этот раз заставив себя оторваться гораздо раньше, спросил я, — мы помирились?       — Конечно.       И надо было мне вспомнить?       — Катя, помнишь ты говорила, что знаешь, что такое любить? Что любишь и теперь? Помнишь?       — Помню. — Пушкарева сразу заерзала на диване. — Андрюша, мне уже пора домой. Папа ждет.       — Тогда кого же ты любишь? — словно не слыша того, что она мне сказала, спросил я.       — Прости, я пока не могу тебе этого сказать.       — Почему?       — Не могу и все.       — Ладно, тогда собирайся, я сам тебя отвезу.       Так началась большая игра…