POV Андрей Жданов.
В тот вечер мне сказочно повезло. Какой бы фантастически удачный план не разрабатывал Ромка, как бы педантично я этот план не исполнял, мы все равно не смогли бы придумать такой удачный финт ушами, после которого операция «влюбить и обезвредить» вошла-таки в свою активную фазу. Мы подъехали к Пушкаревскому дому, я заглушил мотор, вышел из машины, достаточно демонстративно обошел ее, открыл дверцу с Катиной стороны и подал ей руку. — Андрей Павлович, вы что? А если папа в окно смотрит?! — И? — не понял я. Искренне не понял, что неприличного в том, что начальник подает подчиненной руку, помогая выйти из машины. — Вы моего папу не знаете, если он увидит, как вы мне подали руку, то спать я пойду еще часа через два. И все это время он будет объяснять мне, что приличные девушки так себя не ведут с почти женатым мужчиной. — Катенька, а вы не пробовали хотя бы раз объяснить своему отцу правила хорошего тона? — Ага, а еще можно попробовать изобрести рerpetuum mobile, — усмехнулась она, — с тем же успехом. — Это бред, Катюша. Давайте я провожу вас до подъезда и поеду. — Еще и до подъезда? Минус час сна! Нет уж, давайте-ка я сама. Пушкарева выскочила из машины и побежала на крыльцо, но уже у самой двери, под козырьком, когда отец при всем желании увидеть ее не мог бы, она обернулась и помахала мне рукой. Это-то и меня и задержало, это-то и дало толчок к продвижению плана. Я задумался, всерьез задумался, а не подняться ли мне наверх и не объяснить ли Валерию Сергеевичу, что он мамонт, ископаемое животное, ломающее жизнь своему детенышу. Теперь мне стало понятно, отчего Катя не красится, почему так одевается и вообще многое. Из раздумий меня вывел чей-то женский крик, я прислушался, кричали из Катиного подъезда, и я рванул туда быстрее, чем подумал, что это может быть ее крик. — И чем будем расплачиваться? — услышал я довольно высокий, но все же мужской голос. — Вот-вот! — подхватил более низкий голос. — Денег нет, морды нет... Витек! У нее даже мобильный дерьмо, что делать будем? — За что я должна с вами расплачиваться? — услышал я дрожащий Катин голос и весь подобрался. Голоса раздавались откуда-то из-за мусоропровода. — За синяк? — Как это за что? — вступил в разговор третий. — Не, за синяк платить не надо, это ты себе бонусом сама поставила, нефиг выделываться было, так что мы тут не при делах. — Она еще спрашивает, за что? Видали нахалку? Мы тебя ждали? Ждали! Домой проводить хотели, чтобы кто-то чужой не пристал. Время потратили, силы потратили, так что ты нам должна. — голос второго. — Я не просила вас провожать меня домой, — Катя почти плакала. — А мы сами, по собственной инициативе, как тимуровцы, слыхала о таких? — петушком запел первый. Ну, ничего милый, через пару минут ты у меня действительно петухом запоешь. — Слышала. — Мы же о тебе заботились, мы ж понимаем, что такую мымру, как ты никто другой провожать не станет, гони бабки, чучело! — У меня нет денег, — голос Катюши дрожал. — С другой мы, может, натурой бы взяли, а с тебя… — заржал третий. — Тебе еще приплатить нам придется, если захочешь, чтобы тебя оттрахал кто-то из настоящих мужиков, — сказал второй и захлебнулся своим смехом, сплевывая кровь изо рта вместе с двумя зубами. Планка упала, сколько же можно издеваться над человеком? Клянусь, в тот момент не думал я ни о каком плане, ни о каких «влюбить в себя», я и постороннюю девчонку не позволил бы так унижать! А тут Катька! Катька, которая вот уже полгода меня спасала, Катька, которая всегда была в моей команде, Катька, у которой такие красивые щиколотки… — Андрей Павлович, не надо! — кричала Пушкарева, когда первый «херой» прикрывался ею, как щитом, не пожелав разделить участь своих друзей, стонущих на полу. — Надо, Катенька, надо! — только тут я взглянул на нее и озверел вконец. Один Катин глаз заплыл, а на щеке была довольно большая кровоточащая ссадина. Я перевел глаза на того, которого называли Витьком. Уж не знаю, что он прочел в моем взгляде, только он убрал от Катюши руки, тоненько завизжал: «А-а-а-а-а», присел и закрыл голову руками. Не помогло! В этот удар я вложил и синяк на лице своей помощницы, и ее кровоточащую щеку, и все издевательства над нею. — Вы убили его, Андрей Павлович, убили, — заплакала Катя. — Ну, что ты, родная, дерьмо не тонет, — я наклонился и пощупал пульс на его шее. — Не переживай, любимая, оно живо, оно даже слышать может, правда не знаю, сможет ли еще когда-нибудь открыть свой поганый рот. — я обернулся к двум другим. — Значит так, херои, Катю есть кому провожать, это ясно? — парни молчали с недоумением и ужасом глядя на меня. — Это моя девушка, понятно? — один самоубийца покрутил у виска пальцем и тут же отправился в нокаут, остальные внимали. — Я спрашиваю, ясно? — Да, — буркнули находящиеся в сознании в унисон. — Поехали дальше. Запомните сами и передайте другим, если еще раз кто-то, нет не прикоснется, не скажет вслух, а только подумает о ней что-то оскорбительное, я не посмотрю, что дерьмо не тонет — утоплю в собственной моче, а то, что он обмочится от страха перед смертью, можете не сомневаться. — надо было видеть, с каким восторгом Катюша посмотрела на меня. — А теперь быстренько встали… Я сказал встали! — они вскочили, все трое, понимая, что не смогут удрать, я же загораживал им проход. — Молодцы! Собрали все Катины вещи назад в сумку… Ну! Вот так, хорошо. Сумку мне. Вот, молодцы, умеете быть вежливыми. А теперь дружненько, по команде: «Катя, прости нас, пожалуйста». — я махнул рукой. — Прсти, изни, — послышался тихий бубнеж. — Так не пойдет! Может кому-то еще дикцию надо подправить? — Нет! — дружно сказали парни. — Катя, прости нас, пожалуйста. — То-то. Кать, кто из них тебя ударил? — Никто! — как-то очень поспешно сказала Пушкарева. — Они вырвали сумку из рук, я дернулась и сама ударилась о стену. — Глазом? Кать, ты выгораживаешь преступника. — Нет, правда, никто, — но быстрый взгляд она бросила на второго, самого крепкого из подонков. Ну, что же, все ясно. — Никто, так никто, пойдем в машину, Катюша, я вытру тебе лицо мокрыми салфетками. Я взял Катю за руку, она не сопротивлялась, только вся дрожала и голову опустила, я этим воспользовался и все-таки угостил обидчика коротким и мощным хуком в солнечное сплетение. Он выдохнул, будто в последний раз, и кулем рухнул на пол. Ничего, через пять минут придет в себя, зато навсегда запомнит, что женщин не бьют.***
— Что же ваш бдительный папенька не выскочил вас защищать? — первое, что спросил я Катю, когда уже в машине аккуратно обрабатывал ссадину на ее щеке. — Наверное, он не смотрел в окно и не знает, что я уже приехала. А услышать крики он не мог, он и слышит не очень хорошо, и телевизор у нас всегда работает громко. — И при этом вас нельзя проводить до квартиры? Логично! — я даже разозлился на ее отца. — Ну, что, Кать, довольны? «Нет уж, давайте-ка я сама», — передразнил я ее, — вот оно «я сама» и получилось. Хорошо еще, что я не успел уехать. Она снова меня удивила. Да что я говорю? Какое там, удивила, она снова поставила меня в тупик своей непредсказуемостью. Во-первых, Катя довольно быстро пришла в себя. Я правда не знаю ни одной другой девушки, которая бы после пережитого не закатила истерику. Да и она, судя по ее поведению после Ромкиного поцелуя вроде должна была бы сейчас рыдать, а она не только не истерит, но даже чуть улыбается краешком губ. Вот и пойми ее! Неужели Малина страшнее этих уродов? Об этом еще предстояло подумать. — А вот и довольна. Еще как довольна! — Простите? Чем тут можно быть довольным? — Вы мне не врали! — Ммм? Вы о чем? — Вы не постеснялись им сказать, что я ваша девушка и что я… — она густо покраснела, — и даже назвали меня родной и любимой. Значит, не врали, когда говорили о своей… О том, что вы меня любите. Катя низко опустила голову. Только сейчас до меня дошло, что ситуация-то складывается удачно, что если уж теперь не удастся влюбить в себя Катеньку, значит, я вообще ничего не смыслю в женщинах, и пора мне на пенсию. Черт подери, а ведь до этой секунды я совершенно ничего не планировал! Ура! Да здравствуют уроды! Да здравствуют романтичные барышни, влюбляющиеся в спасителей! — Я не врал, Катенька, — сказал я почему-то осипшим голосом. Она подняла голову и посмотрела мне очень пристально в глаза. У меня даже сердце зашлось такая, она была одноглазая, со ссадиной в пол щеки, такая нелепая, карикатурно нелепая, но трогательная и почему-то родная. Очень захотелось ее обнять и успокоить. Возможно, именно это Катя и прочла в моем взгляде, это и приняла за мою к ней любовь, она всхлипнула и сама (слышите, сама!) обняла меня и начала целовать мне щеки, глаза, нос, быстро и жарко шепча: — Спасибо, спасибо тебе большое, спасибо… Удивительно, но мне это было приятно. Так приятно, что я тоже обнял ее, стал поглаживать по спине, а потом… Я сам не понимаю, как это произошло, только спустя какие-то мгновения мы уже целовались… — Что, Катька, Зорькин не справляется? — раздался гогот снаружи, и мы отпрянули друг от друга. Я выскочил из машины, но они уже были далеко, а бежать мне не захотелось. — Андрей Павлович, — Катя как-то оказалась рядом, — Колька мой друг, только друг, честное слово. — Правда? Тогда кого же вы любите? — спросил я, переходя на «вы». — Этого я не могу вам сказать, — и снова голову вниз. — Ну, не можете, так не можете. Пойдемте, я вас провожу. А потом всю дорогу до дома я пытался понять, что же произошло, но так и не понял. И только дома, когда я подошел к зеркалу и дотронулся мизинцем до своих припухших губ, я вдруг понял все. И то, почему у Кати была истерика, когда Ромка ее поцеловал, и то, почему она так быстро пришла в себя после нападения этих подонков, и то, почему мне так не хочется смывать ее поцелуй со своих губ. Ромка… Уж не его ли Пушкарева любит? Бог знает, может быть, и его, нужно будет понаблюдать. Но я сейчас не об этом. Ромке Катенька доверяла, считала его пусть если не другом, то единомышленником, она не ждала от него ни агрессии, ни подлости. Поэтому и только поэтому ее так задели его грубые приставания, не говоря уж о словах: «На твоем месте другая бы радовалась, что на нее внимание обратили». Отсюда были и слезы, отсюда и истерика. От этих трех отморозков Катя иного и не ждала. Очевидно же, что такое происходит не впервые. Она была готова и к агрессии, и к унижениям, и ко всему, это был для нее рядовой эпизод. Поэтому она так быстро успокоилась. Для себя я решил, что съезжу к этим уродам еще раз, может и Ромку с собой возьму. И мы поговорим с ними по-мужски, объясним, что у Кати есть защита. Самым трудным было понять, почему мне не хочется смывать ее поцелуй со своих губ, но и это я понял. Вы когда-нибудь целовали ангелов? Нет? Тогда вы меня не поймете. Наш поцелуй был очень страстным и чувственным, но безгрешным. В нем не было плотских окрасок, мне было блаженно, так хорошо, что хотелось, чтобы это длилось вечно, но я не заводился. Это был поцелуй с ангелом, словно целовались не мы, а наши души. Не понятно? А я вас предупреждал — не поймете!