Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      Еще не поздно было все превратить в шутку, Катя сама протянула мне этот спасательный круг, но в ушах звучало Ромкино: «Или что, ты бо­ишь­ся от­ка­за? Ко­неч­но, ес­ли там этот красавчик, да еще и Зорь­кин кру­гами хо­дят, то у те­бя мо­жет ни­чего и не по­лучить­ся», да и самому стало интересно, что в ней видит то же Михаил, чего не вижу я, ведь не только активы «Zimaletto», правда? И я закусил удила.       — Я не шучу, Катюша. Совсем не шучу. А что здесь такого? Почему вы решили, что это шутка? В вас что, влюбиться нельзя?       — Вам? В меня? Нет, конечно. А то я не знаю ваш вкус. Вы влюбляетесь только в длинноногих красавиц, и уж никак не в отягощенных умом.       — То есть, вы хотите сказать, что я полный придурок, правильно? Ну, спасибо вам, Катенька, большое спасибо.       Если хотите посмеяться, пожалуйста, смейтесь, кто я такой, чтобы вам запрещать, понимаю, что это выглядит смешно, но в тот момент я и правда обиделся. Что же она вообще меня одноклеточным считает? Думает, что я могу влюбиться только в оболочку? Что самое главное для меня — это длина ног и не обезображенный интеллектом, умело разукрашенный face? А душа и мозги по боку? Так?       Да я, может, и не влюблялся еще ни разу только потому, что не встретил ее, ту самую, единственную, с душою, мозгами, ну и привлекательную, конечно, а как без этого? Я же все-таки мужик, кроме головы и сердца, еще и хреном своим думаю. К женщине тянуть должно, иначе я бы и в Катю влюбиться мог, правильно? Но не могу, не получается. Нет, головою, как раз могу, мне с ней интересно и увлекательно. Даже сердцем, пожалуй, могу. Мне она очень нравится, как человек, как друг, как… как сестра. И защищать ее хочется. Но ведь этого мало, чертовски мало. Если хрену она нахрен не нужна, уж простите мне этот грубый мужицкий каламбур, то о каком влечении к ней может идти речь? Я же виноват, что он спит и совсем на Катюху не реагирует?       — Почему придурок? Я такого не говорила.       — Как это не говорили? Именно, что говорили, Катенька. Вот смотрите, что получается из вашего заявления, что мне, как существу одноклеточному не может быть нужна умная, интересная, добрая и милая девушка.       — Умная и интересная? Нет, не может. А все остальное, конечно может, только при доброте и милоте у нее должна быть еще внешность Барби.       — Очень интересно. И почему это умная и интересная не может меня привлечь?       — По-настоящему умная, — она так интонационно выделила это «по-настоящему», что захотелось ее прибить, — не может вас зацепить потому, что… — тут она смутилась, покраснела, и я понял, что она хотела сказать.       — Ну, что же вы, Катенька, не стесняйтесь, рубите правду-матку, прошу вас. Молчите? Хорошо, я сам за вас закончу предложение: по-настоящему умная не может меня зацепить, потому что я сам не слишком умен и не допущу рядом с собой женщину умнее себя. Так?       — Я такого не говорила.       — Но подумали, да? Конечно, я же для вас смазливый Кен, которому нужна такая же смазливая, и безмозглая, как он, Барби. А нет! Я еще и бессердечный Кен, который орет на свою помощницу. Я же еще и успешный Кен, которому родители подарили шикарный кукольный домик, вместе с хозяйкой в нем и бизнесом, правильно? Ну и пусть! И знаете что? Хватит! Кто вы, собственно говоря, такая, чтобы меня препарировать? Что вы обо мне знаете? Я ей в любви признаюсь, а она мне: «вы шутите, вы неспособны любить».       — Андрей Павлович, да что с вами? Я вовсе не говорила, что вы не способны любить. Я только сказала, что меня не можете любить никак. Я просто не в вашем вкусе. Вот и все.       Я и сам не очень-то понял, чего я завелся, но завелся я не по-детски. Может, потому, что услышал, вернее додумал правду? А правду, ее кто любит? Никто! По крайней мере я таких людей не знаю.       — Ладно, допустим, что я не умею любить, — словно не слыша того, что только что сказала Катерина, упрямо продолжил я, — а вы? Вы-то сами любить умеете?       — Думаю, что да, — задумчиво сказала Пушкарева.       — Вы хотите сказать, что вы любили кого-нибудь?       — Почему любила? Я и сейчас люблю, — все в той же задумчивости ответила Катя и вздрогнула, словно пришла в себя.       Так-так-так… значит, мы с Ромкой не ошиблись? Значит, она влюблена? Интересно в кого, в НиколЯ или в МишЕля? Хотя, какое это имеет значение, теперь-то уж точно нужно спасать «Zimaletto». И делать это нужно с холодной головой, без эмоций, не ведясь на ее провокации, как только что я повелся.       — Вот как? Любите? И кого? — спросил я чуть более взволнованно, чем требовалось, но это можно было оправдать моей к ней «любовью».       — А это, Андрей Павлович, совершенно не важно. Извините, но мне пора домой.       — Как скажете, Катенька, домой, так домой.       По дороге я Кате рассказал о переводе Вики на ресепшен, о том, что я снизил Клочковой зарплату и увеличил ее в три раза ей, моей помощнице и любимой женщине. Ничего, пусть постепенно привыкает к тому, что я не шутил. Я думал, что сейчас опять последует протест, но Катерина снова меня удивила.       — Так вы мне прибавили зарплату за ударный труд, или потому, что вдруг решили, будто любите меня? — Катя засмеялась.       — Исключительно за ударный труд, — улыбнулся я. — «Zimaletto» не должно оплачивать мою к вам…       — Андрей Павлович, — перебила меня Пушкарева, — я не знаю, что вы задумали и зачем вам все это нужно, но я точно знаю, что я вам, как женщина глубоко безразлична.       Черт побери! Приходится признать, что мои методы никуда не годятся, не действуют они на Пушкареву, мои методы. Ну, что же, придется воспользоваться Ромкиными, вдруг хоть это сработает.       Я остановил машину на обочине и развернулся к Кате всем корпусом.       — Не верите?       — Нет, не верю.       — Катенька, тогда я призываю в свидетели эту луну! — я несколько картинно показал на желтый диск луны за окном машины. — Знаете, сколько влюбленных она видела? Она не даст соврать! Клянусь вам этим солнцем всех влюбленных, я люблю вас, Катюша.       И она повелась! Никогда бы не подумал, что эта умненькая и светлая головка в очках и с косичками может быть вскружена таким примитивным и банальным способом.       — Я давно уже понял, как вы мне дороги, Катенька, — продолжал я, не давая ей ни секунды опомниться, — только вначале это была благодарность, всего лишь благодарность, больше ничего. Потом пришла привязанность, вы мне стали дороги, как близкий человек, как друг, как сестра, и я стал волноваться за вас. И лишь когда я увидел, как Ромка вас целует, я почувствовал первый укол ревности. Понимаете? Ну, вы же умная девочка, вы же должны понимать, что ревности без любви не бывает. Согласны?       — Согласна, только мне кажется, что это была не ревность, — Катюша огромными удивленными глазами смотрела то на меня, то на луну, говорила очень тихо и чуть-чуть с придыханием. Пожалуй, сейчас в полумраке, она была даже миленькой.       — А что тогда? Если мне захотелось прибить Ромку за то, что он посмел прикоснуться к вам?       — Чувство собственника, мол Катька моя. Хочу казню, хочу милую.       — Я что, такой тиран?       — Нет, вы такой собственник.       — Собственник? Возможно. А тогда объясните мне, почему я обрадовался, когда у Изотовой появился другой объект для охоты? Или… Почему я молю Бога, чтобы Кира… Ох, Катенька-Катенька, ничего-то вы в мужской логике не понимаете. Мы все собственники, но только по отношению к той, кого любим. Хотите я скажу вам, когда я понял, что я вас люблю? Хотите? — я схватил ее руки и приблизил свое лицо к ее.       — Да, — ответила она уже едва слышно.       — Когда вы вышли из душа и я увидел ваши нежные розовые пятки и тонкие аристократичные щиколотки. Мне даже плохо стало, так защемило сердце от любви к вам, Катенька, к вам, а не к какой-то Барби.       — Пятки? При чем здесь пятки?       — Как при чем, Катюша? Как при чем? У каждого мужчины своя Ахиллесова пята, вы не знали? Один западает на глаза, другой — на грудь… Не краснейте, моя хорошая, не нужно, это же так естественно.       — А вы на пятки? — зрачки ее расширились, а весь вид выражал недоумение.       — На пятки и на щиколотки. И они у вас, уж поверьте, что надо.       Словно не выдержав одного только воспоминания о ее ногах, я нежно коснулся ее губ своими и сразу отпрянул, и даже руки ее выпустил из своих.       — Простите. Я помню, что обещал вам никогда больше вас не целовать, но я не смог сдержаться. Простите, Катенька.       Это был удачный, очень удачный ход, рассчитанный на жалость. Катька, она такая, ей пожалеть мужика нужно, тогда и влюбиться сможет. Интересно в кого же она влюблена. Если в Борщева, то, наверное, и его было за что пожалеть. А если в Зорькина? Блин, нужно как можно быстрее увидеть этого загадочного НиколЯ.       — Ничего, вы же не нарочно, Андрей Павлович.       — Я? Нет, не нарочно… Просто… Если бы вы себя сейчас видели, вы бы тоже не выдержали.       — Я себя целовать бы не стала, это точно, — захохотала Пушкарева.       Черт! Я все забываю, что девочка умненькая, одно неверное слово и кнопка «анализ» включена. Ладно, попробую продолжить, словно я и не заметил ни своего ляпа, ни ее смеха.       — Не надо смеяться надо мной, Катенька, вы же прекрасно понимаете, что я имел в виду.       — Извините, Андрей Павлович.       — Катя, а давайте на «ты», а?       — Я и вы? Нет, что вы.       — Ну, давайте на «ты», пожалуйста. Знаете, как я вчера позавидовал этому вашему Борщеву? Знаете? Вы с ним на «ты».       — Он мой большой друг, поэтому мы на «ты».       — Только друг, Катенька, только друг? — горячо и настойчиво спросил я.       Она смутилась, очень смутилась. Оба-на! Значит, Михаил?! Она любит Борщева! Это плохо, соперник не из серии простой рабочий парень от сохи.       — Миша ухаживает за мной, даже замуж за него предлагал выйти.       — Вот как, замуж? А вы? Вы его любите? Да, Катя?       — Нет, не его. И… Простите меня, Андрей Павлович.       — За что? За то, что вы не его любите? Прощаю! С превеликой радостью прощаю.       — Нет! За то, что я вас использовала.       — Что? — у меня даже челюсть отвисла от ее откровения. Надо же, я думал, что это я ее использую, а оказалось наоборот? Очень интересно. — И как же вы меня использовали?       — Вы только не подумайте, я ничего заранее не планировала. Честное слово. Просто… Когда мы оказались у «Jazz-кафе», я решила использовать ситуацию и затащила вас туда, понимаете?       — Чтобы повидать Михаила? — грозно спросил я.       — Нет, чтобы Михаил увидел меня… не одну. Может теперь он от меня отстанет со своей любовью, тем более, что вы меня поцеловали у него на глазах.       Вот это номер! Ну, и девчонка! Сама страшна, как смертный грех, а двух таких успешных, таких породистых самцов лбами столкнула! Ну, Пушкарева, ну, Пушкарева, ну, дает!       — А вы, стало быть, его не любите?       — Нет, не люблю.       — Тогда я прощаю вас, Катенька, — сказал соблазнитель во мне…