POV Андрей Жданов.
Звонок раздался не вовремя, когда я заглушил мотор, расслабился, достал из пакета круассан со стаканчиком кофе, купленные специально для перекуса, и уселся поудобнее, чтобы дожидаться Катюшу с комфортом. Я сделал слишком большой глоток слишком горячего напитка, стараясь побыстрее прожевать булку, и обжегся. Чертыхаясь почем зря, на Ромку, а я был уверен, что это звонит он, я достал мобильный и, не глядя на дисплей, рявкнул: — Как всегда, не вовремя, дай пожрать. Я перезвоню! — Андрей, как ты со мной разговариваешь? И что это значит, не вовремя?! — голос отца был строг, словно мальчик Андрюша прогулял урок, а потом еще и наврал с три короба в свое оправдание, и теперь его нужно примерно наказать. — Я звоню тогда, когда мне нужно с тобой поговорить. — Прости, па, я думал, что это Ромка! Привет! — Что у вас происходит? Почему мне звонят и жалуются на тебя? — Я тоже тебя люблю, пап. Ссориться не хотелось, отношения выяснять не хотелось, вообще ничего, кроме круассана с кофе, не хотелось, и я решил не реагировать ни на какие обвинения и нравоучения. Понятно же, что папа сейчас будет петь с Кириного голоса, под мамин аккомпанемент, так чего себе нервы портить? Успею еще напсиховаться, когда Катю перехвачу. С ней ее и помириться нужно, и начать ее охмурять, и вообще… — Это все, что ты можешь мне сказать? — А что, этого мало? Я бы, например, очень хотел услышать от своего взрослого сына, что он меня любит. — От какого сына? Ты о чем? — От гипотетического, — я неосторожно засмеялся, и сразу получил от отца первую плюху. — Андрей, прекрати паясничать! В очередной раз убеждаюсь, что я был прав, тысячу раз прав, когда голосовал на Совете за Александра. Он серьезен, он ответственен, он выполняет взятые на себя обязательства, а ты… — А что я? — перебил я папу, кажется, мои благие намерения не заводиться, трещали по всем швам. — Папа, а что я-то? — А ты, как был безответственным подростком, так и остался. — Папа, — я все-таки начал психовать, — в чем таком страшном я провинился в подростковом возрасте, что ты меня и сейчас считаешь возможным упрекать в безответственности? Какие обязательства я взял на себя и не выполнил? — Ну… — затянул отец. — Вспомни, сколько раз мы с мамой за тебя краснели. Вот так и знал, что ему нечего мне предъявить. Учился я всегда хорошо, не пил, не курил, дурью не баловался, учителям и родителям не хамил, правда, как Сашка не лебезил, всегда отстаивал свое мнение да от девочек не шарахался, вот и все мои прегрешения. А нет, не все! Я еще живым был, веселым, пусть иногда и слишком, зато не лупоглазой мумией. — Папа, давай перебираться ко дню сегодняшнему. Ладно? Какие у тебя сегодня ко мне претензии? — Ты взял на себя обязательства и нарушил их. Взрослые люди так не поступают! — Пап, ты о чем? — О Кире! Ты обещал жениться на ней, публично попросил ее руки, а теперь… — А я и теперь не отказываюсь жениться, — перебил я отца, чтобы сразу расставить все точки над «i». — Подожди, Андрей, вы что, просто поссорились? — Нет! Мы не ссорились. — А что тогда? — Видишь ли, папа, в чем дело. Договор у нас был двусторонний, не только я брал на себя обязательства, но и Кира. Вот я напомнил ей о выполнении ее части договора. — Андрей, я не понимаю, о чем ты говоришь. — А что тут понимать? Наш с Кирой брак — это сделка о слиянии капитала, наш брак — это дело решенное, так было всегда, я от этого не отказывался и не отказываюсь. «Компания не должна попасть в чужие руки», — говорили вы с дядей Юрой. Утверждение спорное, особенно если учесть, что еще и Крис может замуж выйти и Сашка жениться, но я с ним согласился, значит, и говорить не о чем. Только и Кира была согласна на такой брак. Так или не так? — попер я на отца танком. — Так. И что произошло? — А то, что в какой-то момент Кира решила, что я женюсь на ней не по взятому на себя обязательству, а по любви. — Ну, правильно! — Что правильно, папа? — Андрей, это мама. Ты пойми, девочка тебя любит, девочка тебе пре… — Привет, мам! — Здравствуй, Андрюша. Сыночка, нельзя так поступать с преданными тебе людьми. Кирочка тебя очень любит, нельзя платить черной неблагодарностью за любовь. Ты сделал очень больно Кирю… — Мама! Остановись! Я сейчас скажу это только один раз, и только тебе, а ты потом на досуге подумай о том, что я сказал. Ладно? — Давай попробуем, говори. — Помнишь, дядю Славу, мамуль? — Да, но там… — Мам, не перебивай. Дядя Слава очень тебя любил, мама. Очень! Ты помнишь это? И на какую жертву он пошел ради тебя ты тоже помнишь? Что же ты не полюбила его в ответ на его любовь. — Ну, Андрей, это пример неудачный. Я папу всегда любила. — Значит, не получилось полюбить в благодарность? — В благодарность полюбить невозмож… — мама замолчала на полуслове. — Сынок, там совсем другая ситуация была. Я любила другого, а ты никого не любишь. — Да, я пока никого не люблю. — И Киру ты совсем-совсем не любишь? — Совсем-совсем. Я женюсь на ней, она будет матерью моих детей, но большего от меня не требуйте, сама же понимаешь, что это невозможно. — И это значит, что ты всегда будешь гулять! Так? — Так! Иногда, знаешь ли хочется спать с женщиной, потому что тебе ее хочется, а не по супружескому долгу. Но я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы это не ударило по репутации жены. — Бедная Кирюша, — мама даже носом зашмыгала, — мне так жалко девочку. — А меня тебе не жалко? Совсем? У Киры есть выбор, мамуль. У меня этого выбора нет. — Какой? Какой у нее может быть выбор? — Самый простой и человеческий. Кира может отказаться от такого брака, встретить человека, который будет ее любить, и быть счастливой. У меня, в отличие от нее, этого выбора нет, я обязан жениться. В арке двора показалась одинокая, едва бредущая фигурка. Катя! — Все, мамуль, мне бежать надо, у меня дела. Передай отцу, что не нужно меня загонять в угол, всем хуже станет. Я устал быть мальчиком для битья. — не дожидаясь ответа, я нажал кнопку «сброс», открыл дверцу машины и помчался к Катиному подъезду.***
— Катерина Валерьевна, — окликнул я, для надежности придержав Катюшу за локоть. — А-а-а-а! — закричала она, оцепенев от страха. — Испугались? Простите. Это всего лишь я. — Андрей Павлович? — на ее испуганное лицо постепенно возвращалась краска. — Что вы здесь делаете? — Почему у вас снова выключен мобильный? — вопросом на вопрос ответил я. — Вы забыли, что по условиям контракта вы должны быть в зоне доступа постоянно? Да еще и сбежали с работы. А-я-яй, как нехорошо. — Что вы здесь делаете? — упрямо повторила вопрос Катя. — Если я скажу, что жду здесь Квентина Тарантино, вы поверите? — Тарантино? Нет, не поверю. — и так она это серьезно сказала, что я даже растерялся. Вроде у Кати с чувством юмора все в порядке, а тут… Стоит такая растерянная, не понимающая что я вообще ей говорю. Ну, что? Пора начинать воплощать план «Влюбить и обезвредить» в жизнь? Поехали! — Катенька, ну что вы, право слово, я пошутил, понятно же, что я жду здесь вас. — Пошутили? Опять? Какой вы, однако, сегодня шутник, Андрей Павлович. Целый день все шутите и шутите. Только мне почему-то совсем не смешно. — и без паузы: — Что вы здесь делаете? — как будто и не слышала вторую часть предложения. — Я приехал, Катюша, к вам. — Зачем? — Что бы извиниться, чтобы помириться, чтобы рассказать вам последние новости, и вообще… Нам нужно серьезно поговорить, Катенька. — Мне нужно домой! Срочно. — Из-за папы? Хотите я ему позвоню, скажу, что вы задерживаетесь? Я уже разговаривал с вашей мамой, сказал ей, что вы мне срочно нужны и предупредил, что буду еще звонить. Так что… — Андрей Павлович, мне нужно домой. И дело не в папе, — сказала Катюша очень тихо и очень твердо и попыталась войти в подъезд, но я не позволил. — Ты не хочешь ни говорить со мной, ни видеть меня? — догадался я. — Правильно? Катя стояла, опустив голову и упорно глядя куда-то себе под ноги, губы ее были плотно сжаты, она не подтверждала мою догадку, но и не опровергала ее. Что мне оставалось делать? Нельзя было оставаться здесь, в любую минуту кто-то мог выйти из подъезда или наоборот, подойти к нему, и тогда она сбежит. И мы не поговорим, а этого допустить было нельзя. Вот только не надо думать, что я такая уж законченная скотина. Это не так. Да, я боялся, что она сбежит! Да, боялся, что сбежит не одна, а вместе с «Zimaletto», но я так же осознавал, что я ее обидел и, честное слово, мне с этим осознанием было очень неуютно. Благо темнело рано, благо фонарь над подъездом не горел, так что похищения не заметил никто. — И все-таки мы поговорим, Катюша, — сказал я, водружая свою помощницу на плечо, и быстрыми шагами направляясь к машине. Кажется, Катя настолько ошалела от моей выходки, что даже не сопротивлялась. Только упорно молчала, словно сказать мне хоть одно слово было ниже ее достоинства. Она молчала, когда я ее нес, молчала, когда усаживал на переднее сиденье, молчала, когда пристегивал, и всю дорогу она тоже молчала. И только когда я подал ей руку, чтобы помочь выйти у крошечного, манящего огнями рекламного щита, кафе «Люди как люди», она, наконец, разомкнула уста: — С папой будете разбираться сами. — Буду! Честное слово, буду. Вот прямо сейчас и разберусь. Я тут же позвонил ей домой и голосом полным трагизма и паники, отпросил Катерину на неопределенное время, на ходу сочиняя сказку, о бедном президенте у которого конкуренты из-под носа уводят заказчиков, и он (президент) никак не может обойтись без своей помощницы в ближайшие два-три часа, а может, и дольше. Но он (этот самый президент) понимает, как много делает для него полковничья дочь, а посему, прямо с сегодняшнего дня увеличил ей зарплату втрое. Уж не знаю, что сыграло решающую роль для увольнительной, но Валерий Сергеевич милостиво позволил Катюше задержаться с возвращением домой. — Да вы не только шутник, но еще и сказочник, — грустно усмехнувшись, прошептала помощница. — Ни разу не сказочник. Мы сейчас пойдем ужинать, и я расскажу вам обо всем, что происходило после того, как вы ушли. — Ужинать? — Катя оживилась. — Ну, конечно! Я запомнил, что когда вы нервничаете, вы всегда хотите есть. А я сегодня вел себя с вами так, что не нервничать вы не могли. Должен же я хоть как-то компенсировать ваши нервные клетки, которые не восстанавливаются? Должен! — Вы могли просто извиниться… — Я извинюсь. Я очень даже извинюсь, но только после ужина, когда вы подобреете, и у меня появится шанс быть прощенным. В кафе мы входили уже не такие хмурые, а Катенька так и вовсе улыбалась…