POV Андрей Жданов.
Я часто потом думал, как все могло бы сложиться, если бы не маленькая деталь, повернувшая эту историю вспять: у самого выхода из ресторанного зала меня окликнул наш официант. — Простите, вы не могли бы расплатиться? — Да, конечно. А что, вы не верите в кредитоспособность оставшихся? — попытался выяснить я. — Верю, — он опустил глаза, — особенно девушка, судя по ее дорогой одежде и украшениям, сможет расплатиться по счету, если не сумеет вырваться от кавалера и сбежать. — Типа шутим? Над клиентами? — Нет, что вы, я просто не хочу потом платить сам. Я отдал ему свою кредитку, он попросил подождать пару секунд, и я автоматически оглянулся. А ведь еще ангел при бегстве из Содома предупреждал: не оглядывайся, козленочком станешь! Или козленочек — это из другой оперы? А козел, вернее коза, превратившаяся в соляной столб, как раз из этой? Да черт с ними, со всеми козами-козлами-козлятами, решил уходить, надо было уходить не оглядываясь. А теперь куда денешься, при виде того, как Катя вся в слезах отбивается от Малины, уже облапившего ее и пытающегося поцеловать? Никуда не денешься, побежишь выручать свою правую руку из плена. — Катенька, чем я тебе нехорош-то? — почти заплетающимся языком вопрошал в изумлении Ромка. — Роман Дмитриевич, пожалуйста, отпустите меня. Вы пьяны! — На твоем месте другая бы радовалась, что на нее внимание обратили. — Мне не нужно ваше внимание, пустите. Вот тут как раз и случилось сразу три маленьких происшествия, из которых и выросла вся эта история. Ромка, видно уставший от и возлияний, и от уговоров ломающейся, как он считал, Пушкаревой, решил от слов перейти к делу. Больше всего ему мешали ее руки, вот он и обхватил их одной своей рукой, второй же прижал Катюшу к себе и, по его же словам, «всосался в брекеты». Катя сопротивлялась недолго, вначале пару раз дернулась, а потом расслабилась, видно ей поцелуй понравился. А тут и второе происшествие не заставило себя ждать. Совершенно неожиданно для себя я почувствовал не просто дискомфорт, который у меня был, когда я представлял свою правую руку изменяющую мне с неведомым Зорькиным, а злость, или даже ненависть. Как это? Моя Катька, да на моих глазах, да с Ромкой, да ей еще и в кайф, да и он «отлепляться» от нее не собирается? Только я собрался положить конец этой «целующейся идиллии», как подоспело третье происшествие. Крик Ромки, отпрянувшего от Кати, схватившегося за губу из которой тонкой, но вполне заметной струйкой текла кровь, и звук пощечины слились в один громкий звон в ушах. — Можете завтра же меня уволить! — вскакивая, прокричала Пушкарева Малиновскому, развернулась, чтобы бежать и сразу же впечаталась в меня. — Пустите! — завизжала она, видно не поняв, чья широкая грудь загораживает ей простор и возможность побега. — Катя! Катенька, что случилось? Ничего не ответив, девочка подняла глаза, увидела, что это я и начала медленно оседать на пол. Конечно же, я ее подхватил, и усадил на стул, и расстегнул ей пуговку кофточки, чтобы она могла дышать, и начал приводить ее в чувство, невольно слыша пьяное возмущение Ромки: — Дрянь! Со мной никто так не смеет поступать! Ты знаешь, что учудила наша Дюймовочка? Прикинулась, что не только не возражает, но даже очень не против, отвечала мне на поцелуй, а потом прокусила губу, да еще и по морде съездила. Дрянь! — Малина, заткнись! — не выдержал я. — Поговорим завтра. — Уведите меня отсюда, Андрей Павлович, — первое, что сказала Катюша, когда пришла в себя. На Ромку она старалась не смотреть вовсе. — Пойдемте, Катенька. Я взял ее под руку и повел к выходу, Малина пытался броситься за нами, но видно ноги его не слушались, и он остался сидеть за столиком. — Ваша кредитка, — остановил нас официант. — Возьмите, — я протянул ему деньги. — Это чаевые? — Там хватит на чаевые тоже, если вы проследите, чтобы его, — я показал на Ромку, — доставили домой. Не до подъезда, а до квартиры. — Нет проблем, моя смена закончилась, я сам отвезу его, и доставлю хоть до кровати. — Спасибо… Паша, — прочел я на его бейджике.***
Истерика началась не сразу и, казалось бы, с пустяка… Катя тихо и, вроде бы успокоившись, сидела в машине, молчала. Затем начала почему-то беспрерывно одергивать рукава своего вязаного жакета, и вдруг завыла: — Он мне кофту порва-а-а-ал, совсе-е-е-ем! Как я теперь домой пойду? Меня папа убьет! Что дела-а-а-ать? — Катенька, ваша кофта не порвана, это я расстегнул пуговицу, когда вы потеряли сознание. — Нет, порвана, порвана, порвана! Вот! Смотрите, вот! Вот здесь! — она, рыдая, начала махать рукой у моего носа, стараясь убедить меня в том, что порча личного имущества все же имела место, правда совершенно не соображая, что создает аварийную ситуацию. Пришлось уйти в правый ряд, а затем и припарковаться к обочине. — Катенька, успокойтесь. Покажите, где у вас порвано. — Вот! Смотрите, — она протянула мне руку. Я включил свет, и получше рассмотрел рукав ее жакета. Действительно, прикетлеванная манжета в одном месте была чуть-чуть оторвана. Видно Ромка, когда держал Кате руки, надорвал нитку. — Что я теперь папе скажу? — плакала Пушкарева. — Скажите, что потянули и ниточка порвалась. — Он не поверит. — Тогда скажите, что зацепились о гвоздик. — Он не поверит, — и слезы в три ручья. Мне было понятно, что вовсе не дырка на рукаве довела всегда такую сдержанную и спокойную девушку до истерики, как было понятно и то, что больше я ни за что не доверю Ромке Катеньку, как ясно и то, что нужно ее успокоить. Вот только я никак не мог понять, каким образом мне ее успокаивать. Хорошо, что она сама пришла на помощь. — За что он со мной так, Андрей Павлович? Я же никакого повода не давала. — Катюша, Роман Дмитриевич просто слишком много выпил. Вначале от горя, потом от радости. Вы же понимаете, что он весь мир готов был расцеловать, узнав, что Викуся не беременна. Просто вы одна оказались рядом. Уверяю вас, как только он протрезвеет, он тут же бросится просить прощения. — За что? За поцелуй, или за те гадости, которые он мне наговорил? — тут она даже заикала, стараясь остановить истерику. — Что же такого он вам сказал? — с ужасом спросил я. — Что я ломаюсь, что он давно уже видел, какими влюбленными глазами я на него смотрю, что теперь, когда я добилась от него взаимности, я должна ему сказать спасибо, что он свой выбор остановил на мне, а не… А не… — Катя больше не истерила, она плакала тихо, почти беззвучно, как раз это меня и сломало. — Он сказал такое плохое слово, что я не могу его повторить. — И не повторяйте, Катенька. Зачем повторять пьяный бред? — Я никакого повода Роману Дмитриевичу не давала, чтобы так себя со мной вести. — Конечно же не давали. Успокойтесь, Катенька. — Как я с ним теперь смогу работать? Никак не смогу. Андрей Павлович, увольте меня, пожалуйста. — Вы же знаете, Катюша, что это невозможно. — Из-за «НикаМоды»? — Не только, и даже не столько из-за нее. — А почему? — Потому что даже представить себе не могу, как можно жить и работать без правой руки, Катенька. Вы нужны мне, вы очень мне нужны. Понимаете? — Понимаю, — снова заплакала она, потом вытерла слезы и решительно на меня посмотрела. — Я не уйду, никуда не уйду, пока я вам нужна, Андрей Павлович, я всегда буду рядом. Езжайте домой, вы и так слишком задержались. — А вы? — Вы за меня не волнуйтесь, я сейчас поймаю такси. — Нет, ну что вы, я сам вас доставлю прямо к подъезду. Не знаю, что уж ей показалось, может, решила, что и я, как Ромка, наброшусь на нее, может, подумала, что я вообще маньяк, а может, просто не все еще выплакала, да только Катя после этих моих слов забилась в такой истерике, что домой ее никак нельзя было везти, иначе уже завтра утром танки, подогнанные ее не вполне адекватным отцом к зданию «Zimaletto», возьмут нас в кольцо, потом авиация подключится к этому, несомненно наиважнейшему поручению, в деле уничтожения всяческих извращенцев, а затем танки завершат работу, развернув свои башни на двери, и прицельным огнем уничтожат нас всех, пытающихся спастись бегством. — Катенька, это уже ни в какие рамки не лезет. Разве я давал вам повод бояться меня? — Я вас не боюсь. — Так чего вы ревете? — Не знаю, мне страшно. Меня папа убьет. — и все это на истерике, и все это со слезами. — Из-за дырки на рукаве? — Нет! Не знаю. Очень захотелось ее придушить. Я конечно все понимаю — перепугалась, перенервничала, но ведь не насиловал же ее Ромка, не приставлял нож к горлу, не грозился убить, чтобы вот так выть и трястись от страха. — Я знаю, что мы сделаем, Катюша. Доверьтесь мне, все будет хорошо. Мне и правда показалось, что я нашел наилучший выход из положения. Привезу ее к себе, зашью этот чертов рукав, напою ее чаем с валерианой и отвезу домой, а вместо нее Ромку завтра придушу собственноручно. — Выходите, — подъехав и заглушив мотор, сказал я Катюше. — А куда мы приехали? — Ко мне. Сейчас поднимемся в квартиру, я зашью вам рукав… — Вы! — она посмотрела на меня так, словно я сообщил, что немедленно улетаю в космос. — Да, я. Вы не знали, что я умею шить? — Понятия не имела. И на машинке? — кажется она начинала смотреть на меня, как на Бога, удивительно, но это было чертовски приятно. — На всех машинах. — Ничего себе. Только дома я понял, что косметическим ремонтом не отделаются ни жакетка, ни ее обладательница. И если для ремонта рукава мне достаточно к иголке и нитке прибавить крючок, то для ремонта Кати, кроме валерианы и чая, нужен был еще, как минимум, и душ, а хорошо бы и сон. Глаза у нее не просто покраснели, они стали ярко красными, с водянистыми веками, казалось, притронься к ним, и кожа лопнет, разбрызгивая жидкость во все стороны. Нос распух и все время сочился, а губы… Вот Малиновский козел, не мог обойтись без синяков? — Мда… такой вам действительно не стоит являться пред очи батюшки. — Ой! — Катюша взглянула на себя в зеркало. — Что же делать? — Я сейчас позвоню Валерию Сергеевичу, скажу, что вы задерживаетесь еще на пару часиков, а за это время мы сумеем привести вас в порядок. Хорошо? — Папа убьет вас. — Катенька, не делайте из отца серийного убийцу, да еще какого-то супер-дупер маньяка, умеющего убивать по телефону. Ступайте в душ, немедленно. Полотенца и халат в правом шкафчике. — тоном, не допускающим возражения, рыкнул я. — А я пока разрулю все с вашим отцом. — и я быстренько, чтобы не передумать, набрал Пушкаревский домашний номер. — Катерина, где тебя носит? — раздался крик у самого уха. — Ты на часы смотрела? — Валерий Сергеевич, это Жданов. — Андрей Павлович? — Андрей Павлович. — Что случилось с Катей? — С Катериной Валерьевной ничего не случилось, я просто звоню вам, чтобы предупредить, что она придет домой не раньше, чем через два часа. — Что? Да сейчас уже десять! Не бережете вы личный состав, Андрей Павлович, не бережете. И это неправильно. Все решает личный состав. Если заставлять людей работать сверх меры, они будут не отдохнувшие, не выспавшиеся, и не смогут продуктивно работать! Как же меня все достало, и Ромка со своим идиотизмом, и Катя, со своей истерикой, и Кира с бесконечными звонками, и этот еще со своими нравоучениями. — Вы не правы, Валерий Сергеевич, я-то как раз о людях и думаю, а вот из-за вас, целый коллектив, вместо того, чтобы пойти спать, вынужден сейчас будет два часа провести в дороге. — Из-за меня? В дороге? О чем вы, никак не пойму. — У нас сегодня в нашем Волоколамском филиале было совещание, вопросы решали сложные, вот и задержались. И вместо того, чтобы сейчас лечь спать в гостинице, мы все вынуждены ехать в Москву, потому что видишь ли Валерий Сергеевич не одобряет, чтобы его дочь ночевала вне дома, и плевать ему на то, что мы все устали и даже не знаем, как от усталости машину-то вести. — А много вас там? — Да, почитай, человек девять. — Ну, что уж, я зверь какой, что ли? Оставайтесь, конечно. Только вы за Катюхой моей присмотрите. — Я возьму ей отдельный номер, так нормально? — Нормально. Но чтоб завтра не задерживалась на работе. «Ну, что, съел свое нравоучение, старый ханжа»? — подумал я. А что, это была хорошая идея! Если Катю удастся привести в Божеский вид, отвезу ее домой, и пусть этот вояка мучается угрызениями совести, что из-за него целый коллектив не выспался и устал, а если не удастся, то размещу ее в гостевой, пусть спит, отходит от истерики. Надо только будет двери на второй ключ не забыть закрыть, а то Кирюша и среди ночи может заявиться. Я поставил чайник, настрогал побольше бутербродов и уселся поудобнее, чтобы поднять на рукаве петли, а потом и зашить рукав. Первым делом нужно было решить, что делать с Катюшей, благо работа была механической и не мешала думать. Ромку я к ней, конечно же больше не подпущу, но…