Окно в Рагнарек

Следующий день был самым долгим в жизни Свена. Взмахивал ли он веслом, ел ли мясную кашу, всматривался ли в буйное море - в любой миг ждал викинг их с рабом разоблачения. Впрочем, какие бы опасения не терзали Свена, самыми крепкими словами клявшего про себя ночную затею, ни на утро, ни днем, ни под вечер его боевые товарищи так и не почуяли обмана. Напротив, чем ближе солнце клонилось к горизонту, тем больше голодных взглядов собирал невольник, скромно опускающий глаза и краснеющий от соленых шуток мореходов, и тем чаще приходилось Свену остужать любовный пыл товарищей демонстрацией здорового, поросшего волосом кулака. В конце концов викинг забыл про опасения. Глядя за плавными жестами раба и слушая его речи, думалось, что тот с рождения был женщиной, и только под длинными ресницами невольника Свен порой видел насмешливые искорки. Один Ингви, казалось, заподозрил что-то, и, закончив рассказ о похищении етунами несравненной в красоте Идун, что растит для богов яблоки вечной молодости, скальд украдкой подсел к Свену да прошептал, что лучше бы избавиться тому от покупки побыстрее, ибо он чует недоброе. К тому времени начали сгущаться сумерки, и Эрик Мертвогрудый приказал править к берегу. Места были незнакомы, и даже Хрольм Береход, их кормщик, что не бывал только в холодных озерах царства Хель, и тот хмурил кустистые брови, с недоверием глядя на незнакомые, щерящиеся камнями воды. Удобную бухту отыскали скоро, и, войдя в окруженный с трех сторон, поросшим густым лесом залив, викинги привычно вытащили драккары на холодный песок, принявшись устраиваться на ночевку. Споро мореходы нанесли на берег сушняк, и угрюмый лес осветил трескучий огонь. Начало жариться мясо и сушиться белая от соли одежда, поднялись палатки, а часовые стрелами отгоняли прочь огрызающихся с веток рысей. Нарубив еловых веток, Свен соорудил себе ложе и, подняв на палки шкуры, принялся городить шалаш. Невольник уже давно был послан в лес за сушняком, и викинг теперь тревожно посматривал в лиловую чащу – не вернулся бы. Мореход искренне надеялся, что хватит его покупке ума сбежать, унося с собой все неприятности. Увы. Далекие крики из леса убедили Свена, что от раба ему не видать не только свободы, но даже хвороста. Махнув рукой товарищам и крикнув, что разберется сам, Свен подхватил топор и, проламывая себе путь через хлесткие ветки кустов да мохнатые лапы елей, кинулся узнавать, в чем дело. Невольник нашелся быстро. И причиной его криков была не напугавшая парня сова или викинг, решивший скрасить с ладной рабыней свое одиночество. Зажимая рану на щеке, прижавшись к дубу, невольник отмахивался окровавленным ножом от здоровенной рыси, уже припадающей на раненую лапу. Выругавшись и перехватив топор поудобней, Свен с ходу кинулся вперед. Сверкнув страшными глазищами, рысь отпрянула от добычи. Еще миг назад она мягкими лапами приминала заросли земляники - и вот уже распласталась в прыжке, целя викингу в горло. Но сколь бы ни была быстра рысь, ее зубы лишь щелкнули по вонзившемуся в пасть топору. Скривившись от волны гнилого воздуха, что вырвался из пасти зверя, Свен отскочил в сторону и выставил топор над головой, ожидая, не прыгнет ли с ветвей новый хищник. Но нет, все стихло, лишь дергался подыхающий зверь, приминая лапами земляничные листы. Они вдвоем расположились у костра, на самом краю лагеря. Огромный, посеченный в рубках викинг и стройный невольник, держащий голову у него на коленях. - За что Один послал мне тебя, горе? Как ты удумал лазить по лесу в одиночку? – Свен последний раз вонзил иглу в щеку раба, протягивая вымоченную в вине нить под кожей. - Я был не один. Но пришлось сбежать, когда твои дружки начали спускать штаны посредь чащи, решив с моей помощью развеять свое одиночество в походе… – шипение раба перешло в тихий вой, когда викинг, завязав нить, вылил на бледную щеку целую чашу вина. - Потерпи. Парням без шрамов девки не дают. - Ничего. Я привык к боли. - Раб позволил себе слабую улыбку. Свен тоже чуть улыбнулся, смотря на еще не потерявшее бледность лицо своего невольника. - Я ведь даже не спросил за эти дни, как тебя звать… - Зови меня Лукой. - Откуда ты родом? - Из далекой и снежной страны, куда не плавали ваши корабли. - Это плохо… Выходит, даже выкупа за тебя требовать не у кого… - Свен хмыкнул в усы. - Судя по имени, ты христианин? Никогда не встречал более непонятной религии, чем ваша… - Не разумеешь, почему те, кто верует в Христа, в ответ на пощечину подставляют другую щеку? - Нет, не понимаю, как ваш Христос, если он один, может бороться с ледяными великанами, коих тысячи. Наши боги - а их вон сколько! - и те одерживают над ётунами победы с великим трудом. - Христос не сражается с ётунами, Свен… - Тот, кто не сражается с ледяными великанами, все равно что союзник им, Лука… - так, зачислив невольника и всех христиан в етунопоклонники, Свен надолго погрузился в изумленное молчание. Вскоре подоспел ужин. Набрав рыбы и овощей, они сели в круг перед самым большим костром, где в бликах пламени стоял Ингви, уже проверяющий струны. Сперва Ингви начал было сказание о супруге Одина Фригг, о славном боге войны Тюре, что пожертвовал рукой ради пленения Фенрира. Но после третьей чаши, основательно захмелев, махнув на все рукой и, ударив по струнам, объявил, что будет петь про ссору Локи с асами, из-за которой бог обмана и был заточен до самого Рагнарека. - Каждый из вас знает, что после убийства Бальдра каждый бог в Асгарде выказывал Локи свое презрение. Никто не садился с ним за стол и не отвечал на приветствие. Стал коварный сын Лафеи презираемым всеми изгоем. Стоит ли говорить, что когда славный ётун Эгир наварил пива для асов, только Локи не был приглашен на праздник. Затаив злобу в сердце, все равно прокрался сын Лафеи в пиршественную залу и, скинув запыленный плащ, сел за стол. И не посмел Один изгнать своего кровного побратима из жарких чертогов в холодную ночь, и велел он принести Локи кубок. Но сладкий мед не смыл яда его усмешки и, отставив питье, поднялся Локи во весь рост… Да что говорить… Ингви важно подергал черную с рыжиной бороду и вдруг что есть силы наподдал по струнам. - Эх, внимайте, викинги, моему сказу. Слова эти сложил Ингви Полынное Вино, да при помощи Тайли Златокудрой; вдохновенье брали в браге да у бога скальдов Браги. Эгир раз пива наварил, Богов на праздник пригласил. Но только сели пировать, Как Локи стал озоровать: Идун в распутстве обвинил: «С ней ложе всякий поделил! Кто брата у нее убил – И тот с блудницей этой был». Тотчас заплакала Идун, А Локи кинулся к Гевьюн И про юнца напомнил ей, Постель с которым горячей; У Фригг спросил, прищурив глаз: «А двум отдаться в самый раз? Какой явила братьям пыл, Пока твой муж в походе был!» Суровый Один покраснел, Заткнуться Локи повелел, Но бог обмана дал отказ: «Мне крики бабы не указ, Ты, кто обряды ведьм постиг, Ас женовидный, не мужик!» Бедняге Тюру рассказал (И даже жестом показал), Как он сынка его жене Заделал как-то при луне, Пока растяпа сей зевал Да руки в пасть волкам совал. Рабом Бюгвира величал, Хеймдаля трусом обзывал И даже Фрейру попенял, – Мол, меч на бабу променял. А Скади, Ньердовой жене, Сказал: «А по моей вине Сгорел родитель твой в огне, Но ты, о том не помня, – не! – Бесстыдно отдавалась мне, Не раз унизившись в мольбе. Что, Ньерд, нежданный поворот? Молчи! Тебе мочились в рот, Пока в заложниках ты чах, Со Скади я грешил в кустах, И на земле, и на коврах; И в темноте, и при луне, И на груди, и на спине, – Везде в ней быть успелось мне. Тут бог поэзии вскочил, О нем молчать в речах просил, Сулил он злато и коня, Но бог обмана и огня Все взятки Браги отвергал, Со смехом трусом называл; Лишь с Тором Локи был так мил, Что шлем с рогами подарил. И Сиф, жену его, обнял, Напомнив, как с ней переспал. Тут Тор, от ярости крича, Воздел свой молот сгоряча, А Локи: «Вижу, смелым стал? От великана же удрал, К нему в перчатку залезал И там от страха весь дрожал». «Убью мерзавца!» – Тор орал; А бог обмана хохотал, Крича, что он на всех плевал, Мол, «Иггдрасиль я ваш шатал, Я Тору в пиво нарыгал, И на коленях вас видал, И в спорах правду искажал, И в мед поэзии кончал!...» От этих слов верховный ас Тик получил на левый глаз, А Тюр схватился за топор... И суд богов суров и спор: Достали асы кто копье, Кто меч, кто стул, а кто дубье, Но Локи кинулся в окно! Все позабыли про вино, И тем закончился весь пир, А пиво выдул сам Эгир… Ударив по струнам в последний раз, Ингви замолк и, ковшом зачерпнув вино, шумно промочил глотку – только кадык заходил. Но хоть смолкла песня, долго еще слышался над лагерем хохот викингов... Лагерь заснул. Повалился спать, прижимая к груди ключи от сундуков с добром, Эрик Мертвогрудый. Уснул бормочущий слова новой висы Ингви. Отдался сну Лука, прижимаясь раненой щекой к груди Свена, но сам викинг еще долго смотрел на звезды. Песня скальда не вселила в него веселья, а только навеяла воспоминания о родном доме с устланной торфом крышей, старой, уже не ходившей бабке, что у дымного очага рассказывала предания из старины… Сказывала она и о том, чем кончил обозливший богов Локи. Долго оскорбленные асы вели охоту, и, наконец поймав бога обмана, затащили его в глубокую пещеру. Там, обратив одного из сыновей Локи в волка, заставили на глазах отца разорвать второго его сына; вытащив из живота умирающего дымящиеся кишки, боги привязали ими Локи к скале, следя, чтоб острые камни посильнее впились в его спину. Скади же, не простив слов Локи, повесила над его головой змею, что плевала в лицо бога обмана жгучим ядом. Так был прикован Локи на веки вечные, ибо не в силах отец разорвать путы из плоти родного сына. И все покинули его, кроме жены Сигюн, что любила мужа больше себя. И веками стоит она подле Локи, утешая его словами, да в чашу собирая капающий яд, но когда та наполняется, она отходит выплеснуть жгучую отраву. И плюет тогда змея прямо Локи в лицо, и тот, не способный защититься, корчится в диких муках, и от корч его содрогается сама земля. И вечны страдания его. Лишь Рагнарек принесет ему краткую свободу. Свен наконец закрыл глаза, но странно… Тревожное ночное забытье впервые за время похода сменили сны… Зеленые от глаз его невольника.