Смерти нет

Предложение помочь нам с подготовкой живёт на удивление долго — уже, получается, больше двух суток после того, как было высказано вслух. Поэтому за пару часов до тренировки Гарри вполне искренне тащит меня в ту же Выручай-комнату. Сказать ему, что у меня есть планы, язык не поворачивается. Даже если отбросить возможную практическую пользу от занятий с человеком, который несколько раз ухитрился выжить в ужасных ситуациях — мне приятно с ним общаться. С каждым из всех, кто хочет общения, даже если они не из АД. Ну, пока они не ведут себя как последние идиоты, конечно. По этой и ещё нескольким причинам я иду. И на этот раз Гарри замирает перед стеной на восьмом этаже на пару секунд дольше — так что в итоге дверь, которая перед нами появляется, оказывается тёмной, небольшой и почти целиком металлической. Когда Гарри её открывает, я чувствую необъяснимое, но явное тепло внутри: помещение до деталей копирует класс Защиты в те времена, когда её преподавал профессор Люпин. Давно дело было, конечно, но некоторые вещи очень непросто забыть, особенно если и не хочешь забывать. — Мне здесь комфортно, — чуть смущаясь, поясняет Гарри в ответ на мой взгляд. — В смысле, не здесь, а там. Но вряд ли нас в нынешней ситуации пустят в настоящий класс, да и выглядит он уже не так симпатично… Я только киваю. Какое хорошее совпадение! Профессор Люпин был чуть ли не единственным в школе, кто никогда не смотрел на меня, как на идиотку. Поэтому в его класс я могла зайти без опаски даже в двенадцать лет, когда в принципе по школе ходила с постоянным ощущением угрозы за каждым углом и от каждого человека. Ну и хреновое же время было, не то что сейчас — попробовал бы кто-то из них задеть меня теперь, с моим нынешним арсеналом разнообразных защитных и атакующих заклинаний… — Что мы будем делать? — осторожно спрашиваю я. — С Защитой у меня вроде бы всё хорошо. Да и Снейп сейчас не зверствует, хоть и странно немного всё это. По-моему, на зельях он более жёстким был… — Это потому что ты не я, — с ноткой обиды в голосе бросает Гарри и тут же меняет тему: — Я бы хотел убедиться, что у тебя всё в порядке. Хотя бы для моего спокойствия. Мы-то в прошлом году без Гермионы, небось, завалили бы все экзамены. И снова пауза. Наверное, мы никогда не перестанем замирать при упоминании её имени. Это настолько сильнее меня, что даже фраза про разное отношение Снейпа к нам в этот момент почти не задевает — хотя должна бы. Всё-таки Гарри до сих пор не видит в этой ситуации доли своей собственной вины. Но вряд ли именно я тот человек, кто должен ему на это указать. Помедлив, я подхожу к первому ряду столов. Вот интересно, был бы профессор Люпин против сидения на столе во время его уроков? Что-то мне подсказывает, что нет. Но сейчас я явно могу сесть даже на стол — в общем-то, что угодно сделать, лишь бы не смотреть Гарри в глаза. Что-то мне подсказывает, что я не смогу сдержаться. Тишина длится не очень долго, но успевает стать серьёзной проблемой. — В общем, я набросал список… Ну, из того, что я помню по нашей программе, — уже ровно и как-то безжизненно говорит Гарри. — Понятия не имею, нужна ли тебе вообще подготовка, но Джинни права — это может помочь нам держаться вместе, так что я попытаюсь, если ты не против. Что насчёт боггартов? — Туговато, — честно признаюсь я. — Мы проходили боггартов с Грюмом, и мой почему-то всегда превращался в его глаз… Тем страннее, что я его с детства знаю, пусть и не лично, из-за папы. Никогда бы не подумала, что такой ерунды вообще можно бояться, но вот поди ж ты. Гарри смотрит на меня, как на редкий экспонат, и вдруг негромко смеётся. Представил, наверное. Между прочим, с моей тогдашней точки зрения это было ну ни разу не весело; мало того, что и настоящий, — в смысле, искусственный, — Грюмов глаз меня пугал чуть ли не до нервного тика, так ещё и боггарт превратился в глаз здоровенный, чуть ли не с треть класса размером. То ещё удовольствие. — На экзамене, кстати, точно будет боггарт, — уверенно говорит Гарри. — Если хочешь… Ну, мы можем потренироваться. Не на настоящем, конечно, мне его сейчас не достать нигде, но Выручай-комната умеет создавать приличные копии всяких тварей. Так будет намного легче потом. Я даже не знаю, на что был бы похож мой боггарт сейчас — слишком тяжело из происходящего выбрать и бояться чего-нибудь одного. Но Гарри прав: если от этого зависит моя оценка, стоит хотя бы попробовать. Поэтому я киваю; он сосредотачивается на какой-то мысли, и вскоре старый шкаф, стоящий в углу кабинета, начинает подрагивать — будто внутри кто-то изо всех сил бьётся о стенки. Звучит крайне правдоподобно. Открыть дверь заклинанием издалека — дело секунды, но я могу думать только о том, что именно это будет. Поэтому дверь открывает Гарри, уже слегка напряжённый и внимательно следящий за шкафом, будто там действительно настоящая тварь, а не копия. Кстати сказать, копия просто восхитительная — когда шкаф наконец открывается, псевдо-боггарт зависает в воздухе чёрным бесформенным эфиром, и его не отличить от настоящего. Мне не к чему морально готовиться — я вообще понятия не имею, что это будет. Поэтому я просто смотрю на чёрное пятно, и в голове, как назло, нет ни одной мысли — даже не чтобы отвлечься от предстоящего образа, но чтобы почувствовать себя живой. … Серебристое полотно струится в воздухе, как дым. Наверняка оно ничего не весит само по себе — ни здесь, ни… В реальности оттуда ещё и шепчут голоса, и один Мерлин знает, какое облегчение мне приносит факт, что боггарт не имитирует шёпот. Иначе меня можно было бы сразу уносить. Если рассуждать, следуя логике — глупо бояться вещи, поэтому я не боюсь. Наверное. Руки-то дрожат по совершенно другой причине, это точно. Например, здесь довольно прохладно, а в сочетании с мурашками, бегущими по спине, и вовсе некомфортно. Нет, здесь другое слово нужно. Но оно почему-то никак не находится в голове. Гарри узнаёт полотно, конечно же. Я не вижу его лица, но слышу глубокий резкий вдох, у которого не может быть других значений. Надо только поднять палочку и выкрикнуть одно спасительное заклинание, но руки будто не мои, а голос не слушается. Всё-таки самое отвратительное ощущение на свете — беспомощность перед чем угодно. — Ридикулус! — отмирает Гарри. Боггарт не успевает перестроиться в его страх, поэтому обращается белым пододеяльником с дурацкой дыркой посередине. Это действительно забавно, но я могу выдавить из себя только слабую улыбку. Сама виновата, наверное.

***

Тренировку я пропускаю. Не потому что не хочется пойти, а потому что совершенно нет сил ни разговаривать с кем-либо — с кем угодно, — ни вообще двигаться с места. Хорошо, что в убежище это и делать не обязательно; я возвращаюсь, с трудом переставляя ноги, в пустой класс, сажусь на ближайший стол, а затем, чуть помедлив, и вовсе ложусь на прохладную жесткую поверхность. Хорошо-то как. Ещё бы можно было вот так провести всю оставшуюся жизнь, которая при таких условиях будет крайне короткой… Голова довольно сильно кружится. Не помню, когда в последний раз нормально ела — наверное, из-за этого. Но для того, чтобы поесть, придётся спуститься вниз, а на такие подвиги я сейчас не способна. И вообще ни на что — не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я наконец чувствую, как тупая пульсирующая боль, которой на самом деле даже нет, отступает в тень. Она будет там ещё очень долго. Возможно, даже всегда. Когда становится чуть легче, а время ещё остаётся, я пересаживаюсь со стола в зачем-то поставленное в угол старое кресло. Надо заняться чем-нибудь полезным, чтобы не терять день впустую, но мысли о тренировках, даже самостоятельных, вызывают во мне эмоции маленькой напуганной кошки: зашипеть и спрятаться в самый дальний и безопасный угол. Поэтому я сижу в кресле с ногами и бездумно пытаюсь открыть чёрную книгу с серебристыми буквами на обложке — больше для имитации деятельности, чем для результата. Может, и повезёт, вдруг в прошлый раз просто старалась недостаточно хорошо. Но ни долгие попытки, ни вычитанное ещё пару дней назад в одной из библиотечных книг Заклинание поиска ключа не дают ровным счётом никаких ответов. Вот ещё бы понять, зачем мне вдруг так понадобилось знать, что там внутри. Если думать об этом всерьёз, выходит, что любопытство всё-таки наказуемо. Я это ещё в детстве поняла, когда мама… Ну, в общем, в детстве. Правда, любопытство — именно та штука, с которой практически невозможно справиться. Так что и наказание будет. Когда узнаешь, что хотела. Я медленно моргаю, чтобы сдержать слёзы — и вдруг понимаю, что больше не одна: под потолком Серая Дама, гриффиндорский призрак, наклонив голову, молча смотрит на мои бесплодные попытки. Странно это как-то — в отличие от других призраков, она даже на приветствие никогда не отвечала, а тут… Ну ладно, про личное пространство призракам пояснять не буду, это уже бесполезно. Но как она вообще меня здесь нашла? Спросила бы, но апатия сковывает так сильно, что мне становится почти всё равно. Пусть смотрит, да и чёрт бы с ней. Призракам, наверное, легче — их существование уже не изменится, и потому не надо переживать из-за выбора и прочих подобных вопросов. Интересно, тоскуют ли их родственники по ним как по мертвым? Так, как я тоскую по маме или по Гермионе? В груди словно что-то сжимается, и я зажмуриваюсь изо всех сил, чтобы под веками не так сильно щипало. Всё-таки некоторые взрослые и не только волшебники, возомнившие себя единственно правыми — те ещё ублюдки… Додумать мысль я не успеваю. Потому что книга, которую я все ещё держу в руках за острый угол обложки, вдруг раскрывается — и едва не падает на пол, но я успеваю её поймать, снова кладу на колени и зачарованно пялюсь на форзац, густо исписанный мелкими круглыми буквами. Блин, ну нифига ж себе, даже апатия куда-то делась за долю секунды. Стоило, что ли, перерыть кучу способов, чтобы в итоге узнать, что для ответа на эту загадку вообще палочку в руки брать не надо было — вот, значит, как это работает? Я так не удивлялась, даже когда впервые узнала, что у меня всё-таки есть друзья. Серая Дама, о присутствии которой я, оказывается, уже успела забыть, издаёт слабый звук, похожий на удивлённый смешок. Я поднимаю голову, чтобы встретиться с ней глазами. Дочь Кандиды Рейвенкло — определённо лучшая кандидатура, чтобы продемонстрировать одновременно свой блестящий ум и редкостную тормознутость. Как там её зовут… Елена, точно. — Ты всё-таки нашла ключ, маленькая рейвенкловка, — кивает она, пока я пытаюсь понять, стоит ли прятать от неё книгу или уже оставить как есть. — А мне-то всё было интересно, получится у тебя или нет. — Что это за книга? — осторожно спрашиваю я. Вряд ли тот вопрос, который следовало бы задать в первую очередь, но Мерлин с ней. В процессе разберусь. Елена смотрит на меня, чуть наклонив голову. Видно, колеблется, стоит ли мне об этом знать. Я почти сгораю от нетерпения, но торопить её ни за какие коврижки не буду — вдруг из-за этого она вообще откажется разговаривать по этой теме, вот будет глупо. — Книга смерти, — она наконец перемещается ниже, и теперь мы будто сидим напротив. — Ближайшая родственница фестралов, в некотором роде. Довольно занимательная вещь, если отбросить личное отношение. — Её может открыть только тот, кто видел смерть? — Почти. Попробуй ещё раз. — Ну, я подумала о маме и немножко о Гермионе… — рассуждаю я. — И книга открылась. Ключ — память о мёртвых? Это даже звучит по-идиотски. Но Елена неожиданно кивает в знак согласия. Вот это я понимаю — магия ради не столько цели, сколько… красоты, что ли? Хотя найти красоту в смерти тоже надо уметь, и пусть мне такие вещи недоступны, создатель книги хорошо справился. Забавно, что без Елены я бы и ключ, наверное, не нашла. В таких случаях полагается благодарность, но меня занимает только книга. Мелкие круглые буквы на форзаце читаются на удивление неплохо для труда, явно созданного не одно и не два столетия назад; правда, смысла в строках я уловить пока не могу, но упорно читаю, продираясь через мысли неизвестного волшебника. «Смерть, — говорит текст, и неровные строчки почти прыгают перед глазами, — это только середина пути, такого же бесконечного, как время. Смерть не заканчивает жизнь, но меняет её так, как удобно ей самой. Тем не менее, смерть лишь повод отстраниться от мира живых, а на любое действие найдётся противодействие; следовательно, любую смерть можно обратить, если знать, как.» Я нервно усмехаюсь, отводя глаза от страницы. Обратить необратимое? Это у них тогда такие методы психотерапии были, что ли? Вообще не смешно. Но стоит мне перевести взгляд на Елену, как я понимаю, что, во-первых, она тоже знает, что написано на форзаце, а во-вторых — кажется, даже не считает это бредом. А призраки, известно, знают намного больше, чем говорят. Честное слово, таких безумных дней у меня ещё никогда не было.