Смерти нет

Оказывается, прошло только три с половиной недели с начала сентября. Но ощущаются они как три с половиной года. Я ещё и «Пророк» теперь через силу читаю, стараясь не пропускать ни одного номера, за завтраком — чтобы, так сказать, знать врага в лицо, — и на данный момент это лицо напоминает совсем другую часть тела. Потому что в мире что-то изменилось после нашей ошибки в Министерстве. И теперь нападений на магглорожденных и их семьи, беззащитные против волшебников, очень много. Так много, что они уже даже не пишут об этом целые статьи. Просто короткие заметки в двухстраничной колонке, сухие факты — кто, когда, где. И статус. «Жив» или… ну, чаще всего не этот, конечно. И сегодня так же. Стабильность. Если это и есть она, то она мне совсем не нравится. Я пробегаю взглядом по заметкам вчерашнего выпуска, надеясь, что не увижу там знакомых имён, и тут же цепляюсь за два. Джон и Абигейл Макгроу, Сассекс. Если верить сводкам, нападающие ещё никогда не забирались так далеко на юг, но меня волнует не это: имена не то чтобы знакомые, но у рейвенкловки на курс младше меня такая же фамилия. И если это её семья, теперь она, наверное, осталась совсем одна. Я отбрасываю газету, как ядовитую змею, и страх липкими ледяными мурашками сковывает плечи. Нам с папой, надо думать, ничего не грозит, но едва ли это может быть утешением — ведь кто-то другой, в школе или даже в АД, может пострадать, а мы, наверное, ничего не сможем в данный момент сделать, чтобы защитить их. И это если Пожиратели вообще не одуреют от открывшихся возможностей и не начнут нападать ещё и на полукровок. В этом случае в опасности больше половины школы будет, наверное… Кажется, всё это отчётливо отражается на моём лице, потому что Джинни, до того внимательно наблюдавшая за мной, решительно встаёт со своего места и пересаживается за рейвенкловский стол. Это нетрудно — места по обе стороны от меня всегда свободны. Раньше шарахались только из-за «странностей», теперь, наверное, ещё и из-за всей этой ситуации, газетных сплетен, её смерти. Уж если Гарри затравили тогда из-за якобы лжи о смерти Седрика, хотя за него заступался директор и много кто ещё, мне и надеяться не на что. — Уже видела? — коротко спрашивает она, бросая быстрый взгляд на лежащую передо мной на столе газету. — Мерзкие твари… Хотя ничего удивительного. Папа говорит, Министерство даже не пытается контролировать ситуацию. — Не удивлена, — медленно говорю я, пока печатные буквы прыгают перед глазами. — Жалко их. — Мама считает, хорошо, что мы в школе. Ну, знаешь, вроде как здесь безопасно. Джинни сопровождает эту реплику таким кислым выражением лица, что становится ясно: она не согласна с этим утверждением. Если честно, я тоже. — Меня больше беспокоит, что мы ничего не можем сделать. Моему папе, кажется, ничего не грозит, но ведь не все наши чистокровные. А это значит, до их родителей могут добраться рано или поздно. И что, мы просто будем сидеть и ждать этого момента? — Мы — в смысле, Армия Дамблдора? — Джинни просто переспрашивает, но в её голосе мне чудятся нотки сарказма. — Мы ведь ещё школьники, Луна. Нас даже за территорию школы никто не выпустит в такое время. — Нет, я имею в виду Орден, — я понижаю голос, потому что вроде как существование Ордена всё ещё является секретом для большинства. Судя по тому, что никто из сидящих рядом не оборачивается, они не обращают внимания. — Орден ведь знает, что происходит… Почему они ничего не делают? Джинни удивлена, что я знаю — к Трелони не ходи, всё видно по вытянувшемуся лицу. И что в этом такого? Даже если бы мой отец не состоял в Ордене ещё со времён первой войны, было бы очень трудно не догадаться о существовании определённой организации такого рода после того, как одни и те же люди и связывались с Гарри, и пришли нам на помощь в Министерстве, и часто появляются в школе сейчас, когда время настолько неспокойное. Впрочем, Джинни же не было, когда мы с папой были в этом году в доме на площади Гриммо… — Я не знаю, — полушёпотом говорит она. — Папа запретил нам говорить о чём угодно, касающемся этой темы, и даже Сириус Гарри ничего не смог сообщить, потому что Дамблдор… Ну, он заставил всех дать Непреложный обет. Даже если бы мы захотели что-то узнать, не смогли бы. Вот теперь страх становится почти физически осязаем. Надо было заставить себя не падать в это идиотское состояние, а с самого начала собирать всю возможную информацию. Я-то наивно полагала, что хотя бы Гарри с Роном будут в курсе того, что начнётся дальше, а расскажут ли потом остальным — это уже не так важно. Гарри обычно знает, что делает. Правда, теперь я в этом совершенно не уверена. — Спасибо, Джинни, — с чувством говорю я, не смотря на её лицо — боюсь, наверное, снова увидеть там удивление. — Мне это и вправду очень помогло.

***

Первое, что я сделала после того, как обнаружила заброшенный класс — нашла несколько запирающих заклинаний и некоторое время билась с их единовременным применением. Зато теперь я могу быть спокойна: если кто-нибудь чужой случайно и забредёт в этот тупиковый коридор, чары помогут отвести глаза от двери. В некотором роде, это даже лучше Выручай-комнаты — класс, правда, не изменяется под желания посетителя, но ведь и у комнаты как будто нет почти никакой защиты, если судить по прошлому году. А принести нужное я ведь и сама могу. И ещё здесь пока нет никого, кроме меня. Конечно, друзьям я однажды всё это покажу — если после того, как я со всем этим справлюсь, мы ещё останемся друзьями. После обеда у меня свободный урок. Так что я возвращаюсь сюда, не чтобы заниматься, а чтобы просто расслабиться — теперь, когда это место защищено, я чувствую себя в безопасности. А ещё можно сидеть прямо на столе, что я и делаю. Пыли теперь нет, зато почти везде лежат книги — много-много книг. Я зачем-то беру одну из них, но это оказывается та самая, с нечитаемыми рунами на обложке, которая так и не открылась. А я о ней уже и забыть успела… да к чёрту. Не до этого сейчас. Зато следующая, которая попадается мне в руки — та самая, в кожаной вытертой обложке и с ужасающим содержимым, — вызывает негативных эмоций намного больше. Даже трогать противно. С другой стороны, человек, который многократно сражался за свою жизнь, сказал, что не имеет права советовать мне, какое оружие выбрать. Вчера вечером снова кого-то убили. Два выпуска «Пророка» подряд — это уже серьёзное давление на психику, но я прочитала. На этот раз фамилии были незнакомыми, но роли это уже не играет. Ну, играет, вернее — потому как всё становится хуже день ото дня, и это для меня, пропустившей большую часть этого безумия в безумии собственном. Не могу представить, каково тогда им было читать газеты всё лето и думать, не мелькнёт ли в следующем выпуске имя школьного лучшего друга или девушки. А теперь — родителей или родственников. На меня вдруг наваливается страшная усталость — как будто на атланта, держащего небесный свод. Но я не держу свод — я и себя-то поддержать не в состоянии. И окружающих меня людей тоже, хотя сейчас это как никогда важно. На потолке висит паутина. Трансфигурированная из сумки подушка не слишком мягкая, а лежать на столе не очень удобно, но сейчас мне вообще всё равно. И руки ещё дрожат. Я поджимаю колени, закрываю глаза и долго дышу, стараясь не замечать, что лицо стало мокрым. Я не хочу учиться убивать. Но если придётся защищаться, если не сработают остальные средства, возможно, крайние меры не будут бесполезны — если пообещать себе ни в коем случае не использовать их без действительно острой нужды. Я не хочу сказать, что стоит опуститься на уровень другой стороны и тоже убивать всех, кто причастен. Но в войне, где уже никакие правила не работают, надо быть готовой к тому, что мне, может быть, тоже придётся их нарушить. И потому, когда я касаюсь вытертой кожаной обложки, мне уже почти не страшно.

***

Ходить на уроки становится несколько легче — в основном в моральном плане. Но постоянные упоминания о СОВ не добавляют позитива, конечно. Вчера я видела в туалете рыдающую Оливию, а сегодня даже Лана, у которой обычно выдержки хватает едва ли не на четверть курса в сумме, вдруг кладёт вилку посреди обеда и говорит, что наверняка ничего не сдаст, уверена в этом, и лучше бы ей сейчас уйти из школы самой и до конца жизни работать в мамином маленьком пабе в Лондоне официанткой. Вообще-то я понимаю этот страх — я себя абсолютно так же чувствую, только сил паниковать нет. Со стороны, наверное, выглядит как спокойствие. Впрочем, если признаться честно, нагрузка в основном заключается именно в панике перед экзаменами. Если бы её не было — само по себе возросшее количество учёбы не так сильно пугает. Ну, меня, по крайней мере. Интересно, Гермиона согласилась бы со мной или с моими однокурсницами?.. Впрочем, как я обнаруживаю, польза в самостоятельных занятиях по незнакомым книгам заключается не только в выученных заклинаниях, но и в приобретённом и отточенном умении подстраиваться под обстоятельства. Когда никто не объясняет доступно и многократно, как это всегда делает на уроках профессор Флитвик, когда я вынуждена сама расшифровывать и понимать книги, в которых даже слова порой встречаются уже не существующие — я намного лучше сосредотачиваюсь. Жить становится немного проще. Ну, в общепринятом смысле. До этого я будто выпадала из реальности, стоило чуть задуматься или отвлечься. Теперь размышления сразу о нескольких вещах перестали быть проблемой, и я больше не воспринимаю окружающий мир чёрно-белыми кадрами, будто старый диафильм. На уроках тем более становится в разы легче — по той же самой причине. По крайней мере, на заклинаниях точно. После того, как сама перебираешь тысячу вариантов движений палочкой в поисках единственного нужного, описанного всего лишь человеком со своим видением мира, повторить слова и движения, показанные чётко и наглядно — проще простого. Даже Флитвик в итоге это отмечает. Не то чтобы прямо хвалит, но ободряюще улыбается каждый раз, когда у меня получается раньше, чем у других. Не помню, чтобы он раньше кому-то так улыбался, но это уже придирки. В конце концов мои дополнительные занятия даже приносят реальную пользу — когда выясняется, что уровень СОВ включает в себя Заклинание прозрачности. Мерлин, как же хорошо, что мне пришла в голову эта идея о старыми книгами! В нашем учебнике совсем по-другому объясняется, почему-то намного сложнее. Не встреться оно мне ещё некоторое время назад, сейчас бы наравне со всеми беспомощно пыталась выписать палочкой в воздухе эту идиотскую загогулину. Интересно, кстати, зачем это заклинание вообще нужно в школьной программе? Бесполезная же вещь. Ну, может, мне просто недостаёт воображения, чтобы представить, куда его с пользой для дела применить. Мы пытаемся по очереди. Когда даже Малкольм, до этого, в принципе, бывший одним из лучших в заклинаниях — но не настолько, как Гермиона, конечно — расстроенно бросает палочку на стол, видя, как его бокал из тёмного стекла стал лишь чуть более проницаемым для света, Флитвик аккуратным шажком перемещается влево и теперь стоит напротив меня. Ну, поехали, что ли. — Диафанио*! — произношу я и делаю нужное движение раньше, чем понимаю, что надо было всё-таки хоть пару раз ошибиться — чтобы лишних и ненужных вопросов не вызывать. Бокал, стоящий на столе передо мной, сразу становится абсолютно прозрачным — лишь еле заметные контуры, будто на кальке нарисованные, говорят о том, что он там ещё стоит. Но если бы не знала, вообще бы ничего подозрительного не заметила. Флитвик удивлённо поднимает брови, но не говорит ни слова, только отходит дальше, к моему соседу. А я сижу и долго не могу поднять головы, не понимая, чувствую ли стыд или всё-таки гордость за собственные успехи. В конце урока оказывается, что настолько хорошо справляться с этим получается только у меня. Поэтому все остальные получают задание тренироваться дальше, а я — долгие молчаливые взгляды и немного свободного времени вечером.

***

В общем-то, свободное время — едва ли не лучшая награда в условиях такой интенсивной подготовки. Я могла бы распорядиться им более разумно, но перебарывать себя не умею и не хочу — потому потрачу его на попытки открыть чёрную книгу. Зря, наверное, она попалась мне в руки снова — не могу теперь перестать о ней думать. Вообще-то никогда не замечала за собой всепоглощающего любопытства, но теперь оно буквально превалирует над всеми остальными — даже над разумным инстинктом самосохранения. Мне кажется, будто книга чертовски важна, но это может быть только выдуманным аргументом для объяснения любопытства. Я даже не знаю, не сможет ли она мне навредить. Хотя открыть всё равно пытаюсь — для любопытства здравый смысл вообще роли не играет. Хоть это и глупо, конечно. Правда, как и раньше, чёрта с два у меня это выходит. Обложка упрямо остаётся будто приклеенной и после физического воздействия, и после Алохоморы — это слишком просто, но должна же я была попробовать? — и даже специально созданное для таких запутанных случаев заклинание не рассказывает, какие именно чары применили к книге. Ну не на парселтанге же её просить открыться, честное слово. Да и Гарри, как единственному из своих, на этом языке говорящему, я бы не хотела пока рассказывать обо всех своих подвигах… Бесит! — Инсендио! — выкрикиваю я, наставив палочку на книгу. И тут же спохватываюсь: жечь-то её зачем, если я хочу только открыть? Блин, воистину мозги отказали. Впрочем, беспокоиться оказывается совершенно не о чем. Потому что искры всех оттенков оранжевого разбиваются об обложку и медленно гаснут на поверхности стола, не причиняя книге ни малейшего вреда. Вот это уже и вправду интересно. Мало кто защищает свои труды, даже очень важные, такими сложными способами — обычно на книгах, если только они не связаны с Тёмной магией, лежат максимум простенькие защитные заклинания от вредителей. А вот в том, что это не темномагическая литература, я почему-то совершенно уверена. Ну хорошо. Это даже немножко похоже на вызов, которым я в последнее время почти не могу сопротивляться. — Агуаменти! Поток воды окатывает парту, разбиваясь брызгами. Я бросаюсь вперёд и успеваю убрать со стола учебник по трансфигурации до того, как вода зальёт его — он мне ещё пригодится в целости, ясное дело, что он намокнет. Но книге в чёрной обложке вода никакого вреда не причиняет. Более того, когда я избавляюсь от луж и беру её в руки, оказывается, что капли воды стекают по ней, не впитываясь. Ладно, что там ещё есть в запасе? Трансфигурация? Звучит как хорошая идея. Положенную формулу я произношу уверенно — с трансфигурацией у меня тоже выровнялись отношения в последнее время, да и раньше она давалась мне без особой борьбы. Естественно, книга даже не вздрагивает. — Ну хорошо… Бомбардо! Ноль реакции. Это даже обидно. Не в смысле, что все мои идеи должны иметь успех, а, ну, что-то насчёт того, что я просто зря трачу силы. Впрочем, у меня есть вариант, как это проверить. — Акцио. Она остаётся лежать там, где была, не сдвинувшись с места. Стоило начать с этого. По крайней мере, теперь понятно, что у меня изначально ничего в этом ключе не могло выйти. Впрочем, вызов всё ещё сохраняется, и однажды я её обязательно открою. Ради интереса. Но сейчас я перестаю пытаться. Очищаю и восстанавливаю класс от последствий моих экспериментов, откладываю неприступную книгу, расслабляюсь на неудобном школьном стуле, запрокинув голову — и краем глаза замечаю, будто бы в стене, под самым потолком, скрывается серебристо-белый полупрозрачный лоскут ткани.