***
Находиться в Большом зале странно. И даже не столько потому, что теперь у стен стоят незнакомые люди в аврорских мантиях. Я привыкла к этому месту за пять лет, но именно в этот раз кажется, будто оно совсем чужое. Тем не менее, мне приятно видеть однокурсников. Приятно смотреть, как они смеются, обмениваясь новостями за лето. Ещё бы можно было засунуть куда-нибудь это мерзкое ощущение отстранённости и радоваться новому году вместе с ними. В этом году первокурсников на Рейвенкло ненамного, но меньше. На других факультетах, впрочем, тоже. Остаётся только гадать, связано ли это с Гермионой или с чем-то ещё. И они как будто ещё младше, чем обычно, хотя это, конечно, мне только кажется. Когда первокурсники рассаживаются за столы, я замечаю, что один из мальчиков трясётся так, будто сейчас в обморок упадёт. Это уже совсем ни в какие ворота. Падма реагирует раньше, чем я успеваю встать. Она подходит к мальчику, касается рукой его плеча и что-то говорит. Наверное, убеждает, что не стоит бояться. Мне, вообще-то, стоило бы и посочувствовать, но я могу думать всего об одном: назначили ли кого-то старостой вместо Гермионы?***
Самый первый урок в году — трансфигурация. Это не очень хорошо — именно для меня, а вообще профессор Макгонагалл потрясающая. Просто оказывается, что мне стало намного труднее сосредоточиться на чём-то. Правда, когда я превращаю мышь не в шкатулку, а в пушистый кубик на мышиных лапах, профессор Макгонагалл смотрит с каким-то странным выражением, но ничего не говорит. Я могу догадаться, почему. В равной степени понятно, почему вообще никто из преподавателей не указывает мне на ошибки. Даже профессор Снейп, метод преподавания которого в этом, мне кажется, и состоит, отделывается какой-то общей фразой, как мне кажется, почти без сарказма. Правда, теперь он не преподаёт зелья — возможно, если бы я испортила зелье, он бы не постеснялся… Впрочем, у меня никогда не было с ним таких проблем, какие возникли у Гарри, но и никого с моего курса ещё не миновало справедливое наказание. А теперь из-за всего этого я чувствую себя другой ещё сильнее. А ещё на первых же уроках многократно возрастает нагрузка. К примеру, профессор Слагхорн ещё раз напоминает, что нас ждёт СОВ, и касается палочкой доски — на ней появляется рецепт зелья. Я бессмысленно пялюсь на белые буквы. Это очень сложный рецепт — раньше у нас ничего подобного не было. Остаётся только надеяться, что он просто решил начать с максимального уровня сложности, а не с минимального — иначе мне можно будет собираться домой уже сейчас, всё равно всё провалю.***
Можно было догадаться, что в первые же выходные Гарри соберёт АД. В этом году Выручай-комната выглядит меньше и чуть темнее, отчего чувствуется одновременно и более защищённой, и какой-то давящей. Как будто Гарри, открывая её, думает не о месте для тренировок, а об убежище от страшных вещей. Тренироваться здесь всё равно можно, пол всё так же усыпан подушками, да и раньше места всегда было намного больше, чем нас. Подушки приходятся кстати. Мы садимся прямо на них. Почему-то никто больше не смеётся. В прошлом году, отмечаю я, атмосфера здесь была более… весёлой и бесстрашной, что ли. Даже несмотря на Амбридж и её идиотские указы, и особенно как противопоставление им. Но теперь мы — ну, может, только мы пятеро, а не все из нас? — понимаем, что большинство событий прошлого года вообще незначительны по сравнению с тем, что произошло после. Но, как бы то ни было, мы рассаживаемся на подушки и слушаем. — Для начала я бы хотел поговорить о новостях, касающихся всех, — медленно и обстоятельно произносит Гарри, будто хочет привлечь больше внимания к своим словам. Этого не требуется. Мы и так слушаем его максимально внимательно. Всем интересно, что будет дальше. — Если школу теперь охраняют, — продолжает он, — мы не можем точно знать, на чьей они стороне. Во всяком случае, большинство из них. Сейчас, как мне известно, Министерству не очень-то можно доверять. Поэтому мы продолжим заниматься в этом году… и, Мерлина ради, постарайтесь вести себя так, чтобы они ничего не заподозрили, хорошо? Ребята кивают и переглядываются. Я делаю вид, что понимаю, о чём Гарри только что говорил, но он смотрит на меня в упор — видно, не очень-то хорошо притворяюсь. Он достаёт из сумки и протягивает мне мятую газету. Я разворачиваю её, сложенную втрое, и сразу же в глаза бросаются здоровенные буквы на первой странице: МИНИСТЕРСТВО ГАРАНТИРУЕТ БЕЗОПАСНОСТЬ УЧЕНИКОВ. Отчаянно хочется ухмыльнуться, но остальные не поймут, поэтому я перелистываю страницу и погружаюсь в текст. Текста много, и папа всегда говорил, что ложь цветиста, тогда как правде не нужны подробности — поэтому статье верится с трудом. Ну и ещё, конечно, потому, что Министерство как-то резко спохватилось именно сейчас, ровно после того, как за два последних года погибли два студента и вернулась одна из наихудших проблем последних двух десятилетий. Ускоряющего зелья им, что ли, сварить, я как раз видела рецепт в учебнике этого года… Недавно назначенный министр магии Руфус Скримджер, гласит статья, в своём сегодняшнем выступлении говорил об усиленных мерах безопасности, принятых Министерством для охраны учеников, возвращающихся этой осенью в Хогвартс, школу чародейства и волшебства. — По вполне понятным причинам Министерство не может познакомить общественность с подробностями новых планов усиленной охраны, — сказал министр, однако источник в Министерстве сообщает, что эти планы включают защитные чары и заклинания, сложную систему контрзаклятий и небольшой отряд авроров, специально выделенный для охраны школы Хогвартс. Дальше я читать не хочу. Это даже звучит как бред. Но, видно, взрослых это не смутило. — Они там и мою бабушку приплели, — негромко хмыкает стоящий рядом Невилл, когда я складываю газету и отдаю её обратно. — Переврали всё, что она сказала, мол, большинство волшебников удовлетворены настоящими мерами. Бабушка потом говорила, что вообще-то просто их вежливо послала подальше — сказала, мол, мой внук не нуждается в такой известности, которую вы ему приписываете. Другие новости оказываются хуже. Наверное, стоило всё же читать «Пророк», хотя бы первую страницу — потому что в этом случае всё это не свалилось бы на меня сразу. Я узнаю, что убита тётя Сьюзен. И что было много нападений Пожирателей — даже больше, чем упомянуто в газете, наверное, у Гарри есть и другие источники. И по спине снова начинает ползти противный липкий холод — потому что было очевидно, что настанет что-то плохое, но я бы очень хотела, чтобы всего этого не случилось. Они что-то говорят, обсуждают, но я не слышу ни слова, хотя нахожусь здесь же. В конце концов Гарри говорит, что на этом всё. Ребята поднимаются со своих подушек, тихо переговариваясь, но я остаюсь сидеть — и потому что не люблю лезть в центр толпы, и потому что сижу почти с краю, у дальней стены. Лучше подождать, пока разойдётся хотя бы половина. Впрочем, я вообще не хочу отсюда уходить: наверное, это единственное место, где мне сейчас комфортно. Пока я думаю, Гарри незаметно подходит и садится рядом. — Поздравляю с переездом, — сразу же говорю я. Конечно, это надо было сделать это раньше, но я не была уверена, что можно было обсуждать такие вещи при других людях. — Сложно было? — О, да, — мягко посмеивается Гарри, — Дамблдор долго сопротивлялся. Почти половину всех каникул, выходит. Ну, ты ведь знаешь — защита работает, только если я живу в доме моих родственников и всё такое. Я чуть с ума не сошёл, пока объяснял ему, что Сириус едва не погиб. И что мы провели с ним так мало времени вместе… и мне всё равно, как там работает эта защита, если я потеряю ещё и крёстного. Мне кажется, директор не очень-то понял. Но и препятствовать вроде не стал. Мне нечего на это ответить — с подобными вещами, наверное, всегда получается неловко: что ни скажешь, всё будет звучать фальшиво. Но я очень за него рада. Надеюсь, он это чувствует. Мы молчим. Как будто все темы разом кончились. Но, конечно, это не так. — Я хотел сказать, что ты изменилась, — наконец объясняет он. — Не могу понять, как именно, но ты совершенно точно изменилась, и я даже не знаю, поздравить тебя или посочувствовать. — Не начнешь убеждать, что раньше было лучше? — мрачно интересуюсь я, не поднимая головы. Интересный узор паркета, кстати… — Не начну, — твёрдо говорит Гарри. И я даже по голосу чувствую, что он улыбается. — Ты точно в порядке? Интересно, сейчас лучше правду ответить или, едва ли не впервые в жизни, солгать? — Однажды буду, — в ответ улыбаюсь я, и это даже почти не ложь. Мы выходим из Выручай-комнаты вместе. Гарри обнимает меня на прощание и интересуется, смогу ли я дойти одна. Даже если бы не смогла, ответила бы утвердительно: у него и без меня полно забот. Так что я просто киваю и иду вперёд, не особо задумываясь, куда именно. В конце концов, заблудиться в школе у меня ещё не разу не получалось. В голове назойливыми мухами зудят фразы из прочитанной статьи, и потому я даже не сразу слышу, что меня кто-то зовёт. Это Колин Криви. Конечно, мы знакомы, вот только раньше мы ни разу не общались вот так, наедине. Поэтому, честно говоря, я даже не могу предположить, что ему нужно. Воистину, этот год буквально с ног на уши всё ставит. — В общем, я подумал, — сбивчиво поясняет мальчик, пока я размышляю, — у меня тут есть кое-что. Не уверен, что сейчас самое время для этого, но её нет, и… Как бы… Может, вам нужно… Я почему-то сразу понимаю, о ком он. И, не успев как следует подумать, весьма невежливо интересуюсь: — Почему тогда ты Гарри это не отдал? Или Рону? — Я решил, что к ним с этим соваться нехорошо. Гарри иногда бывает немного вспыльчив, а с Роном вообще страшно связываться, ты же его видела сейчас, — честно признаётся Колин, отводя взгляд. — А ты ругаться не будешь, мне кажется. Так что… Вот, держи. Он всовывает мне в руки конверт и сразу же убегает. Я не могу понять, почему, но разламываю сургучную печать, достаю две вложенные колдографии — и всё сразу становится понятно. Колин сфотографировал Гермиону. Не в прошлом году — так она выглядела, кажется, ещё на третьем курсе. Я тогда знала её только в лицо — как девушку, в которую влюблён брат моей единственной на тот момент подруги. На колдографии хмурая Гермиона сидит за столом, обложившись учебниками по древним рунам, и что-то быстро царапает на пергаменте — и вдруг резко поднимает голову. Я не могу сдержать улыбки. Такие характерные вещи запоминаются лучше всего, если видишь их хотя бы один раз. Вторая колдография заставляет моё сердце пропустить удар — и коридор будто растворяется, оставляя только полыхающие внутри меня эмоции. Это совершенно точно прошлый год. Это Выручай-комната — и мы с Гермионой, стоящие друг напротив друга с палочками. Кажется, тогда мы изучали Обезоруживающее заклинание. Я вглядываюсь в лица так сильно, что начинают болеть глаза. Это я так тогда выглядела — встрёпанная и растерянная, как будто из Мунго сбежала? А вот Гермиона со времён первой колдографии сильно изменилась. Даже взгляд другой стал — как будто жёстче. Я убираю обе колдографии назад в конверт. Наверное, надо бы отдать их Рону, но я просто не могу. Это не совсем честно, наверное, и в то же время у меня рука не поднимется — это единственные её изображения, которые у меня есть. До гостиной я добираюсь, наверное, уже после отбоя — судя по ощущениям. Это ещё повезло ни на кого не наткнуться, потому что снятые за такую ерунду баллы я бы себе не простила. А ещё повезло, что ни в самой гостиной, ни в спальне мне никто не встречается на пути — то ли спят, то ли делают вид, сейчас важно не это, а сам факт отсутствия других людей. Я не представляю, как мне удаётся дойти до кровати, никого не разбудив и ничего не задев в полумраке. И как я ухитряюсь раздеться перед тем, как лечь — мир всё ещё толком не существует, за исключением колдографий, лежащих в кармане мантии. Ужасно хочется посмотреть на них снова, но я и без того чувствую себя так, будто падаю — и не могу остановиться. Но Колин прав — мне это нужно. Видеть её хоть где-то. У Рона есть много других воспоминаний, и у Гарри, и даже у Джинни. А мы с ней провели слишком мало времени вместе. Как ни странно, это успокаивает. Принятие решений вообще успокаивает не хуже настойки с идентичным названием. Наверное, это можно считать маленькой победой. А потом я засыпаю, и, впервые за долгое время, мне совсем ничего не снится.