These Violent Delights

I come along but I don't know where you're taking me I shouldn't go, but you're wrenching dragging shaking me Turn off the sun pull the stars from the sky The more I give to you, the more I die (Nine Inch Nails — The Perfect Drug) Через несколько недель после впечатляющего побега Ирэн ты приходишь домой и слышишь клавесин. Ты замираешь у входной двери, рука на ручке. Музыка — один из самых надёжных счётчиков Гейгера для настроения Джима: Стравинский, когда ему скучно, заедающие в голове поп-мелодии, когда кто-то серьёзно пострадает, Штраус, когда большой план идёт полным ходом, или увертюра «1812 год», особенно тот отрезок с пушкой*. Стараясь не шуметь, ты закрываешь дверь и убираешь пальто на плечики. В последний раз, когда в этой квартире играл Бах, Джим не говорил около трёх дней. На четвёртый он обратился к тебе по дороге в ванную комнату и на одном дыхании выпалил план, связанный с революцией в какой-то небольшой африканской стране, руководителем ФСБ и братьями Лехман. Если бы тебе пришлось рискнуть и выдвинуть предположение, ты сказал бы что это всё связано со структурой. Аккуратный, упорядоченный, рациональный Бах. И Джим, который искренне любит его математику. В гостиную ты пробираешься на носочках. Джим лежит на ковре, спрятав руки за голову и скрестив лодыжки. Он одет в домашнее: треники и старую серую футболку, которая вообще-то была твоей, и выглядит в этом не старше подростка. Глаза его закрыты, ни намёка на то, что он слышал, как ты вошёл, поэтому ты добираешься до дивана и углубляешься в Хемингуэя. В конце концов, ты же должен как-то убивать свободное время, а библиотека Джима настолько велика, что чтиво всегда найдётся. Примерно через десяток страниц ты бросаешь на него короткий взгляд. Джим перебрался чуть ближе к дивану, и сейчас он наблюдает за тобой с крайне задумчивым выражением. Он мог подолгу смотреть на тебя так в ваши первые месяцы, как будто собирал о тебе какие-то данные. Но какой смысл делать это сейчас? Он изучил тебя вдоль и поперёк, и, возможно, буквально. Ты приподнимаешь бровь. — Мне волноваться? Секунда или две безмолвной тишины, и затем его улыбка становится шире, а сам он падает обратно на пол. — Возможно, что и нет. — Обнадёживающе, — сухо произносишь ты. Откладываешь книгу и наклоняешься вперёд, локти опираются на колени. Он выглядит мирно, довольно. Удовлетворённо. — Полагаю, ты не хочешь делиться? — Как никогда, — мечтательно говорит он. Ты фыркаешь и кладёшь ногу ему на живот. Дело в том, что в большинстве случае он готов поделиться. Он любит рассказывать планы, узнавать твою реакцию на них, потому что, ну, он до невозможности поразительный в этом состоянии духа. Он обвивает руку вокруг твоей лодыжки, не тянет, просто остаётся там. — Он будет большой, этот новый. Ты увидишь. Его большой палец поглаживает выступающую кость твоей лодыжки. — Они все большие, — замечаешь ты. Его палец неожиданно глубоко впивается, прямо под кость, и ты рефлекторно дёргаешься. Пытаешься высвободиться, но он только усиливает хватку, ногти впиваются в кожу. — Самый большой. Большой взрыв. Он тянет, и ты соскальзываешь с дивана и осёдлываешь его, колени по обе стороны от чужих бёдер. Упираешься руками в ковёр по обе стороны от его головы. — Да? И кто же в таком случае взорвётся? — Все, — со смехом отвечает он и тянет тебя вниз. *** День спустя, когда ты возвращаешься из магазинов, Бах заменён чем-то гиперактивными скрипками похожим на Вивальди, а самого Джима нигде не видно. Ты оставляешь продукты на кухне и направляешься в гостиную. Он снял Фрэнсиса Бэкона — наконец-то, от этой штуки тебя бросало в пот — и некогда кремовая стена покрылась надписями, чем-то из непонятных паукообразных диаграмм Джима, заполненных странными символами и процентами. Надписи на стенах. Это почти что первое правило на пути безумства. Просто кричит о психической неуравновешенности, и, когда ты впервые с этим столкнулся, ты был близок к поискам смирительной рубашки. А сейчас, что ж, сейчас ты смотришь на эти нечитаемые каракули, и всё, о чём думаешь, это «о, Джим снова что-то планирует». От твоего прежнего понимания нормы давно остались лишь ошмётки. Большая часть диаграммы закодирована, но ты достаточно поднаторел в том, чтобы расшифровать небольшой клочок. Скрижаль в середине — Лондон, ты это знаешь, и уверен, что вот то в нижнем углу подписано твоим именем. — Не трогай, ещё не закончено, — говорит Джим из спальни. — И не собирался. Он подходит к стене и осторожно отступает. Планирование — значит, ты должен быть настороже и контролировать каждое своё действие рядом с ним, да он уже выглядит напряжённым. — Между прочим, только что слышал новости из Ньюкасла, — сообщаешь ты, следя за ним. — Говорят, полиция снова там шароёбится. И уже не в первый раз. С момента столкновения в бассейне, похоже, наблюдение только усилилось. Походит на начало охоты на ведьм. — Знаю, — он постукивает маркером по подбородку. — Нам нужно ненадолго исчезнуть, просто чтобы быть в безопасности. Я надеялся этого избежать, — он зачёркивает что-то и отступает. — Ненавижу Швейцарию. — Швейцарию? — Да, Швейцарию. У меня там дом. — Так ты швейцарец? — удивлённо спрашиваешь ты. Дублинский акцент — это то, что используется по умолчанию всякий раз, когда он наедине с собой, но это ничего не значит. Мог бы быть и южноафриканский или норвежский, потому что ты знаешь, что он говорит на этих языках настолько хорошо, что обманул бы носителя. Он кидает на тебя невозмутимый взгляд. — Просто интересуюсь, — поясняешь ты, поднимая руки. — Скоро отправляемся? — Скоро, Себ. Настолько скоро, насколько это возможно, — его губы истончаются, пальцы вращают маркер. Ожидается взрыв. Значит, есть два варианта. Оставить его в покое, пока он не возьмёт своё настроение под контроль — и, судя по количеству судорог и нервных тиков, это может занять много времени — или ты совершаешь нечто, чтобы выбить его из этого состояния. Второй вариант, возможно, более эффективный. А ещё и более весёлый. Ты незаметно отступаешь, и, пока он внимательно изучает диаграмму, осторожно сжимаешь его запястье. Его сухожилия движутся под твоими пальцами. Веселье, да, немного похоже на прогулки по канату. — Себ, — говорит он почти жалобно. Ты тянешь и крутишься, вмазываешь его лицо вперёд в стену, а руку заводишь за спину, давишь не так сильно, чтобы вырвать, но довольно близко к этому. Он шипит сквозь зубы, и что-то глубоко внутри тебя поднимает свою голову. Джим не единственный садист в этой комнате. Он упирается левой рукой в стену, чтобы подготовиться, и ты накрываешь её своей, переплетаешь пальцы. — Ну, давай, — шепчешь ему в ухо, — скажи, что ты этого не хочешь. Ты увеличиваешь силу нажима на его руку, заставляя его встать на ноги, чтобы плечо не выскользнуло из сустава, и врезаешься другой своей рукою в его. Мелкие косточки на его руке неприятно пощёлкивают. Он скулит, высокий жалобный звук, который откликается прямиком в твоём члене, потому что его драгоценный самоконтроль ускользает. Ты отпускаешь его, хватаешь за шею и задницу и тащишь в спальню. С силой захлопываешь дверь и набрасываешься на него прежде, чем он успевает подняться. Не даёшь ему времени на анализ, не разрываешь контакт с кожей больше, чем на пару секунд, и никогда не теряешь из виду его реакцию — это единственный способ, когда всё может получиться. Оседлав его и пригвоздив его руки к постели, когда они пытаются добраться до тебя чтобы причинить боль, смутно догадываешься, что он ещё заставит тебя заплатить за это, но сейчас тебе поебать. Ты направляешься к его горлу, возмездие за все те синяки, которые он на тебе оставил. Он лежит под тобой и издаёт ещё один слабый стон, и ты просовываешь колено меж его ног и надавливаешь. Он откидывает голову в сторону, закрывая глаза. — Смотри на меня, — требуешь ты, отрываясь от горла. Он не смотрит, потерян в гамме эмоций, и не в силах понять что ты хочешь. Ну и нахуй, ты здесь главный. Ты хватаешь его за подбородок и вынуждаешь повернуть голову. — Смотри на меня, — рычишь ты, и он смотрит, зрачки огромные и тёмные. Ты задыхаешься. Он задыхается. Ты можешь почувствовать, как его сердце скачет прямо под челюстью, но он не двигается, одна из его рук всё ещё лежит на кровати, другая слабо обхватила твоё запястье. Он смотрит тебе в глаза, он даже не моргает. Он первый отводит взгляд в сторону. Ты спрыгиваешь с кровати и практически разрываешь свою одежду. Джим на кровати делает то же самое. Что лицезреть крайне приятно, потому что ты и представить не можешь что творится сейчас в его голове, и неважно как сильно ты хочешь разорвать его на мелкие клочки, у тебя как-то нет большого желания насиловать этого ублюдка. В спешке его пятки царапают простынь, пока он пытается стащить брюки. Твой взгляд падает на бледную кожу его живота, его острые кости таза, на то, как напрягаются его мышцы, когда он поднимает бёдра. В его безумных движениях есть нечто завораживающее. Животное, но, опять же, всё это: и открытое горло, и властный взгляд, и пьянящее чувство что ты у кого-то на крючке… Хищник и его жертва. Он отпинывает брюки с кровати, и когда добирается до рубашки, его взгляд случайно встречает твой. Он замирает, выглядя при этом, как испуганный кролик. — Кончай с этим, — рычишь ты, и он снова отводит взгляд и срывает рубашку. Ты вынимаешь смазку из ящика и вновь нависаешь над ним. Ёмкость почти пуста, но тебе удаётся выжать достаточное количество на пальцы. Ему это пригодится, у тебя не хватит терпения двигаться медленно, и, как ты подозреваешь, у него тоже. Ты ходишь по очень тонкому льду. Одно неправильное действие, и он окрысится, а если он окрысится сейчас, то ты труп. Та-ак что, взять его спереди или поставить на колени? Второе было бы проще, но ты хочешь видеть его, хочешь видеть его лицо, когда ты его берёшь. И хочешь, чтобы он тоже тебя видел, потому что, будь ты проклят, если ты позволишь ему забыть, что это ты — тот, кто сотворил с ним подобное. Ты перекидываешь его ногу через плечо. Он изгибается достаточно легко, гибкий мелкий педик, и ты достаточно силён, чтобы удержать ваш вес. Вводишь два пальца, и он вроде как дёргается, поднимается и впивается своими короткими ногтями в твою спину. Ты слабо сжимаешь руку на его горле и он, дрожа, снова опускается. Вытащив пальцы, ты начинаешь входить. Он сглатывает — адамово яблоко подскакивает под твоими пальцами — но ты и впрямь не можешь заставить себя быть более деликатным. Ему, должно быть, больно, конечно больно, он же не так часто выступает в роли пассива, чтобы привыкнуть к этому, и всё его тело трепещет от боли. Но ты точно знаешь сколько он может выдержать, ты не пересечёшь границы, пока нет. Кроме того, у него уже стояк, так что какая-то его часть наслаждается этим. Нуждается в этом. Ты сжимаешь рукой его горло, это напоминание, которое он не может игнорировать. Когда ты наконец полностью входишь, его глаза медленно закатываются. Хорошая попытка. Сжимаешь сильнее в знак предупреждения, и он снова открывает их, всё ещё дрожа, рука слабо приподнимается. Свободной рукой ты прибиваешь его запястье обратно к матрасу и, наклонившись, кусаешь за губу. Его другая рука расцарапывает твою шею, пытаясь притянуть ближе. Отчаянно, нетерпеливо, полностью в твоей власти, и одной только мысли об этом достаточно, чтобы ты кончил. Ты мог бы отработать его, как тряпичную куклу, взять то, что хочешь, не задумываясь о нём. Очень соблазнительно, и он бы тебе позволил. Вместо этого ты обхватываешь его член. Звук, которым он реагирует, едва ли человеческий. Ты знаешь все его сигналы и знаки, то, как он слишком сильно закусывает губу, как его пальцы дрожат и судорожно сжимаются, и всё это значит, что он близок, так что ты спускаешь руку и сжимаешь основание его члена. Он отчаянно всхлипывает, далеко за пределами слов, даже не в состоянии попросить. Ты перестаёшь двигаться и медленно отпускаешь его, кладёшь руку ему на грудь, прямо над сердцем. Его глаза мокрые, он дрожит так, будто у него лихорадка. Хотя теперь его руки свободны, он не движется, смотрит на тебя как будто… как будто ты — единственный что реально в этом мире. Этот образ забудется тебе не скоро. У тебя снова встаёт. Ты принимаешься надрачивать себе, и возвращаешь руку на его член в нужный момент, и одного ощущения, как он судорожно сжимается, достаточно, чтобы перетащить тебя через край, в добела раскалённое торжественное и волнительное удовольствие. Ты придавливаешь его сверху, и он кладёт на твоё плечо всё ещё трясущуюся руку. Одновременный оргазм. Охуеть, чертовски хорошая работа. Музыка всё ещё играет на фоне. Простыни смяты, твой нос утыкается куда-то в шею Джима, так что ты хорошо ощущаешь запахи пота и секса, оставшийся след его геля после бритья, и ты как-то не озаботился презервативом, так что надо бы принять душ, но чувствуешь себя ты просто изумительно. Однако, долго это не продлится. Он вырвется в любую секунду, и тогда придётся столкнуться с последствиями, какими бы они ни были. Как будто у вас двоих имеется негласное соглашение об этом, и ты знаешь, с каким из его заскоков можешь справиться, а с каким — нет, но… Ты ловишь момент, когда он приходит в себя. Он издаёт какой-то трепетный вздох, а мышцы его живота напрягаются. — Убирайся, — бормочет он. Ты отдёргиваешь руку и откатываешься, прежде чем он станет мерзким. Почти сразу он садится, сложив руки. Плечи напряжены, лицо закрыто. Он касается своих губ, где кто-то из вас прокусил кожу — лёгкая кровоточащая ранка. На горле красные следы от твоей руки, и, если он встанет, ты увидишь свою сперму на его бёдрах. Он заклеймён, и, наверное, ему хреново видеть результаты момента своей слабости сейчас, когда он вернулся к привычному поведению. — Хочешь, чтобы я ушёл? — осторожно спрашиваешь ты. Он переводит взгляд на тебя. Защита снова восстановлена. Странно видеть его привычный самоконтроль, когда всего несколько минут назад ты унизил его до состояния рыдающего комка похоти. Как будто это были разные люди. Он медленно улыбается и похлопывает тебя по бедру. — Нет. Ты облегчённо выдыхаешь. — Хорошо. Не то, чтобы ты прям так сильно беспокоился — это же ты, он знает, что с тобой он в безопасности — но он всегда был и всегда будет непредсказуем. Ты поднимаешься и встаёшь перед ним. — Душ? Он хрустит шеей и рассеянно морщится от едва не вывихнутого плеча. — Идём, — говоришь ты, протягивая руку. Он хватается за твоё запястье и ты вытаскиваешь его из кровати. *** Путешествие в Швейцарию — это ад. Джим раздражителен даже в аэропорту, с ухмылкой поглядывающий на приставных стюардесс и пугающий детей, достаточно храбрых, чтобы приблизиться к нему. Всё это до того момента пока ты не закатываешь глаза и не втаскиваешь его в ближайший туалет, закрываешь дверь шваброй и позволяешь ему выебать тебя над раковинами. Это сделает его более миролюбивым? На какое-то время, и ты благодаришь всевозможных богов, что полёт длится всего полтора часа. Но вы всё ещё находитесь в шести часах езды от его дома. Сначала это ещё терпимо, но он всё больше нервничает. Примерно через два часа ты сворачиваешь на заброшенную бензоколонку, тащишь его на заднюю часть автостоянки и раскидываешь руки в приглашающем жесте, говоря: — Ну, давай. Парой минут спустя ты забираешься в машину с кровоточащим носом, разбитой губой и чем-то, похожим на выломанное ребро, но, по крайней мере, Джим хоть немного успокоился. К сожалению, ненадолго. Его нервы сдают снова едва ли не через пять минут после того, как он заставляет тебя свернуть с автострады на небольшую извилистую заснеженную смертоносную трассу. Это фрустрирует, потому что ты умираешь от любопытства. Ни разу он не упоминал ничего о доме, ни йоты информации за пять с чем-то лет вашего знакомства. Но задавать вопросы сейчас — это феноменально плохая идея. — Здесь налево. Ты замедляешь ход и оглядываешься вокруг. Слева имеется нечто похожее на козью тропу. — Что, сюда? — Нет, вниз по оврагу. Да, сюда. Ты поворачиваешь налево так тщательно, насколько можешь, и даже в этом случае в один особо опасный момент вы просто начинаете скользить. Но тропа расширяется до приличной дороги в несколько ярдов. Ты выполняешь все повороты, вверх и вниз, мимо большого водопада и нескольких заснеженных лугов. И затем поворачиваешь за угол и видишь дом Джима. Он чертовски огромен; слишком мал для особняка, но слишком велик, чтобы быть чем-нибудь ещё. — Это твой? Джим потирает лоб. — Себастиан, перестань задавать очевидные вопросы, у меня от них голова болит. — И ты меня обвиняешь в этом, да? Он косится на тебя, и ты покидаешь машину прежде, чем он мог бы снова стать агрессивным. Рану на губе ты затыкаешь языком. Кровотечение прекратилось, но вот грудная клетка ещё болит. Вытащив сумки из багажника, ты заходишь в дом вслед за Джимом. Присвистываешь, когда входишь в зал, и замечаешь большую двойную лестницу. — Навевает воспоминания, — говоришь ты слегка удивлённо. Заставляет задуматься о том, как там дела у твоего родового дома. Скорее всего, сейчас он полон пылесборников и туристов. — Будь полезен, разведи огонь в гостиной, — рявкает Джим. Он начинает подниматься по лестнице. — В камине, — подчёркивает он. Места, подобные этим, всегда пробуждают в тебе внутреннего поджигателя. Ты бросаешь сумки в коридоре и ищешь поленья. За спиной обнаруживается огромная куча брёвен, покрытых паутиной и пылью, хер знает, как долго они здесь пролежали. Но они всё ещё сухие, так что сойдут. Загрузив корзину, ты принимаешься искать гостиную, открывая двери наугад. Вот ещё один факт о подобных местах: у кого-нибудь наверняка была путаница между гостиной, комнатой отдыха и кабинетом. Здесь имеется даже помещение для музицирования, с огромным и до ужаса расстроенным фортепиано. От каждой из комнат остаётся прохладное и неуютное впечатление, как бывает, когда место уже какое-то время заброшено. Но все вещи в хорошем состоянии, разве что тонкий слой пыли, не больше. Единственное возможное объяснение — кому-то было приказано следить за этим местом, но кому, чёрт возьми, Джим мог доверять настолько, чтобы отдать подобный приказ? Половые доски скрипят где-то над головой. Так что, Джим ещё наверху, занят… да хрен разберёт чем. Ты решил не вмешиваться в его дела и в конце концов нашёл гостиную. Она как с обложки, или какого-нибудь ретро-фильма, вокруг тёмное полированное дерево и античная мебель, на полу покоится персидский ковёр. И, конечно же, здесь установлен массивный камин. Ты ставишь корзину, садишься на колени и начинаешь его разжигать. Всё ещё непонятно зачем вы здесь. Скрываетесь, как ты предполагаешь, но Джим также упоминал что-то о подготовке. Ты скармливаешь пару веток огню. Нечего беспокоиться, да ты и не собирался, но, хм, было бы лучше, чтобы он открылся тебе немного больше. Всё будет, со временем. Давно он не держал тебя в неведении так долго, особенно когда дело касается чего-то важного. Пламя весело потрескивает. Ты кидаешь в него один из толстых журналов. Какое-то время ничего не происходит, а затем он медленно начинает дымиться и тлеет. Дверь скрипит, когда огонь разгорается, и крошечные огоньки превращаются в настоящее пламя. Ты оглядываешься через плечо и усмехаешься. — Какой драматический вход. Джим молча закрывает дверь и подходит к одному из кресел. Боже, он всё ещё на грани? Ты надеялся, что, когда вы доберётесь до места, худшее окажется позади, но, похоже, всё стало ещё хреновее. Он проводит рукой по лицу и вздыхает. — Проверь генератор, — просит он. Или приказывает, что точнее. — Совсем скоро стемнеет. — Мы зажжём свечи, будет романтично, — предлагаешь ты с похабной улыбкой. И снова ничего, лишь стальная тишина в ответ, так что ты выскальзываешь из комнаты в поисках генератора. Генератор готов к использованию, как и дрова: несколько канистр с дизельным двигателем стоят в задней части сарая, сам генератор без ржавчины. Механика никогда не была твоей сильной стороной, но это всё же далеко от ракетостроения, и тебе удаётся включить его без каких-то проблем. Раздаётся низкий гул, и, когда ты возвращаешься внутрь и пробуешь включить свет, массивная люстра загорается в дымке расплавленного золота. Хорошая работа. Ты поглядываешь на дверь гостиной. Джим хочет побыть один, если пребывает всё в том же настроении. Не рассердится ли он, если ты здесь осмотришься? Ну, если бы он был против, мог бы сказать. Ты оставляешь дверь закрытой и, преисполненный любопытства, поднимаешься по лестнице. Так или иначе, впервые ты вступаешь в контакт с его прошлым, и это завораживает. Информации немного, по крайней мере, на первый взгляд. Множество книг, включая какие-то довольно древние, хранятся за стеклом. Связки рукописных заметок, некоторые из которых написаны тем же круглым детским почерком, который ты помнишь из досье о Холмсе, но всё закодировано, и, следовательно, нечитаемо. Несколько картин хранятся в маленькой спальне, скорее всего, подлинники. И, конечно же, спрятанная в шкафу картонная коробка, переполненная фотографиями. Некоторые из них испорчены водой, на других имеются весьма сомнительные пятна, но оставшаяся часть сохранилась неплохо. Стройная женщина со вьющимися волосами держит малыша. Фото класса с крошечным, почти неузнаваемым Джимом, спрятавшимся в заднем ряду. Фото всей школы, около сотни мальчишек, некоторые из лиц которых тщательно затушёваны. Ты зачарованно проводишь большим пальцем по фотографии. Джим в подростковом возрасте — это страшно. Замышлял ли он убийства уже тогда, когда было сделано это фото? Уже убил Карла Пауэрса? Ты убираешь коробку на прежнее место, ставишь точно так же, как она лежала до этого, и возвращаешься в гостиную. Джим сидит на корточках перед камином, слегка покачиваясь, смотрит в огонь. Как и большинство вещей, опасных для здоровья — оружие, высокие здания, яд — пламя вызывает у него схожую реакцию: расширенные глаза, почти детское восхищение. Ты присаживаешься рядом и осторожно берёшь его руку. Кожа горячая и сухая, сев бы он на дюйм ближе, получил бы ожоги. Он не реагирует, кажется, едва ли замечает твоё присутствие, поэтому ты обнимаешь свои ноги, устраиваешь подбородок на коленях и принимаешься наблюдать за ним, ожидая. Охраняя. *** Ты просыпаешься с ебучей болью в шее. Открываешь глаза, моргаешь, пялишься в потолок. Дерево. Балки. Странно. — Почему мы не пошли в спальню? — спрашивает Джим где-то рядом. Поворачиваешь голову. Кажется, ты лежишь на ковре, а Джим неудобно растянулся в одном из кресел. Тебе не впервой засыпать там, где сидел — если ты что-то и вынес из SAS, так это как быстро засыпать в неудобных положениях — и задумчивое состояние Джима обычно доводит его до того, что, ментально истощённый, он вырубается, не утруждая себя перемещениями. Ты садишься и разминаешь шею. — Слишком лень? Он фыркает и с болезненным лицом соскальзывает со стула. — Пойдём. Ванная. *** Треск. Шипение. Искры. Ты уныло трясёшь бритвой. Не-а, определённо сломалась. И, конечно же, это должно было случиться именно когда ты находишься в изоляции — ближайшая деревня не меньше, чем в часе езды, и какая-то крошечная, вряд ли там продают электрические бритвы. Ты проводишь рукой по щетине и косишься в зеркало. — Ты не против, если несколько дней я буду выглядеть немного потрёпанным? — спрашиваешь Джима, когда он проходит мимо, вытирая волосы. — Я против, — раздражённо говорит он. — Зачем тебе это? — Бритва сломалась. — И что же? Возьми мою. Он наклоняется и принимается рыться в сумке, вытаскивает оттуда какие-то бутылки и тюбики. Честно говоря, у этого парня косметичка внушительнее, чем у какой-нибудь дамочки. — Я ведь горло себе перережу, если использую эту хреновину. Он насмешливо смотрит на тебя. — Ты способен обращаться с оружием любого типа и вида, но не можешь просто побриться? — Да мне не приходилось как-то. Вот для чего и нужны современные технологии, Джим, сейчас не надо использовать лошадей и кареты, потому что существуют машины. Он невесело фыркает. Всё ещё на грани. — Ну и куда это тебя привело. Ты пожимаешь плечами. — Ну, опасные бритвы тоже ломаются, ты же знаешь. Можешь просто- — Не могу, — отказывает он, и в голосе слышится что-то резкое. Джим достаёт свою кисточку для бритья и передаёт тебе. — Я же сказал, что не умею, — возмущаешься в ответ. Ты тут не просто дурака валяешь, не хотелось бы срезать себе половину лица, пока Джим на это смотрит, даже если он- — Но я могу, — он вскидывает бровь, и до тебя наконец доходит. — А. Так ты собираешься- — Да. Ты чего-то ждёшь? Ты качаешь головой. Он вздыхает и снова лезет в сумку, оставляя тебя наедине со своим отражением в зеркале. Ты, возможно, и не умеешь пользоваться лезвием — разве только не с целью бритья — но знаешь как это работает, ты видел как бреется Джим столько раз, что сосчитать невозможно. Как только твоё лицо покрывается белой пеной, ты возвращаешься в спальню. Как странно быть плотно покрытым запахом, с которым у тебя ассоциируется только Джим. Он толкает тебя на кровать и встаёт на колени между ног, склоняется, чтобы быть с тобой на одном уровне. Пальцы его правой руки осторожно касаются твоей челюсти, в другой руке зажато лезвие, и твой взгляд сразу же направляется к нему. Всё-таки это оружие, и тебе из личного опыта хорошо известно насколько острыми он их поддерживает. Он наклоняет твою голову набок и прикасается им где-то под ухом. — Страшно? — мягко спрашивает он. Опасное настроение. — Нет, — отвечаешь ты, когда он смахивает лезвие вниз. — Из-за чего бы? — Потому что я прижимаю нечто очень острое к твоему горлу. Ещё один взмах лезвия. Звучит так же, как и при обычном бритье, но очень уж отличается от привычного бззз твоей электробритвы. Ты почти что можешь услышать металлический лязг лезвия. — Мне сосчитать сколько раз твои зубы оказывались у моего члена? — спрашиваешь ты между взмахами. — Что-то не припомню, чтобы это походило на угрозу. — Здравая мысль, — он бережно поворачивает твою голову и начинает с другой стороны. — А тебе это никогда не приходило в голову? Не думал, что я могу просто укусить? — Приходило. Но, как видишь, меня это не останавливало. — Не останавливало. Он не торопится, ещё больше осторожничает, чем когда бреется сам, и это немного раздражает. — Почему ты этим- ммф- — Молчи, — говорит он, пальцы на твоих губах. — Не двигайся, или может произойти несчастный случай. Ты зыркаешь на него, и он улыбается. Улыбкой, которую ты всегда считал острой, как лезвие ножа, и, ох, блять, посмотрите, как же уместна она сейчас. Он проводит бритвой чуть ниже скулы и дальше. — Я этим занимаюсь, потому что на подобные вещи имеет смысл тратить время. Как соблазнение или месть. Или уничтожение, — костяшками он касается места под самым твоим подбородком, — или секс. Не жалуйся, Себастиан, я знаю, что ты можешь быть терпелив. И он говорит сейчас не о блядском бритье, да? Будь терпелив, не задавай вопросов, доверяй ему, поскольку он знает, что делает. Слепо придерживайся. Лезвие замирает напротив яремной вены. Ты не можешь ничего сказать, потому что разговор есть движение горла, что сейчас было бы не очень мудро. Он смотрит на тебя с нехарактерно серьёзным выражением. Ты мне доверяешь? Ты моргаешь и на секунду ясно видишь, как это произойдёт, нажим на лезвие, разрезание сонной артерии, кровь извергается на его бледную рубашку и руки, и лицо. И затем ты снова моргаешь, и всё исчезает, и всё, что ты видишь — тёмные глаза Джима. Ты медленно наклоняешь голову, открывая ему доступ. Я всегда доверяю тебе. Он осторожно скользит бритвой вверх, над адамовым яблоком, к подбородку. — Ну и всё, — сообщает он, слабо щёлкнув запястьем. — Оказалось не так сложно, правда? Ты окидываешь его сардоническим взглядом, но от комментариев предпочитаешь воздержаться. *** На следующий день ты отправляешься в магазин в ближайшей деревне и покупаешь пакет одноразовых станков. *** В течение следующих нескольких дней он не становится веселее. Он либо идёт в одну из комнат и запирает дверь, как будто ты пытаешься ломиться к нему, либо, громко жалуясь, слоняется вокруг и пытается спровоцировать тебя на драку. Ночи… тоже по-своему интересны, ты кладёшь аптечку под кровать, так, на всякий случай. Когда подобное случается в Лондоне — а такое бывало — ты оставляешь его и стараешься избегать, пока сам не позовёт. Но здесь его не избежать. Ты и правда пытался. Не осталось такой комнаты, в которой бы ты не тусовался, но Джим продолжает выгонять тебя из каждой, где бы ты ни пребывал. Начинает казаться, что он это нарочно. Больше провоцирования, но он не стал бы- Секунду. Ты поворачиваешь обратно. Рядом с массивной лестницей обнаруживается небольшая, ненавязчивая каморка, которую ты не замечал раньше. Она скрывает за собой узкий пролёт металлических лестниц, и ты сразу думаешь о Синей Бороде. Но запрещаю тебе входить в ту каморку… К херам, он же ничего не сказал о том, что куда-то не следует заглядывать. Ты включаешь свет и спускаешься по металлической лестнице. Внизу темно, но создаётся впечатление большого пустого пространства и странного эха на расстоянии. Не то, чтобы цитадель, полная мёртвых жён, скорее бэт-пещера. Недолгое ощупывание стен вокруг, и ты находишь переключатель. Лампы включаются одна за другой, осветляя каверзную комнату, заполненную всевозможными вариациями тренажёров. Подземный тренажёрный зал. Почему, чёрт возьми, Джиму понадобилось нечто подобное? Он ненавидит любое проявление физической активности. Ты обходишь комнату, шаги жёстко пружинят на бетонном полу. Гири, беговая дорожка, куча матов, одна из этих массивных многофункциональных скамеек, что выглядит не хуже средневекового инструмента для пыток. Верёвки и гимнастические кольца, свисающие с потолка, несколько огромных зеркал и стойка, похоже на блядский бальный зал. Маленький бассейн притаился в дальнем конце комнаты за стеклянной стеной. И рядом нечто, похожее на целую вереницу коммунальных душей: плитка на полу и несколько леек, торчащих из стены. Ты опираешься руками о бёдра, разворачиваешься. Цирк и маразм, зачем здесь всё это. Даже если бы Джим в пору своей юности ощутил необходимость тренировок, в чём ты всё ещё сомневаешься, это перебор. Больше походит на обучение целого отряда, нежели одного человека. Но теперь тебе будет чем заняться. Ты подпрыгиваешь и ловишь кольца, медленно подтягиваешься. Намного сложнее, чем казалось раньше, всё-таки тебе уже не двадцать. Спрыгиваешь и направляешься к бегущей дорожке. *** Джим не обращает внимания, когда ты входишь в спальню. Но затем он нюхает, и морщит нос. — От тебя смердит, — он поднимает взгляд и осматривает тебя. — Где ты был? — Тренировался, — ты стаскиваешь пропитавшуюся потом футболку и кидаешь её на кровать. Джим отворачивается, лицо его искажено отвращением. — Занимался полезным делом и убивал время. — Ты спускался в подвал, — замечает он, всё ещё глядя на твою футболку. — Ага. А не должен был? Он отворачивается. Ответа нет. Боже, тебя уже тошнит от этого. Ты проходишь мимо и принимаешься снимать обувь и носки. — Успешно? — спрашивает он наконец. — Ну, да, — ты замираешь, палец заткнут за пояс джинс. — Все эти пробежки и прыжки через скамейки, которые ты заставляешь меня делать… Гаврику нужно держать себя в форме. Тяжёлая атлетика тоже пригодится, — ты улыбаешься. — Не хотелось бы уронить тебя, если разложу у стены, так? Что-то мелькает на его лице, призрак его обычной изумлённой улыбки. — Только не переусердствуй. — Хорошо. Собираюсь в душ, хочешь присоединиться? Он качает головой. — Я ещё не закончил, иди сам. — Ладно. Чувствуя себя немного разочарованным, ты уходишь в ванную. *** В ту ночь ты просыпаешься от громкого полного боли стона. Всё ещё наполовину спящий, ты забрасываешь ногу на Джима, твоя рука обвивает его за талию. Снова засыпаешь, когда его дрожащая рука сжимается на твоём предплечье. *** Всё свободное время ты проводишь в тренажёрном зале. Единственное место, куда не заглядывает Джим, и, кроме того, тебе здесь нравится. Честно говоря, ты уже забыл насколько сильно. Ничто не сравнится с жжением в мышцах, ускорением сердцебиения, тяжёлым дыханием, жаждой глотнуть свежего воздуха. Подбадривает, расслабляет и отпускает одновременно. Ты медленно возвращаешь вес на место, каждый мускул торса кричит от этого усилия, но триумф от подъёма такой тяжести стоит затраченных сил. Шаги эхом раздаются по комнате. Ты поворачиваешь голову, чтобы увидеть, как приближается Джим, широко скалясь впервые за последние недели. — Выглядишь счастливым, — сообщаешь ты, убрав гирю на место. — Только что получил интересную информацию. Но я не об этом. Знаешь, ты выглядишь первоклассно, пот и эти напряжённые мышцы. — Первоклассно, — с сомнением повторяешь ты. Едва ли первый раз, когда он креативно отвешивает комплименты, и не плевать ли как он это называет. Ты проводишь руками по лицу и оглядываешься на него, наблюдая, как он облизывает губы. — Что? — Взвешиваю плюсы и минусы того, чтобы выебать тебя прямиком на этой скамейке, — информирует он, неторопливо перемещаясь по комнате и развязывая галстук. — Будет не очень удобно. — Ну да, но с другой стороны, это здесь, так что… Он покачивает ногой, упирается коленом в твою грудь и смотрит вниз на тебя. Выглядит определённо оптимистично. И, да какого хрена, ты же трахался в незнакомых местах. Одним быстрым движением ты захватываешь его колени, вытаскивая из равновесия. Он цепляется только для того, чтобы обнаружить себя лежащим боком на скамейке, и, прежде, чем он сможет выразить своё негодование, ты обхватываешь его за шею и втягиваешь в поцелуй. Он протискивает колено между твоими, а ты сгибаешь ногу, чтобы он мог опереться. Твоя свободная рука находит его задницу, и он издаёт короткий стон и соскальзывает, теряя те крупицы опоры, которая у него была. Приземляется на тебя с невнятным аафрх, почти что падает. Ты придерживаешь его за талию как раз вовремя, чтобы не дать соскользнуть ещё дальше. — Так дело не пойдёт, — шепчет он тебе на ухо. — Душевая? — предлагаешь ты. Он прижимается к мочке твоего уха. — Я знал, что держу тебя рядом не просто так. Ты обнимаешь его за талию и помогаешь встать. Вы оба начинаете раздеваться по пути в душевую, оставляя след из разбросанных футболок и носков. На полпути ты минуешь зеркало и останавливаешься, заметив своё отражение. За последние четыре года тебе как-то не удавалось остаться без синяков и ссадин, но даже по тем стандартам это впечатляет. Весь твой бок пестрит тёмно-синим, фиолетовым и зелёным, дальше идут различные царапины, укусы и ожоги, всё это на разных этапах заживания. Видимые последствия нескольких недель беспокойства Джима. Ты поворачиваешься и пытаешься рассмотреть свою спину через зеркало. Повсюду царапины, потому что хоть ногти Джима и достаточно короткие, он любит стачивать их о тебя всякий раз, когда ты оказываешься сверху. Задняя часть твоих бёдер, по понятным причинам, тоже та ещё картинка. Следует пояснить, не, ты не страдаешь от боли, но видеть, как оно распространяется немного- — Любуешься моей работой? Джим ухмыляется, ладони покоятся на его бёдрах, на нём только нижнее бельё. На его теле тоже множество синяков и укусов. Не так уж и много, как у тебя, но всё же приятно знать, что это палка о двух концах. — Ты сделал всё возможное, я уверен, — говоришь ты, поворачиваясь к зеркалу. — Охренеть, да меня как будто поездом переехали. — И если ты не хочешь добавить в свою коллекцию новые экземпляры, я бы посоветовал продолжить путь. Ты качаешь головой — какой бы весёлой не казалось бы перспектива быть покусанным, ты не в настроении для этого — и идёшь в душевую. Джим стаскивает свои трусы и небрежно бросает через плечо. Ты крутишь краны и встаёшь под поток, отклоняешь голову назад и даёшь воде смыть пот с лица. Джим подходит сзади и разворачивает тебя, его руки обвиваются вокруг твоей шеи и тянут вниз. Поняв намёк, ты опускаешься на колени, но он движется слишком быстро, пихая член тебе в глотку, так что ты давишься и чуть ли не кусаешь его. К счастью, удаётся быстро справиться с этим самым рефлексом, иначе вы попали бы в крайне интересную ситуацию. Кашляя, ты поднимаешь на него взгляд. За последние несколько лет ты привык ко многому, но рвотный рефлекс всё ещё в отличном состоянии. Он освещает тебя ангельской улыбкой и ведёт пальцем по всё ещё саднящей коже у твоего глаза. — Я был слишком быстр, да? Он снова кладёт руку тебе на затылок, а другой обхватывает челюсть, наклоняя твою голову. — Открой ротик ради меня, сладкий, — протягивает он, прижимая большой палец к твоей нижней губе. Ты подчиняешься, и он осторожно вводит член между губами. Рука на твоём затылке скользит вверх, собирая волосы в кулак, и ты видишь, как он откидывает голову назад и закрывает глаза. Ты выпрямляешь язык и сглатываешь, и имеешь удовольствие услышать, как он стонет. Боже, как же ты любишь, когда он позволяет тебе делать то, что ты хочешь, а не брать под контроль каждую чертову деталь. Приподняв верхнюю губу, ты чуть касаешься его зубами. — Осторожней, любовь моя, — выдыхает он сверху, предупредительно сжимая твои волосы. Ты утвердительно хмыкаешь, и его дыхание сбивается. Ты отпускаешь его бедро и тянешься ниже, намереваясь взять дело в свои руки, буквально, но он успевает поймать твоё запястье на полпути. — Ах-ах, сладкий, не жульничай, — упрекает он. Ты отрываешься и косишься на него. — Серьёзно? Ты забыл рассказать правила. — Разве? Что ж, тебе придётся импровизировать, не правда ли? — его рука возвращается к на твою голову и подталкивает к члену. Ты обхватываешь рукой основание и слабо проводишь пальцами снизу. Он рычит в ответ — в этот раз никаких игр и издёвок. Ведь он чудовищно непредсказуем в том, что касается предпочтений, каждый раз это что-то новое. Импровизация — то самое, в чём ты чертовски хорош. Ты подглядываешь из-под ресниц. Его рука ухватилась за стойку, костяшки побелели. Ты ведёшь рукой вниз с его бедра и чувствуешь предательскую дрожь мышц задней части его бедер. При том, что он не может сдерживаться и молчать во время секса, он на самом деле довольно скуден на непроизвольные звуки. Всё что тебе нужно — язык тела. Ты сжимаешь его кожу ногтями, и он откидывает голову назад, сухожилия проступают на шее. Он так красив в этой позе — может показаться чертовски сопливым, но он красив, во всём мире ничто не сравнится с его лицом, когда он на грани. И, что ещё лучше, ты делаешь с ним это, ты уверен, абсолютно, на все сто процентов, что не существует другого такого человека, с кем бы он согласился на подобное. Ты чуть вынимаешь его плоть и засасываешь, и он кончает, но не с привычным проклятием, а с чем-то больше напоминающим вздох. Он осторожно отталкивает тебя — что странно, обычно после секса он становится менее агрессивным — и ты сплёвываешь, наблюдая за тем, как его сперма стекает с водой в сливное отверстие. Миллионы деток Мориарти навсегда потеряны этим миром. Может быть, это даже к лучшему, мир не переживёт исчадий Джима. Он тоже смотрит на воду, но рука всё ещё в твоих волосах, значит, о тебе он ещё не забыл. — Могу я встать? — негодующее спрашиваешь ты. — Этот пол нещаден к моим коленям. Он откидывает мокрые пряди со лба и смотрит на тебя, взгляд упирается в напряжённую эрекцию, которая по его обычным инструкциям не была тронута, и сейчас, к собственному несчастью, весьма очевидна. Уголок его рта приподнимается. — Можем ли мы использовать шампунь в качестве смазки? — спрашивает Джим, оглянувшись на полку. — Особо не спешу узнавать. — Кайфолом. Хорошо, встань и прижмись к стене, Себ. Ты делаешь как сказано, холод плитки передаётся лопаткам, и подозрительно следишь за ним. Он опасен, особенно когда пребывает в таком вот игривом настроении, отчасти ты ожидаешь, что он вытащит откуда-нибудь нож или паяльник. Вместо этого он встаёт на колени, копируя твою прошлую позу. Ты смущённо пялишься на него, а затем его губы накрывают твой член, и твой затылок ударяется о стену позади. Немного неудобно, потому что он никогда такого не делал. Речь не о минете — в этом смысле его можно назвать орально озабоченным, и это не будет преувеличением — но обычно ты лежал, а он возвышался. Нет, ты никогда не забывал кто здесь главный, но сейчас он там, на коленях прямо перед тобой, и ты не можешь так просто смотреть на него и не думать о подчинении, и все эти вещи путаются в голове. — Ты это специально? — стонешь ты. — Ты спрашиваешь меня случайно ли я тебе отсасываю? — Ты знаешь о чём я- боже, — потому что, эй, представь себе, Джим тоже умеет заглатывать. Твоя рука судорожно сжимается в его волосах, и он впивается ногтями в твои ягодицы, предупреждает. Ты поспешно отпускаешь. — Понял, за волосы не тяну, прости. Иногда ты забываешь насколько он чертовски хорош в этом деле, побочный эффект от его способности считывать людей. Он реагирует на всё, что ты делаешь: ты стонешь, и он сдвигается, ты глотаешь воздух, и он движется быстрее. Едва заметное движение или звук от тебя, и он в точности понимает что это значит. Он откидывается назад и проводит рукой по волосам, спешно оглядывая область твоей промежности, как будто бы решает что делать дальше. — Зачем ты это делаешь? — тяжело дыша, спрашиваешь ты. Его взгляд быстро находит твой. — Theirs not to reason why, Себастиан. Ты издаёшь удивлённый смешок. — Теннисон? Сейчас? — Предпочитаешь, чтобы я процитировал что-нибудь другое? — невинно спрашивает Джим. Его глаза сверкают. — Предпочитаю, чтобы ты использовал свои губы для кое-чего другого, а не крал слова мёртвых. — Ох, ну, в таком случае, — и он снова заглатывает тебя. Ты вновь откидываешь голову, а рука автоматически возвращается к его волосам только для того, чтобы замереть на половине пути, когда ты вспоминаешь его ногти. Это и правда не самый хороший момент, чтобы бросать ему вызов, поэтому ты, последовав раннему примеру, смыкаешь пальцы на проволочной решётке, просто чтобы за что-то держаться. Кажется, он вспомнил о руках — ногти сгребают тыльную сторону бедер, а левая рука некоторое время дрейфует в воздухе, после чего пальцы касаются твоих яиц. — Я так долго не- нгх- не продержусь. — Знаю, — отвечает он, прижимаясь к твоему бедру щекой. Его пальцы снова подкрадываются, и ты сосредотачиваешься на потолке, начинаешь мысленно складывать числа, что угодно, чтобы предотвратить неизбежное. Это развитие событий было своего рода мечтой, что преследовала тебя в ваши ранние годы. Возможно, он знал. Чёрт, да кого ты пытаешься обдурить, конечно, он знал! Пятьдесят два помножить на двадцать восемь будет пятьдесят шесть плюс- Он кусает тебя за бедро в тот самый момент, когда вводит палец, и ты издаёшь нечто среднее между ругательством и всхлипом. Ты практически ощущаешь, что он усмехается где-то там у укуса, а затем его губы возвращаются на твой член. Ты опускаешь на него взгляд. Тёмные ресницы контрастируют с бледной кожей, губы непристойно скользят по тебе, и тут он смотрит вверх, и ваши взгляды пересекаются. То, как он смотрит на тебя, то, как всегда смотрел, с самого начала, когда только демаскировался, и сразу после этого, странно и всё ещё незнакомо, с его руками на твоей кровоточащей груди, пялясь на тебя так, будто он не может тебя раскусить, и сразу после этого, его вес, давящий на тебя, его каталогизация каждой твоей реакции, каждого стона и крика, и всегда, всегда, его чёртовы глаза, как будто он может заглянуть прямиком в душу, а ведь он мог, всегда мог, тебе нечего скрывать. И затем он движется, и ты вновь в своём теле, но даже когда кончаешь, ты не закрываешь глаза, не в силах отвести взгляд, стискивая решётку так, будто это дело всей жизни, потому что, чёрт возьми. Он даже глотает. От него это почти что признание в вечной любви. Ты опираешься на плитку, не в силах говорить. Боже, ты так глубоко. Не то, чтобы ты не знал, но вся степень это чувства… Он поднимается и подставляет лицо струям воды. — Возьми себя в руки, Себастиан, это просто минет, — произносит он, закрыв глаза. Ты смеёшься и он поворачивает голову, и затем, ну, хули там, ты притягиваешь его и целуешь прямо под струями воды, не торопясь и растягивая удовольствие. Его рука опускается на твою талию, прижимая тебя только ближе. Когда ты заканчиваешь поцелуй, выражение на лице Джима кажется почти нежным и любящим. — Что ж, — тихо говорит он, рука покоится прямо над твоим сердцем. Ты закрываешь глаза, и накрываешь пальцами его ладонь. *** Какой бы там ветер перемен не подул, ничего особо не изменилось, Джим всё ещё занят планированием. Оно включает в себя множество звонков и писем, ещё больше диаграмм и всяких компьютерных штук, и, к сожалению, совсем мало беготни. В этом грандиозном деле тебе придётся разве что подобрать какой-то пакет, поэтому свободное время ты тратишь на прогулки, а иногда прочёсываешь его библиотеку, которая сохранилась даже лучше, чем та, что в Лондоне. Ты даже начинаешь чистить свои пушки, просто чтобы заняться чем-нибудь, и, спустя неделю или две, с ума сходишь со скуки. А скука приводит к опасным занятиям, например, даже не спросив разрешения Джима, в десять вечера ты устраиваешь временное стрельбище перед домом. Напрашиваешься на синяки, но, по крайней мере, это привлечёт его внимание. Он выходит после нескольких первых выстрелов, под ботинками хрустит снег, останавливается рядом с твоим лежбищем, руки спрятаны в карманы. — Серьёзно, Себ? — протягивает он. — Отвали, — ты целишься и стреляешь. В яблочко, снова. — По крайней мере, сделай это более интересным. Ты косишься на него. Он усмехается, та же усмешка, что была, когда он спустился к тебе в спортзал, значит, у него имеются планы. Планы совершенно иного характера, чем те, над которыми он так тщательно работает. — Интересно, как же? — медленно спрашиваешь ты. *** Ты наполовину осушил бутылку водки. Чья-то ставка, эксперимент или то и другое. Джим бездельничает с Береттой, а твоя цель с тревогой ждёт приговора с другой стороны. Блять, с какой тревогой? Это просто картон, у картона нет чувств — Я, кажется, пьян. Начинаю антра- антроморф- Джим скалится. Ты хмуришься в звёзды над головой, пытаясь изъясняться внятно. — Антропоморфизирую, — торжественно заявляешь ты. — О, очень хорошо, — Джим смеётся над тобой, тихо, не его привычным гоготом сумасшедшего. Это что-то вроде частного смешка, такого, право слышать который есть только у тебя. Что довольно мило. Ты пытаешься вспомнить созвездия. Орион, Сириус. В Лондоне нет звёзд, а ты был вечно занят, чтобы разглядывать их в пустыне. Но их было много в Мадрасе, а дочка дипломата, лежавшая рядом, указывала на них и называла. Вам пришлось красться мимо посольства. Она была твоим другом. С тех пор у тебя их не было. — А у тебя в детстве были друзья? Твоя- твоя собственная банда? — ты делаешь ещё глоток из бутылки и пытаешься представить мелкого Джима с фотографий. — Не-е, ты, скорее всего, был тихим одиночкой. Тем шизиком, которых всегда избегают, я прав? — Заткнись, — категорически говорит Джим. Непривычный тон, поэтому ты перекатываешь голову в сторону, чтобы взглянуть на него и даже неожиданно садишься. Пару секунд всё кружится перед глазами. — Блять. Я тебя задел? Абсурд. У Джима нет слабых мест. Конечно, иногда он буйствует и при малейшей провокации, но из-за чего-то личного? Не, так не бывает. Джим приподнимает подбородок с колен, пялится в темноту. — Я ненавидел детство. Никто не воспринимает всерьёз. — Я бы принял- воспринял- воспринял, ну ты понял. Серьёзно, — ты, наверное, и впрямь пьян, раз не можешь употребить слово в нужной форме. — Даже будь ты мелким. — Ты серьёзно? — Ага. Эт твои глаза, — говоришь ты, взмахнув бутылкой. — Они, блять, не человеческие. Джим просто пялится на тебя, но, да ладно, он всё время так делает. Ты отпиваешь ещё немного и вытягиваешь руки над головой. Джим по-прежнему смотрит, но, как ты видишь, из серьёзного его лицо слишком быстро становится хитрожопым, заставляя твою голову кружиться. — Держи, — он передаёт тебе пистолет. — Подстрели что-нибудь. Ты чуть не роняешь оружие. Пальцы какие-то неуклюжие, с координацией полный пиздец. — Ебаться в сраку. — Промажешь, — усмехается Джим. — Не-е, — шатнувшись, ты прицеливаешься в мишень. И, хотя ты в дерьмо, рука вполне устойчивая. Да ты можешь отстреливать вещи хоть во сне. — В яблочко! — кричит Джим и обнимает тебя за шею, тянет к себе за насильственным поцелуем. — Мой прекрасный мальчик. — Сказал же, — ты обвинительно машешь пальцем в его сторону. — Ты должен был мне поверить. — Дорогой мой, я бы не добился и половины, если бы верил всему, что говорят, — сообщает он, снова тебя отталкивая. — Как же тогда? Ты выцарапывал себе путь из сточной канавы? — спрашиваешь ты, путая согласные. — Выслал путь на вершину трупами? — Трупами? Не будь так вульгарен, конечно, я никого не убивал. Всего лишь искал болевые точки. Ты поворачиваешься, и на секунду мир размазывается перед глазами. — Кого? — Болевые точки. Себ, у каждого имеется ахилесова пята, — лекторским тоном говорит он. — Точка давления, кнопка, которую можно нажать. — Ага? — говоришь ты. — И какая у тебя? Потом мозг обрабатывает сказанное, и ты замираешь, потому что как бы ни был пьян, ты понимаешь, что зашёл слишком далеко. Ты медленно смотришь на него. Он не выглядит зло или угрожающе, или как-нибудь так, как можно было бы ожидать. Ты не можешь прочесть его взгляд, эмоцию на лице, но не можешь не смотреть в его угольно-чёрные глаза, не можешь даже моргнуть. Тишина становится тяжёлой, и он всё ещё смотрит на тебя, как будто пылающее тепло его взгляда может испарить тебя. Но почему же он- ох. Ох. Он первый отводит взгляд в сторону, чего почти никогда не бывает. — Не льсти себе, — фыркает он. — Я сам же и выстрелю тебе в затылок в тот самый момент, как ты встанешь у меня на пути. Это не так. Ты никогда бы и не подумал, что он… — Ну, так я не буду, — ошеломлённо начинаешь ты, — вставать у тебя на пути. Я не хочу вставать у тебя на пути. — В таком случае иди спать. И если тебя вырвет на персидский ковёр, я использую твою кожу в качестве замены. — Никакой рвоты, — повторяешь ты, становясь прямо. — Понял. Ночи, Джим. Он ничего не отвечает, поэтому ты, пошатываясь, отправляешься в дом. *** — Грарх. Джим даже не отрывается от газеты. — Страдаешь от похмелья? — Как будто целого живого кота проглотил. Что за дрянь ты мне всучил? — ты вяло проводишь рукой по лицу. — А ты не помнишь? — После пятой стопки всё размывается, — ты отбрасываешь руку и косишься на него. Он слабо хмурится. — За что-о? Что я сделал? — какое-то размытое воспоминание о серьёзном Джиме, таком, каким он бывает очень редко, но ты ни в жисть не вспомнишь о чём шла речь. — Ничего важно там не было, — он возвращается к газете. — Хотя на твоём месте, сладкий, я бы поскорее взял себя в руки, ибо через пару часов мы отправляемся в Мельбурн. — Мы держим путь в блядскую Австралию? На кой хер? — Расскажу, когда твоё лицо станет менее серым. — Ага, ладно. Мне идти собирать вещи, да? — ты поворачиваешься к выходу. — Я здесь для этого, так ведь? Навьюченный ослик, морская свинка, случайная игрушка для взрослых. — Я бы сказал, нечто большее, чем просто случайная, — замечает он, возвращаясь к газете. — И побрейся, ты похож на бездомного. Ты показываешь ему средний палец и уходишь в спальню. *** Ты выходишь из самолёта, и солнце бьёт прямо в лицо, остаётся только возмущённо хмуриться. Это же Декабрь, почти зима, но светит как весной. Ты хмуришься на воздух, пытаясь понять что за херня творится. — Южное полушарие, — напоминает Джим. — А, точно. Забыл. Он бросает на тебя короткий взгляд. — Держу тебя не за мозги, да? — Я мог окончить Оксфорд с отличием, между прочим. — Правда? Это не показатель, — он вручает тебе солнцезащитные очки, и ты пожимаешь плечами. — Дела идут быстрее, когда мозговой центр у нас ты. — Так и есть. Будь хорошим мальчиком и принеси сумки. *** Мельбурн странный. Подобно Нью-Йорку и Лос-Анджелесу, он кажется молодым и современным, не таким, как европейские города с их вековыми историями, переплетающимися друг с другом в ограниченном пространстве. Нечто старое здесь тоже имеется, но где-то на задворках. Немного напоминает старые церкви и храмы, воздвигнутые на руинах ещё более древних — это ощущение чего-то, скрывающегося под внешней оболочкой. После Швейцарии здешний климат приводит в шок: в этом году лето началось немного раньше, здесь по меньшей мере двадцать пять градусов с ярким жарящим солнцем. Когда-то ты мог просто отмахнуться от жары, бегать по пустыне в полном камуфляжном обмундировании, но после более чем шести лет в Лондоне ты больше привык к дождю и серому небу. Но ты быстро адаптируешься, и уже через несколько дней на твоей коже золотистый загар, а мертвецки бледный Джима совсем за тобой не поспевает. Но, несмотря на то, что большую часть дня вы проводите внутри, ему каким-то образом удалось сгореть. Его нос стал розовым. Это до смешного симпатично. — Итак, почему мы здесь? — спрашиваешь ты. Простыни приятно холодят спину, кондиционер безостановочно работает, а Джим сидит на стуле в пределах досягаемости, его ноги покоятся на матрасе. И всё это очень мило, в духе утренней воскресной неги. — Тень G-8. Ты морщишься в потолок. — Это сейчас объяснение было? Если да, оно не сработало. — Я пытаюсь организовать встречу с одними из самых влиятельных людей в криминальном мире. Ты приподнимаешься на локтях. — Зачем? — Не твоего ума дело, — отвечает он, кидая в тебя странный отстранённый взгляд. Взгляд, на который ты натыкаешься всё чаще и чаще с последней встречи с Ирэн Адлер. — Хорошо, можешь не рассказывать, — ты снова опускаешься и закрываешь глаза. — Как успехи с этой встречей? — Я оповестил всех, кого можно, теперь это вопрос времени. Снова, — добавляет он, голос становится немного мерзким. — Используй свободное время, чтобы расслабиться, — предлагаешь ты. — Расслабиться? Ты приоткрываешь один глаз. — Ты же знаешь что это такое, да? Он наклоняет голову и снова таращится, как кобра. — Что? — хмуришься ты. Джим опускает ноги на пол и переходит к панели кондиционера, отключая его. Внезапное прекращение жужжащего шума делает комнату неестественно тихой. Ты садишься. — Какого лешего ты- — Сними футболку, — говорит он своим не терпящим возражений голосом. Ты затыкаешься и стаскиваешь футболку через голову, кидаешь её куда-то в угол. — Что-то ещё? — спрашиваешь ты. Долой лень, всё становится интересней. — Руки за голову, — ты делаешь как он велит, хватаясь за изгиб металла за головой. — Там их их оставь, — медленно говорит он, — что бы ни случилось. — Без наручников? — Без наручников, — подтверждение. Ты сглатываешь, и он начинает раздеваться, никакой спешки. Температура в комнате медленно поднимается, и ты, кажется, видишь куда всё ведёт. Секс с Джимом почти всегда поражает, часто бывает жестоким, а иногда и ужасающим, но иногда ему нравится идти дальше, используя твоё тело и твои реакции как холст или научный эксперимент. Без исключений, все они оставляют тебя всхлипывающей, умоляющей массой. Без наручников — это что-то новое, но всё же немного беспокоит. — Для этого мне не понадобятся наручники, правда? — он, полностью нагой, возвышается в изножье кровати. — Потому что ты будешь делать в точности то, что я скажу. Так? Он заползает на кровать и садится на твою голень, тянется к ремню. Как приклеенный, ты внимательно следишь за каждым движением его рук. — И потому, если я сделаю это… — его пальцы сжимаются на твоих шарах, а твои пальцы стискивают металлические спирали, — всё, чего ты хочешь это дотянуться и схватить… — другая его рука обхватывает твоё бедро, большой палец располагается где-то рядом с костью. Он опускается, а у тебя уже стоит как каменный, несмотря на то, что он всего пару раз тебя коснулся. Но с ним у тебя всегда так, всё, что ему нужно, это щёлкнуть пальцами, и ты готов идти куда он прикажет. — Хочешь отпустить прутья, да? — он смотрит на тебя из-под ресниц, а твои пальцы зудят от желания прикоснуться к его волосам. — Хочешь использовать руки, чтобы прижать меня, коснуться себя, что-нибудь сделать. Он наклоняется вперёд и прочерчивает языком длинную полосу вдоль твоего живота. Ты откидываешь голову назад и впиваешься зубами в губу. Расположение твоих рук заставляет кожу на животе натянуться, появляются капельки пота. — Так почему бы тебе не сделать это, м-м? Что тебя останавливает? Ни наручники, ни верёвка не сковывают твои движения. Он размещает ладони на твоих рёбрах и прижимается сильнее. Его голова снова опускается, губы замирают в дюйме от твоего горла. — Ты же знаешь чего хочешь, — шепчет он, и это правда, и было бы так легко поддаться и положить ладонь ему на шею. Плечи начинает сводить судорогой, а ладони болят в том месте, где острые узоры металла впиваются в кожу. Капля пота стекает по подбородку и медленно скользит ниже. Джим ловит её языком, снова облизывается, его зубы мягко царапают твою шею, и ты стонешь. Но руки так и остаются за головой. — Хороший мальчик, — его зубы смыкаются на мочке уха, и ты закрываешь глаза. Просьбы только поощрят его на новые пытки, но ты всё равно близок к этому. — Держи их закрытыми, — приказывает Джим, и ты чувствуешь как он встаёт с кровати. — Если ты намереваешься оставить меня в таком положении, скотина- — На твоём месте я больше беспокоился бы о том, что я собираюсь с тобой сделать, нежели чего делать не буду, — говорит он из другого угла комнаты. — Ага, нашёл. Не открывай глаза, Себ, — повторяет он. Пару секунд спустя, кровать прогибается под его весом, и ты чувствуешь, что он оседлал твои ноги. Жара начинает действовать на нервы, особенно потому что ты всё ещё в своих хаки, хоть они и приспущены на бёдрах. И ты злишься на то, что не можешь видеть. — Что ты- — начинаешь ты, а затем его губы смыкаются на твоём члене, и ты чуть не пинаешь его в лицо, остановившись лишь из-за сковывающих движения брюк и руки Джима на твоём колене. Злобный мелкий мерзавец засунул в рот ебаные кубики льда, и эта внезапная совокупность жалящего холода и мокрой сладости его рта, похоже, сведёт тебя с ума. Ты сильнее сжимаешь металл и он немного деформируется. Джим поднимает взгляд, глаза блестят от смеха, но, прежде чем ты можешь что-то сказать, он прижимается к твоему бедру и заглатывает глубже. Ты взбрыкиваешь на простынях в бесплодной попытке отбросить его, но всё же держишь руки где сказано. Послушание до самого конца, так? Эта мразь держит тебя так до тех пор, пока не пересекает грань боли, а затем отрывается от тебя и сплёвывает лёд на простыни. Он откидывается назад, внимательно наблюдая за тобой. Ты слишком устал, чтобы говорить, и на этот раз он тоже молчит, просто смотрит, как ты дышишь, хватаешь ртом воздух и пытаешься вернуть контроль над собой. Его большой палец лениво обводит старый ушиб на твоём бедре, и жара его взгляда становится почти невыносимой, поэтому ты закрываешь глаза, и прислушиваешься к своему успокаивающемуся биению сердца. Когда ты снова открываешь их, он всё ещё смотрит на тебя, и залёгшая морщина меж его бровями, означает, что он сосредотачивается. Ты сглатываешь. А затем он усмехается, вкладывает подтаявший ледяной кубик в рот и возвращается к твоему члену. На этот раз он держится до тех пор, пока лёд не тает полностью, ногами приковав тебя к кровати, чтобы остановить дрожь. Закончив, он с непристойным звуком отрывается от тебя и садится. — Теперь, — весело начинает он, — ответь, куда ты положил смазку? — Я думаю, ты понял, Джим, — хрипло замечаешь ты. — И вообще, не думаю, что смогу пошевелить руками, даже если захочу. — Учитывая, что ты всё ещё способен формировать грамматически верные предложения, голубчик, мы далеко от финала, — он наклоняет голову. — Кроме того, когда это я разрешил тебе открыть глаза? Ты роняешь голову обратно на подушку. — Когда я говорил расслабиться, я подразумевал дневной сон, плаванье, что-то вроде этого. А не пытки ради веселья. — Будь хорошим мальчиком, дорогой, заткни свой рот и расслабься. *** Потолок рябит. Ладно, рябит не на самом деле, но мелкие вспышки перед глазами явно не настоящие светлячки, но нечто крайне на это похожее. Ты пытаешься поднять руку и снова роняешь её, слишком истощён, чтобы двигаться. Кондиционер снова включен, и ты слышишь голос Джима в другой части комнаты, снова треплется с кем-то по телефону. Он даже усталым не выглядит, ненормальный хмырь. Он возвращается и падает на массивную кровать, скрещивает лодыжки. Ты поворачиваешь голову набок, к его лицу, слишком тяжело сделать что-то ещё. Он выглядит довольным. — Это была Ирэн Адлер, — сообщает он, — готова ко второму акту. — Что? — пытаешься сказать ты, но выходит что-то более похоже на «шо». — Она собирается сымитировать свою смерть. Её идея, хочет убедить Шерлока в том, что её убили, а затем вернуться для слезливого воссоединения. Умно придумано, признаю это, играть на его нервах подобным образом, — он смотрит на тебя. — Ещё не пришёл в себя? — Почти, — грубо говоришь ты. Он скатывается с кровати и уходит в ванную. Слышится шум воды, а затем он возвращается к тебе со стаканом. — Сможешь самостоятельно взять его, или мне подержать его для тебя? — спрашивает он, возвращаясь на кровать, имитируя озабоченность. — Не доёбывай, — бормочешь ты, садясь. Он вручает стакан, и ты жадно глотаешь воду. Следует учесть, что он выбрал именно этот момент, чтобы открыться, когда ты едва ли можешь связать слова в единое предложение, не говоря уже о задании правильных вопросов. — Ты поэтому не взял с неё денег? — спрашиваешь ты, как только в голове немного проясняется. — Потому что она якшается с Шерлоком? — Поэтому, и потому что в более грандиозной схеме она окажет мне небольшую услугу. Ты мысленно обрабатываешь его слова. Кажется, маленькая игра Ирэн Адлер едва ли связана с другими проектами Джима. — Что ты имеешь в виду? Он ложится и принимается бессознательно почёсывать нос. Всё ещё нет ответа. Всё ещё держит тебя извне. — Ты мне хоть что-нибудь расскажешь? — спрашиваешь ты, продираясь сквозь дебри разочарования. — Хоть что-то? Что ты делаешь, зачем? Он поворачивает голову набок и рассматривает тебя. — Собираюсь вторгнуться во внутреннее святилище Майкрофта Холмса. Снова Холмс. — А он тебе позволит? — Ох, милый, он сам проведёт меня туда. — Почему? — Он верит в то, что я представляю угрозу. Совершенно справедливо, но по иным причинам, — он переводит взгляд в потолок. — Собираюсь разорвать их мир на клочки, и они охотно вручат мне его остатки, — Джим скалится. — Буду троянским конём. Твои глаза закрываются. Ты чувствуешь себя опустошённым, и ты всегда спишь мертвецким сном после подобных экспериментов Джима. Твой жаждущий отдыха разум воспроизводит какие-то случайные воспоминания. Ирэн Адлер. Её улыбка, взгляд… — А что насчёт девчонки? — спрашиваешь ты, слова начинают смазываться. — Какой девчонки? — рассеянно спрашивает Джим. — Ну, той. Девчонки Адлер. Кейт. Он поворачивает голову и бросает на тебя искренне удивлённый взгляд. — При чём здесь, чёрт возьми, она? — Она важна, — бормочешь ты. Она важна, и Джон Ватсон важен, и ты важен, он не должен забывать об этом. Но прежде, чем ты успеваешь словесно выразить свою мысль, она улетает, и ты погружаешься в сон. *** Даже спустя три недели вашего пребывания в Мельбурне, ты всё ещё не можешь справиться с ощущением какой-то неправильности, когда всходит солнце. Рождество не должно быть солнечным. Но здесь всё равно гораздо лучше, чем в ебаной Швейцарии; в любой момент морозу ты предпочтёшь палящую жару. А ещё здесь значительно больше чего можно исследовать и изучить. Ты развлекаешься тем, что знакомишься с местным криминальным миром, для разнообразия иногда посещая и более традиционные достопримечательности. И, конечно же, участвуешь в деловых встречах Джима. Как и обычно, всю скучную часть — организовать место для встречи, убедиться в его безопасности — он оставляет на тебя. Хотя сам, например, занимается звонками, хрен пойми по каким причинам. Обычно и их он поручает тебе. — Только что поговорил с главой безопасности Риколетти, — делится Джим. Ты смотришь на него через зеркало. Джим стоит в дверном проёме, пальцы лениво постукивают по телефону. — И? — Их босс всё ещё параноит, хочет проверить здание. Я уже посоветовал ему связаться с моим безопасником. Ты отворачиваешься. — А, так вот как это называется в наше время? — обхватываешь рукой подбородок. Трёхдневная щетина. Неебически раздражает, но ты не привык пользоваться пластиковыми бритвами. Кроме того, Джим обнаружил, что ему очень нравится царапаться о неё. — Во время встречи держи эти шуточки при себе. Он известный гомофоб. — Да ну? — ты оглядываешься на Джима, пытаясь оценить его настроение. Не совсем расслаблен, но и не слишком напряжён. Собран? И довольно весел. — Так что же, значит, он не слышал сплетен? — О, конечно, слышал, но считает их клеветническими, — Джим улыбается. — В конце концов, некто, столь устрашающий и уважаемый, как я, наверняка не может быть un arruso, правда же? — Кем? Он машет рукой. — Не бери в голову, это одно из прелестнейших сицилийских оскорблений. — Ну, пусть обзывает меня как только захочет, но если оскорбит тебя, прямиком полетит в окно, capo da famiglia, он иль нет, — спокойно сообщаешь ты. Взгляд падает на лезвие Джима, блестящее и острое. Ну, почему бы нет, ты поднимаешь его и раздвигаешь. Джим смеётся. — Не думаю, что когда-либо прежде видел тебя столь обеспокоенным, Себ. Так мило. — Отвали, — ты проверяешь степень заточенности, острое, как и всегда. Бросаешь взгляд на Джима. — Тебе обязательно наблюдать за мной? Он кивает на бритву. — Собираешься её использовать? — Думал, что смогу. Но предпочёл бы не бриться, когда ты дышишь мне в шею. Он вскидывает брови и, скрестив руки, опирается спиной о дверной косяк. Вот же упрямая козлина. Ты подносишь лезвие к подбородку, но давишь слишком сильно, и оно царапает кожу. Ругнувшись, отдёргиваешь бритву, а Джим мерзко хихикает. — Упс. Оказывается, всё не так просто, как кажется с виду, да, Себ? — Ты не помогаешь, — ты осторожно прикасаешься к челюсти. Маленький порез, ничего страшного. — Ну да, не помогаю. Довольно забавно наблюдать за твоими ошибками. Будешь продолжать в таком духе, и к концу бриться покроешься кровью. — Поспорим? — вырывается автоматически, но глаза Джима уже загорелись азартом. — На что? Это возможность, которой ты ждал. Ты встречаешь его взгляд в зеркале. — На ответ. И, так же как и появилась, весёлая атмосфера испаряется. Глаза Джима сужаются, но сказанного не вернуть, даже если бы ты захотел. — И что ты предлагаешь при проигрыше? — мягко спрашивает он. Ты сглатываешь. — Всё, что только пожелаешь. Это риск. Существует несколько вещей — не так уж и много — которые находятся за пределами разрешённого тобой, и он, как ни удивительно, уважает эти границы. Большую часть времени. Дать ему разрешение, значит… Ну. Чертовски хорошая мотивация, чтобы не облажаться, вот что. Он кивает. Ты приступаешь к делу. Как только ты приспосабливаешься к такому бритью, становится легче. Ты знаешь как обращаться с лезвиями лучше, чем большинство, поэтому вопрос только в здравом смысле и в том, чтобы правильно скопировать движения Джима. Джим внимательно следит за тобой. Простой ли это интерес или попытка нервировать тебя не узнаешь, но в любом случае надо закончить бритьё, не уронив ни капли крови. — Ну вот, — торжественно произносишь ты, смывая последние следы пены, — ни одной капли. Он поднимается и поворачивает твою голову в разные стороны, исследуя результат. — Неплохо, — признаёт он, затем резко поднимается на цыпочки и слизывает капельку крови из-под уха, вот же ж гребаный вампир. — Итак? — спрашиваешь ты, упираясь носом в его щеку. Джим опускается. — Ох, хорошо, спрашивай. Склонив голову, ты задумчиво рассматриваешь его. В последнее время он менее напряжён, но это по прежнему сродни игры с огнём. Да и, честно говоря, с ним всегда так. — Что подразумевается под концом игры? — наконец спрашиваешь ты. Его слабая улыбка исчезает, и он копирует тебя, наклоняя голову, задумчиво глядя на тебя. Ты не противишься и даёшь ему себя рассматривать. — Разрушение, — наконец отвечает он. А затем улыбается, маниакально-ярко, и добавляет, — а ещё развлечение. — Ты этим занимаешься потому что тебе скучно? Его губа приподнимается. — Я и не ожидал, что ты поймёшь. — Если бы ты просто- Но он отворачивается прежде, чем ты успеваешь закончить, и уходит на балкон. Ты провожаешь его взглядом. Новогодняя ночь. Ты чуть не забыл об этом, но с наступлением темноты фейерверки взрываются повсюду. В воздухе звучит ещё один громкий взрыв, а затем появляется сноп искр. Джим подходит к твоему пиджаку и вытягивает пачку. Высовывает две сигареты и зажигалку, поджигает обе и передаёт одну тебе. Ты глубоко затягиваешься и наблюдаешь за толпой празднующих, неспешно идущих по улице. Похоже, им там весело. Так странно, что ты здесь, внутри, в своём личном пузыре, а люди вокруг напиваются и творят бог весть что. — Боже, и не вспомнить когда я последний раз отмечал этот праздник, — тихо говоришь ты. Джим поднимает голову, снова непринуждённо. — Правда? — Мхм. Родители ходили на те причудливые вечеринки с белыми галстуками, шампанским и канапе, и тащили меня. Каждый год, это было дико скучно… — ты улыбаешься своим воспоминаниям. — Тем не менее, я им отомстил. — Как, что ты сделал? — Выебал шведского амбассадора. И жену его тоже, — ты косишься на Джима. — Раздельно, если тебе интересно. Джим издаёт полураздражённый полувесёлый звук. — Было весело, — продолжаешь ты, — наблюдать, как они пытаются справиться с чувством вины, но не знают, что и у партнёра рыльце в пушку. О, видел бы ты лицо моего отца, когда он всё узнал, — ты ухмыляешься. Он поворачивает голову. — А потом что? Ты не отмечал с ровесниками? — Отмечал, в Оксфорде. Я надрался в стельку и перецеловал множество незнакомцев. А вот девяносто третий я начал с кучи голых задниц. Он фыркает. — Удивлён, как тебе удалось дожить до нашей встречи, не обзаведясь ЗППП, Себастиан. — По большей части всё дело в удаче. Ну и надо быть умницей и носить с собой презерватив или два, — ты видишь его насмешливое выражение и улыбаешься. — Знаешь, я не так уж и блядовал на самом-то деле. Он вскидывает бровь. — Серьёзно? — В Оскфорде, да, но не в армии. Им не хотелось трахать своего капрала за Офицерской столовой. Риск в основном того не стоил. — Что потом? — Ну, да, потом… — пожимаешь плечами. — Что, думаешь, я сейчас засмущаюсь? — Нет, не думаю, — он смотрит вниз, другая группа подвыпивших гуляк проходит под окнами. — Я следил за тобой, ты же знаешь, — неожиданно сообщает он. — Прежде, чем мы… Камеры, провожающие тебя по пути и внимательные взгляды после этого. — Да, знаю. — Это было крайне удручающе. Ты переводишь взгляд на него. — Что, смотреть на то, как я сношаю половину Лондона и не получают особой выгоды для себя? Он поворачивается и окидывает тебя сардоническим взглядом. — Не совсем. Я говорю о тебе. В большинстве своём у людей имеются предпочтения, но у тебя… Ты не задумывался об этом. Просто были люди, которые тебе нравились, и те, кто нет, но почему они относились к той или иной категории? Это всё сложновато вспоминать, потому что Джим затмевает каждого, с кем ты спал. — Да есть у меня предпочтения, — ты ухмыляешься ему. — Мелкие, бледные и слишком умные ирландцы, хорошо разбирающиеся в одежде и со странным чувством юмора. — Тебе понадобилось некоторое время, чтобы разобраться в своих вкусах, не так ли? — В конце концов я это понял. Он снова улыбается, но взгляд кажется отстранённым. Какое-то странное настроение. Кажется почти ностальгическим. Ты делаешь ещё одну задумчивую затяжку. — А что на твой счёт? — Что на мой счёт? — С кем ты… до нас? Он не отвечает. Честно говоря, ты бы не удивился, скажи он что был девственником прежде, чем вы с ним начали трахаться. Он был странным во всём, что касалось секса, когда ещё не знал тебя так хорошо. Стойкая уверенность, беспрестанная потребность в контроле… В то время ты считал это чем-то из проявлений его эксцентричности, но, оглядываясь на всё это сейчас, спустя несколько лет наблюдения за ним, его настроениями и механизмами копирования, смысла как-то не прибавилось. Он что-то скрывал. — Я не был такой шлюхой, как ты, нет, — наконец говорит он. — Блядуном, это будет технически вернее, — поправляешь ты, скидывая пепел с сигареты. — Шлюхи берут оплату. — Да, а ты никогда не занимался этим ради чего-то, кроме наслаждения процессом, — он ловит тебя боковым зрением. Тонкий акцент, но он есть. Ты — нет. Он — да. Опасно слишком долго останавливаться на этом. Ты заставляешь себя сказать что-нибудь или сменить тему, а в это время другой фейерверк разрывается над головой, обеспечивая отвлечение. — Да сколько ещё? — спрашиваешь ты, глядя на разноцветные снопы искр. — Пять минут, — он наклоняет голову и выдыхает струю дыма. Наверное, витает где-то в своих мыслях или воспоминаниях. — Тебе не обязательно это мне рассказывать, — начинаешь ты, но Джим с насмешкой тебя перебивает. — О, спасибо за напоминание, Себастиан. На долю секунды мне показалось, что я имею перед тобой какие-то обязательства. — Я только хотел сказать, что могу выслушать тебя, — терпеливо говоришь ты. — Если ты когда-нибудь захочешь поделиться. Я знаю, что такая концепция чужда для тебя, но… Он отвечает не сразу, пальцы прокручивают сигарету. Ты отводишь взгляд, давая ему возможность размышлять, выдумывать, если надо. — В этом нет никакого смысла, — какое-то время спустя произносит он. Ты поднимаешь на него удивлённый взгляд. — В чём, в сексе? А что в нём нужно понимать? Это просто- — ты размахиваешь рукой, — тела. — Для тебя, возможно. Конечно же. У Джима всё сложно, многослойно и является средством манипуляции другими. Это, честно говоря, не должно тебя удивлять. Но удивляет и заставляет задуматься. Ты целовал его все эти годы, практически предложение сделал, потому что- ну, потому что ты даже посмотреть на него без стояка не мог и предполагал, что он чувствует то же самое. Но что, если всё не так? Что если у него имелась совершенно другая причина разделить с тобой своё ложе, что если для него это просто игра? Что, если- — Можешь прекратить панику. Ты поворачиваешься к нему. Он всё ещё смотрит вдаль, сигарета слабо зажата между пальцами. — Я взял тебя, потому что хотел тебя, нет здесь никаких скрытых мотивов. Вернее, — он тонко усмехается, — по этой причине и потому, что ты был действительно компетентен в своём деле. Он смотрит на тебя, и из ниоткуда появляется воспоминание, Джим пялится на тебя своими тёмными серьёзными глазами, а небо над вами усеяно мириадами звёзд. Но воспоминание исчезает, как только ты пытаешься его развернуть. — Спасибо, — говоришь ты за неимением чего-то получше. И прежде чем можешь добавить в свои слова больше смысла, воздух взрывается. Джим поворачивается и опирается локтями на перила. — С Новым годом, Себастиан, — кричит он сквозь окружающий шум. Ты хватаешь его за воротник и втягиваешь в поцелуй — некоторые традиции заслуживают внимания. Он переворачивает тебя и прижимает спиной к перилам, руки ложатся на твои бёдра. — Новый год, новый свет, — бормочет он, и под его словами скрывается ещё один слой смысла, который ты не можешь понять. Поэтому ты и не пытаешься. *** Не только Риколетти параноят. Каждый из них отправляет своего главу службы безопасности шнырять вокруг здания и конференц-зала на последнем этаже. Ты пропускаешь их и не мешаешь рыскать со всё возрастающим весельем. Всё это жестокие и серьёзные люди, которые привыкли запугивать окружающих, но тебя, кхм… — Не забудь картечницу Гатлинга на потолке, — небрежно говоришь ты, и тупой мудила действительно смотрит вверх. — Шучу, — добавляешь ты. — Обхохочешься, — рычит парень, а затем добавляет sharmoot себе под нос. Джим ждёт вас внизу, спрятавшись на заднем плане, пока безопасник не скрывается из виду. Только после этого он подходит к тебе. — Я, кажется, сказал тебе вести себя хорошо, — напоминает он, но улыбка крайне снисходительна. — Просто веду себя с ними дружелюбно. Даже если он не оказывает подобной любезности. Ведь обзывать своего хоста шлюхой не есть проявление вежливости, правда? — ты всего на шаг отстаёшь от него. — Объективно, неужели они и впрямь считают, что британцы не способны изучать другие языки? — Это даёт нам преимущество. До тех пор, пока ты не дашь ему понять- — Всё ещё не так глуп, но спасибо. Он убеждён, что я ещё один английский остолоп. Джим фыркает. — Серьёзно сомневаюсь в этом. — Недооцениваешь мои актёрские способности? — Они о тебе ещё услышат. Ты хмуришься. — И? Он серьёзная фигура, слухами такого не запугать. — Иногда ты кажешься таким невинным, Себастиан, — шепчет Джим, сжав твои щёки. Ты отталкиваешь его, и он хихикает. — Конечно же он запуган, как и все остальные. Ты, мой дорогой, легенда, поэтому я тебе и нужен, — он усмехается тебе. — Чтобы напомнить всем, что всё, что мне требуется это щёлкнуть пальцами, и ты их всех сотрёшь в пыль. — И, думаешь, они появятся, рискнут всем? — О, непременно, — он склоняет голову и закрывает глаза с выражением восторга. — Они не осмелятся не явиться. *** Две недели спустя наконец-то состоится встреча. Вы с Джимом прибываете первыми, как и оговорено. Джим незамедлительно идёт к центру комнаты и медленно там вращается. Затем он постукивает по стулу во главе стола и встаёт у окна, спиной к двери. Ты поджигаешь сигарету и передаёшь ему, а потом встаёшь в углу, в ненавязчивом месте с прекрасным видом на всю комнату. Ни шанса для мошенничества с их стороны. Они следуют друг за другом. Слова Джима накрепко засели в голове, и ты пытаешься поймать хоть чей-нибудь взгляд. Поскольку ты всё же в каком-то роде нижестоящий, они пытаются игнорировать это, но ты видишь, как они напрягаются всякий раз, когда случайно натыкаются на тебя. Они вот-вот обоссутся от страха, как же это смешно! Ну, то есть, все, кроме одного. Человек, о котором идёт речь, единственный британец из всей делегации, и он слишком сильно пытается не показывать свой страх. Это странно, но не поза вызывает у тебя подозрение: в нём есть что-то знакомое. Он поворачивает голову, складывает руки перед собой, и по какой-то причине ты неожиданно вспоминаешь квадроциклы, книги и арки, и- ах, вот что. Баллиолы**. А человек, о ком речь, это Тимоти Берджесс, длинное худое лицо, всегда начисто выбритый староста, в Оксфорде таких полным полно было, определённо не такой человек должен руководить преступной организацией. Ты пересекаешь комнату и присоединяешься к Джиму у окна. Он всё ещё курит и отвлечённо смотрит вдаль, но на самом деле это не означает, что он не обращает внимания. Действительно клевать носом он может только дома. — У нас здесь крот, — небрежно сообщаешь ты. Он поворачивает голову одним из своих рептилоидно-быстрых движений. — Как ты это понял? — спрашивает он, имея в виду что сам уже в курсе, но сообщать тебе не собирался, вот же мелкий пронырливый говнюк. — В один год учились в Оксфорде. Он, — ты улыбаешься и добавляешь словам немного акцента, — получил дружеское похлопывание по плечику от мальца из MI-6. — Разве это не должно быть засекречено? Ты фыркаешь. — В отличие от всех остальных, в то время моя голова не торчала в заднице. Не так уж они и хитры, какими хотят показаться. Джим задумчиво хмыкает и отщёлкивает сигаретный пепел на ковёр. — Он узнал тебя? — Сомневаюсь. Он поворачивается и смотрит на Берджесса с той напряжённостью, которая обычно сопровождается криками. Парень поворачивает голову и явно струхивает, когда замечает взгляд Джима. — Всё же, давай сыграем мягко, — говорит Джим. — Опросим его после того, как закончим. *** Встреча выходит какой-то бесполезной и не несёт в себе ни грамма той информации, на которую ты рассчитывал. Ты ожидал вникнуть в планы Джима, но вместо этого получил лишь обсуждения территорий, торговые соглашения и хер пойми что ещё. А потом, почти в самом разгаре, он просит тебя выйти за дверь. — Прошу прощения? — переспрашиваешь ты, изо всех сил пытаясь скрыть удивление в голосе. — За дверь. Сейчас. Я позову тебя, когда это потребуется, — он поднимает брови. Начать спорить с ним здесь, перед незнакомцами, не вариант. Поэтому ты просто киваешь ему и выходишь в коридор. У него должны быть веские причины. Хотя сложно понять что они собой представляют. Почему он не может тебя просветить? Похоже, что ты резко потерял его доверие, но если бы так оно в действительности бы и было, тебя бы здесь уже не было. Ты упираешься головой в стену. Ирэн Адлер. Майкрофт и Шерлок Холмсы. Троянский конь — может, он нашёл крота в окружении Майкрофта. Но это всё ещё не объясняет всю секретность. Дверь открывается, и выходящие наружу гости предпринимают всё возможное, чтобы игнорировать тебя. Ты всё равно одариваешь их всех весёлой улыбкой. После того, как все шестеро исчезают, ты заходишь внутрь и тихо закрываешь дверь. Берджесс ещё внутри, разговаривает с Джимом. Всё ещё ничего не подозревает. Берджесс слышит щелчок двери и поворачивает к тебе лицо. Ваши взгляды пересекаются, и он моргает. — Присмотритесь, Тимоти, — мягко говорит Джим. Берджесс хмурится, а затем слова Джима доходят до него, и глаза широко распахиваются. Ты наклоняешь голову. — К тебе возвращается память? Скажи, а то я что-то запамятовал: ты был одним из скованных неженок или я действительно удосужился тебя трахнуть? Долбанный мудила совершает ошибку и пытается метнуться к двери, несмотря на то, что ты стоишь у него на пути. Без малейшего труда ты валишь его на пол, а Джим смеётся на заднем плане. — Осторожно, дорогуша, пока не ломай его, — он садится на стол и бросает тебе наручники. Ты сковываешь руки Берджесса за спиной и пытаешься держать его смирно. — Теперь, когда Себастиан здесь, ты можешь вспомнить его, не правда ли? Берджесс извивается в твоих руках, хоть он и лёгкий, сдержанный и прикован к полу твоим весом. Кажется, не собирается сдаваться. — Кажется, ты ему не очень-то нравишься. Но, будь уверен, будешь вести себя с нами хорошо, и он к тебе подобреет, — Джим соскальзывает со стула и садится рядом с Берджессом, склоняется к нему. — Но лучше не тяни резину, — доверительно сообщает он, — наш Себастиан крайне нетерпеливый парень. — Пошёл нахуй, — рычит он. Слишком грязный рот для государственного служащего. Джим вытягивается. — Не совсем то, на что я рассчитывал. Понимаешь, я всего лишь хочу, чтобы ты ответил на пару вопросов, — он очаровательно улыбается. — Неужели это так сложно? — Ничего вам не расскажу. — Ах, — Джим откидывается на стол и что-то кидает тебе. Ты ловишь не глядя. Это его лезвие, которым ты брился в течение последних нескольких дней. Ты встречаешься с ним взглядом, и он подмигивает тебе – «порази меня». — Последний шанс, Тимми, — говорит он, пока ты несколькими быстрыми ударами разрезаешь рубашку на парне, и ткань покорно падает на пол. Ты наклоняешься, чтобы поймать боковым зрением выражение лица Берджесса. Поджав губы, он размышляет о чём-то. Ты бросаешь короткий взгляд на Джима и ловишь ускользающую улыбку. — На кого ты работаешь? — спрашивает Джим, и всякий намёк на юмор исчезает из его голоса. Формальность, первый шаг к его слому. Он из MI-6, это каждому из вас троих известно. Но Берджесс не отвечает. Ты прикасаешься лезвием чуть ниже его лопаток и смотришь на Джима. Он коротко кивает. Первый разрез — точная хирургическая линия, следующая, параллельная первой, похоже на тонкую кровавую посадочную полосу. Берджесс не издаёт ни звука. — На кого ты работаешь? Он перестаёт молчать, когда ты принимаешься снимать кожу. *** — Что ж. Ты отрываешь взгляд от окровавленной раковины. Глаза Джима блестят. Последний раз он так выглядел, когда, в стремлении поскорее добраться до твоей кожи, разорвал один из твоих любимых костюмов. — Было весело, — добавляет он. — Почему ты меня выгнал? — ты отчищался не менее пяти минут, и вода всё ещё кажется розовой. Ты поднимаешь руку на уровень глаз. На ней всё ещё видны чёткие красные следы под ногтями, но, опять же, работёнка оказалась довольно грязной. Оглядываешься через плечо. — Что там было такого, что я не должен был слышать? — Не имеет значения, — он по-кошачьи лениво потягивается и закрывает глаза. Ты бросаешь очистку и поворачиваешься к нему, скрещивая руки. — А что насчёт него? — киваешь в сторону конференц-зала, где тело Берджесса ожидает расправы. — Разве это не проблема? MI-6 подобрались к нам так близко? Я думал, мы именно из-за этого покинули Лондон. — Так и было. Но времена меняются, — он разворачивается и возвращается в зал. — Timeo Danaos et dona ferentes***, — нараспев произносит он. — И где, блять, ты успел выучить латынь? — кричишь ты ему вслед. Уроки были давно, лет пятнадцать назад, но ты всё ещё помнишь именно это предложение. Остерегайтесь греков, несущих подарки. *** Обычно тела рядом с Джимом очень удобно исчезают. Однако, не в этот раз. Он сказал, чтобы ты загрузил тело в багажник, что ты и сделал, полагая, что он прикажет увезти его в доки или на строительную площадку, или в любое другое место, которое может быть использовано для подобной цели. Вместо этого он направляет тебя в тёмный переулок за две улицы от британского консульства. — Здесь, — небрежно указывает он. Ты ёрзаешь на сиденьи. — Ты, блять, серьёзно сейчас? — Да, полностью. Быстро-быстро, вытаскивай его. — Они найдут его в течении дня и даже раньше. Ты что- — Себастиан, — в его голосе прорезается что-то очень опасное. — Ладно. Ты выходишь из авто. Над головой мигает лампочкой камера безопасности, но уж с ней-то Джим разберётся. И ни души вокруг. Открываешь багажник и вытаскиваешь тело Берджесса — по крайней мере, те кусочки что от него остались. Ты пытаешься спрятать его за мусорными баками, но всё ещё невероятно заметно. Почти что повесить знак «МЕРТВОЕ ТЕЛО, ПОЖАЛУЙСТА, УВЕДОМИТЕ ПОЛИЦИЮ». — Так сойдёт, — замечает Джим из машины. Ты возвращаешься, чувствуя себя глубоко неудовлетворённым работой. — О, не смотри так, — зевает Джим. — Его должны найти. Ты запускаешь двигатель и опускаешь взгляд на руль. — Я удивлён, что ты не оставил его у них на пороге. Он хихикает. — Передумал в самый последний момент. *** Два дня спустя вы отправляетесь в Лондон. Добираетесь до аэропорта, но вместо того, чтобы идти прямиком в VIP-зал, как это обычно происходит, Джим идёт в уединённую часть аэропорта. Где вас дожидается, блять, целый частный джет. — С каких это пор мы летаем в частном порядке? Он пожимает плечами и надевает солнцезащитные очки. — С этих пор, очевидно. Забирайся, я устал от чертовски жаркого солнца. Ты забираешься внутрь и молча садишься на своё место. Закрываешь глаза, прислушиваясь к гулу двигателей. Чувствуешь давление, что вжимает спину в кресло — неважно как часто ты летаешь, это никогда не надоест. Когда самолёт набирает высоту и выравнивается, ты принимаешь более удобную позу. Так или иначе, джетлаг до тебя доберётся, но сейчас можно немного поспать. Джим всё равно не хочет разговаривать. Ему следовало бы знать, что ты думаешь обо всём этом — о внезапной потере осторожности, о его непрекращающихся секретах… Но он явно игнорирует тебя и твои мысли. — Прекрати дуться, — в какой-то момент говорит Джим. Ты держишь глаза закрытыми. — Не только я отказываюсь разговаривать. — Себастиан. Что за ребячество. — Ребячество? — ты открываешь глаза. — Я думал, ты именно этого и хочешь, чтобы кое-кто захлопнул варежку и делал то, что ему говорят. — Себастиан- — с раздражением начинает он. — Нет, — ты садишься ровнее. — Все эти три месяца я слепо следовал за тобой и без вопросов выполнял все приказы- — Ты спрашивал- — Ага, раз или два, и ты сказал мне отвалить, что я и сделал. А я хотел бы знать как долго ещё это будет продолжаться, потому что мне неприятно быть твоим безмозглым лакеем. Он пялится на тебя, губы сжаты, а ты прямо смотришь в ответ. Последняя капля, что переполняет чашу и всё в этом духе, и он может выкрикнуть всё, что хочет, но ты не отступишь. Не в этот раз. И затем он отводит взгляд в окно и пожимает плечами. — Что ж, полагаю, сейчас самое время всё тебе рассказать. Я собираюсь сделать так, чтобы меня поймали. От удивления ты чуть не соскальзываешь с кресла. — Ты… что? Он одаряет тебя спокойной улыбкой. — Я позволю Майкрофту Холмсу меня поймать. — Ты с ума со- Зачем? — Мне кое-что от него нужно, а он даст это только если решит, что всё под контролем. — Шерлок, — безжизненно предполагаешь ты. — Да, Шерлок, умница. Тебе необходимо кричать об этом? Всё это выбивается из твоей системы? — Это и есть твой грандиозный план? Попасться на своих преступлениях и сесть в тюрьму? — ты проводишь рукой по лицу. — А как ты планируешь сбежать? Я, конечно, знаю, что ты хорош, но тюремные камеры MI-5 не то, чт- — Разумеется, он сам меня и отпустит. Сделает что угодно, чтобы понять за чем я охочусь. Бессмыслица какая-то. Даже для Джима, в этом нет никакой логики, и ты не понимаешь как он этого не видит. — Так, давай подведём итог, — говоришь ты, поигрывая пальцами. — Ты считаешь, что именно он, и никто другой, поймает тебя, что он оставит тебя в живых, что он изъявит желание пообщаться с тобой, что он даст тебе что ты там от него желаешь получить, и что после всего этого он тебя отпустит. Как-то дохрена допущений. Он улыбается тебе. Опасная улыбка. — Ты потерял веру в меня, Себастиан? Ты и правда думаешь, что я не знаю на что иду? — Я… Нет, конечно нет, не глупи. Но… Я не понимаю. Он закатывает глаза. — Конечно, не понимаешь, честно говоря, я был бы крайне удивлён, если бы ты понял. Но, — голос его падает ниже, — со временем всё прояснится. Ты наклоняешься вперёд и складываешь руки. План большой, невероятно рискованный, запутанный и идиотский, и ты почти можешь почувствовать, что всё вращается вокруг твоего контроля. Ты не можешь… конечно, ты доверяешь ему, ты не можешь даже подумать о недоверии, но это? Ты поднимаешь взгляд. — А что ты имел в виду под теми словами о Трое? — Троянский конь. Помнишь о нём, да? Я уничтожу их обоих изнутри, пока они придержат для меня дверь. Он смотрит на тебя. Свет заходящего солнца отражается в его глазах, два маленьких огонька, заставляющих его выглядеть как демон в одной из тех средневековых картин, которые он так любит. — Они сгорят, мой милый, — говорит он, широко скалясь. — Они сгорят.