These Violent Delights

To your recklessness and pleasure I purely commit 'Cause everything that you are Is everything that is (IAMX — Nature Of Inviting) Тепло и мягко. Ты чувствуешь приятную тяжесть в конечностях, каждый выдох — наслаждение. Нет ничего, кроме глубокого удовлетворения, полной релаксации. Ты плывёшь в темноте, как- Резкая вспышка боли из дюжины мест одновременно. Ты замираешь. Лёгкое движение — и всё начинает болеть. Ты открываешь глаза. Белое, мягкое — простыня. Подушка. В голову будто набили ваты, каждая мысль как патока, медленная, тягучая, липкая. Ты один в постели. И это не твоя спальня. Ты чувствуешь запах секса, крови и пота, о, да, это возвращает воспоминания- его рука в твоих волосах, оттягивает голову назад, обнажает горло, холодное лезвие ножа прикасается к яремной вене -но ты всё ещё жив, хотя, если судить по ощущениям, ты пережил по меньшей мере взрыв. Пробуешь подвигать плечами. Помимо ноющих от боли мышц, есть зона между лопатками, где- кровь медленно стекает по твоей спине -всё горит. Чертовски больно, но терпимо, и ты слышишь слабый треск бинта, значит, об этом позаботились, даже если ты не можешь вспомнить как. Ты очень осторожно перекатываешься и, сев в кровати, пробуешь подняться. Твёрдо упираешься ногами в пол. Протерев глаза, пытаешься прийти в себя. С последнего похмелья прошли годы, но ощущения схожи: то же головокружение и легкая неадекватность. Что ты помнишь? Ты злился, избивал кого-то, а потом- ты и правда кричал на Мориарти? Наручники. Боль. Вожделение. Его взгляд направлен на тебя, никогда не отворачивается. И он что-то сказал, про послушание и желание взять второго в команду- ты хочешь меня -ты, что, выдумал всё это? Может, ты каким-то образом уснул в его кровати со всей своей бессознательной передозировкой желаний? Но нет, всё наяву, каждый ушиб, и царапина, и порез доказывают это. Ты оглядываешься. Кровать похожа на поле боя. Белые простыни не подлежат восстановлению, являясь молчаливым доказательством вчерашней ночи. Плотные шторы ещё закрыты, невозможно сказать сколько часов ты проспал. Или провёл без сознания; ты не чувствуешь себя выспавшимся, ты просто провалился в ничто. На прикроватном столике возвышается большая бутыль воды. Обычно, прежде чем выпить, ты дважды проверишь то, что даёт Мориарти, но после произошедшего… Что ж. Теперь всё иначе, ведь так? Ты выпиваешь разом половину, и желудок возмущённо взрыкивает. Сначала завтрак, потом душ. Пересекаешь спальню. Здесь немного холодно, но на дверном крючке висит халат. Он мягкий и тёплый, и определённо слишком большой для низкого роста Мориарти. Открыв дверь, ты опираешься плечом о дверной проём. В гостиной играет музыка, джаз в исполнении духовых инструментов, Мориарти — Джим — сидит на диване, ноутбук на его коленях, он одет только в футболку и штаны. — Прими душ, — лениво говорит он, не отводя взгляд от экрана. — Ты воняешь. — Сначала еда, — отвечаешь ты. Голос хрипл- только одно слово ты можешь выдохнуть, прошу, снова и снова, крича на него, поскольку острие ножа вспарывает кожу между лопаток — В шкафчике над раковиной есть хлеб. Ты смаргиваешь и пытаешься вытряхнуть воспоминание. Он всё ещё не смотрит на тебя, так что ты направляешься — медленно, осторожно — на кухню. Проходишь мимо дивана, на котором он сидит, и любые беспокойства, которые ты мог испытывать по поводу его игнора, улетучиваются, как только он резко выкидывает ногу, подсекает тебя, и ты тяжело падаешь на колени. — Какого хуя- — начинаешь ты прежде, чем он хватает тебя за затылок и притягивает к себе. Он целует тебя властно, с зубами и языком, и твоя губа, едва зажившая от прошедшей ночи, снова кровоточит. Этот вкус- ты что есть сил закусываешь губу, пытаясь сдержаться, а он погружает ногти в твою горящую и разодранную кожу В последний раз дёрнув за волосы, он отпускает тебя и невозмутимо поворачивается к экрану, спокойный, как удав. Несколько секунд ты пытаешься заставить себя двигаться. Охуеть. Говоря о кардинальных переменах. Ты с трудом поднимаешься и идёшь на кухню. Почти добираешься до неё, когда он вновь заговаривает с тобой: — О, и никакого кофе. Твоему организму нужно сохранять жидкость. Ты поворачиваешься, и он озаряет тебя своей дьявольской улыбкой. Той, которая заставляет всех нервничать — твоё сердце на секунду замирает. — В конце концов, ты много потерял. покрытые кровью простыни, и пот, и слёзы — Я бы не сказал, что потерял, — медленно произносишь ты. Он вопросительно приподнимает бровь: — Не сказал бы? — Я бы сказал, их у меня отобрали. — Семантика, — протягивает он. — Самое важное для тебя сейчас заново всё восполнить, — он вновь переводит взгляд на ноутбук. — В холодильнике есть апельсиновый сок, можешь выпить. — Хорошо. Спасибо, — ты снова поворачиваешься к нему спиной и уходишь в поисках хлеба. Сидеть за столом, жевать тосты, когда Джим работает всего в нескольких ярдах от тебя, кажется чем-то на удивление идилличным и домашним. Ты продолжаешь смотреть на него, ожидая чего-то, но он не отрывает головы от ноутбука. Он выглядит целиком и полностью непринуждённо, в отличие от всего того, что ты видел раньше. — the same old tingle that I feel inside, напевает на заднем фоне Элла. Джим вздыхает, закрывает глаза и с хрустом разминает шею. Когда он снова открывает их и ловит твой взгляд, он одаривает тебя ещё одной нервирующей улыбкой, а потом снова возвращается к делам. — like a leaf that’s caught in the tide - После завтрака — оказалось, уже три часа дня, так что сказать «ланч» было бы уместней — ты принимаешь такой необходимый для тебя душ, тщательно держа спину в отдалении от воды. Приподнимая руки над головой, ощущаешь как каждое движение отдаётся лёгкой болью в плечевых суставах. В конечном счёте тебе удаётся себя очистить. Более или менее. Мучительно медленно вытершись, возвращаешься в спальню в одном лишь полотенце. Одежда. Где ты вообще собирался её найти? Ты чётко помнишь, что Джим буквально разорвал на тебе рубашку, пуговицы летели во все стороны. Но что случилось с брюками? Позаимствовать его вещи не получится, этот человек на голову ниже тебя, и все его шмотки подогнаны настолько- Джим сидит на кровати, всевозможные вещи разбросаны по простыням. Ты замираешь и смотришь на них. Несколько бутылок, ножницы, что-то белое в пластиковой упаковке — бинты. Ах, аптечка. Имеет смысл. Боже, сегодня твой мозг на удивление медленно работает. Щелчком пальцев он указывает на кровать и ты тяжело присаживаешься рядом. В голову приходит воспоминание о том, как он впервые ухаживал за тобой: ты ожидал поймать пулю в затылок, а вместо этого получил перевязку. Джим Мориарти вечно непредсказуем. Сначала он уделяет внимание мелочам: быстрыми и безразличными движениями пальцы втирают мазь и дезинфицирующее средство в царапины, тщательно смазывают чем-то прохладным и ароматным ожоги. Ты пялишься на кровать, снова белоснежную и опрятную. Должно быть, он поменял простыни, пока ты был в душе. Мысль о Джиме Мориарти с полными руками грязного белья имеет обратный выхлоп, и ты издаёшь полный удивления смешок. Джим поднимает взгляд от твоего плеча и усмехается: — Ты же не думал, что квартира остаётся безупречно чистой сама по себе, правда? — Ты и посуду сам моешь? — спрашиваешь ты с ухмылкой. — В резиновых перчатках и цветастом фартучке? — Для этих целей у меня есть посудомоечная машина, — сухо отвечает он. — А теперь заткнись, мне нужно сосредоточиться. Ты откидываешься назад и предоставляешь ему доступ к груди. Всё ещё чувствуешь себя немного… плавно, беспредельно. Небольшое пощипывание дезинфицирующего средства едва ощущается, хотя ты понимаешь, что всё дело в нежных и осторожных прикосновениях пальцев Джима. Будто он — твоя единственная связь с реальностью. Он обрабатывает последнюю царапину и добирается до твоего горла. — Боюсь, они должны исчезнуть сами по себе, — говорит он с лёгкой улыбкой. Под словом «они» подразумевается множество отпечатков пальцев по обеим сторонам твоей шеи. Это далеко не единственные синяки на твоём теле, но конкретно эти невероятно заметны. Вероятно, он так и хотел: чтобы ты какое-то время не мог смотреться в зеркало, не вспоминая о произошедшем. Твои запястья тоже в кровоподтёках и царапинах — следы от наручников. Ты смутно припоминаешь, что не менее получаса пытался выбраться из этих злоебучих штук, ничего удивительного, что они так выглядят. Костяшки тоже сбиты в кровь, но уже по твоей собственной вине. Ну и это вполне привычно. В целом ладони напоминают руки мастера боевых искусств, такие же обшарпанные и мозолистые. Он опускает их на одеяло и пересаживается так, чтобы оказаться у тебя за спиной. Ты знаешь что будет дальше и немного этого побаиваешься. Он снимает повязку между твоими плечами и, чуть надавливая, обводит линии пальцем. Ты не можешь сдержать дрожь. В ванной ты провёл несколько минут перед зеркалом, чтобы как следует рассмотреть раны. Было несложно, четыре линии, одна буква. — Знаешь, — начинаешь ты, склонив голову, — если ты хотел как-то, блядь, заебато меня пометить, мог бы сводить в тату-салон или в иное подобное место. — И где в этом веселье? Его пальцы обвивают твой бицепс, и следующее, что ты чувствуешь — влажное давление языка на рану, вот ебаный извращенец. Твоя правая рука слепо ищет что-нибудь, за что ухватиться, и, наконец, находит край кровати, сжимая его достаточно сильно, чтобы вновь разбередить ранки на костяшках. — Не уверен, что это гигиенично, — выдыхаешь ты. Он хихикает за твоей спиной. — Только не говори мне, что после вчерашнего бладфеста ты всё ещё волнуешься о гигиене. — Просто не хочу, чтобы ты что-нибудь от меня подцепил. Ты же не знаешь где я был и всё такое. Кровать скрипит, когда он откидывается назад. — Я в точности знаю где ты был, в этом-то и суть. И не волнуйся, ты чист. Я тебя проверил. Не двигайся, — раздражённо добавляет он, когда ты дёргаешься в изумлении. — Ты… Что? Когда? — Не тупи, ты же не думал, что я разделю с тобой своё ложе, не приняв при этом некоторые меры предосторожности? На прошлой неделе, когда ты спал в машине, я взял пробу твоей крови. — На прошлой неделе- — ты начинаешь поворачиваться к нему. Его правая рука касается твоего плеча и обхватывает твой подбородок, разворачивая голову обратно. — Смотри вперёд. — Так ты планировал всё это? — недоверчиво спрашиваешь ты. Всё это время ты был убеждён, что не интересуешь его, когда на самом деле он запасался презервативами и смазкой, вот что невероятно. — Я подготовился, а это большая разница. А сейчас замри. Твои плечи напрягаются, когда ватный тампон касается спины, а он охает и причитает, как самая долбанутая училка в истории. На самом деле, тут нечему удивляться. Мор- Джим повёрнут на контроле, и сама мысль о том, чтобы он вытворял подобное без надлежащей подготовки, ещё более смехотворна. Тем не менее, всё это было… экстремально. — Слышал когда-нибудь о понятии границ? — иронически усмехнувшись, спрашиваешь ты. Джим фыркает. — Скучно. Предсказуемо. — Ты тайком стащил мою кровь. — Да, так я и сделал, — он обрезает бинт и снова подаётся вперёд. Устроив подбородок на твоём плече, смотрит на тебя щенячьими глазками. — Напуган до ужаса, милый? — Кем, тобой? — твой взгляд падает на его губы, а затем вновь поднимается к тёмным, нечитаемым и слишком выразительным глазам. — Да ни в жизнь. Он жмурится от удовольствия и целует тебя, язык вспарывает затягивающуюся ранку, и, чёрт возьми, она никогда не заживёт, если не оставить её в покое. Джим спрыгивает с кровати и встаёт, прячет руки в карманах. Смотрит на тебя с какой-то особенной гордостью, и этот взгляд творит с твоими внутренностями странные вещи. — Я бы сказал всё к лучшему, но это не совсем верно, правда? — произносит он. — Ты скоро поправишься. Ты отклоняешь голову назад и закрываешь глаза, пытаясь оценить насколько плохо твоё состояние. В качестве вывода можно грубо сказать «боль, везде». — Вряд ли буду полезен для тебя несколько следующих дней. Я едва могу идти прямо. — Ничего, — прикрыв один глаз, ты наблюдаешь за тем, как на его лице медленно расцветает улыбка. — Мы найдём тебе применение. *** Он вручает тебе спортивные штаны и футболку, которые наверняка были куплены специально, ведь он заранее подумал о таком развитии событий, и предлагает отдохнуть. Тебе становится почти неловко от того, как просто ты подчиняешься приказу и тратишь несколько последующих часов на дневной сон. Никаких больше влажных фантазий, теперь у тебя есть он, и реальность превосходит даже самые смелые ожидания. Никаких беспокойств и никакой фрустрации. Вчера что-то изменилось, и теперь не вернётся в исходное состояние. Теперь он относится к тебе не как к простому подчинённому. Не будет и перепихонов наскоряк. Не будет и чёртовых отставок. Перестав ощущать, что вот-вот упадёшь в обморок, ты принимаешься гулять по квартире, исследуя её. В свете дня спальня выглядит шире, тяжёлые тёмные шторы разведены в стороны. Сбоку обнаруживается просторная гардеробная. Она поделена на две части: одна сторона заполнена костюмами, его профессиональными нарядами, а на другой висит почти каждый предмет одежды, который только может прийти в голову. Даже бейсболка. Ты берёшь её в руки и принимаешься вертеть, рассматривать, пытаешься представить в ней Джима. Ванную комнату ты видел и раньше, в те редкие случаи, когда он позволял тебе отмыть кровь или грязь. Огромная ванная, достаточно просторна, чтобы вместить двоих, причудливая душевая кабина, мрамор и хром раковины… Всё стильное и удобное. С другой стороны коридора имеется ещё одна дверь, ты предполагаешь, что за ней прячется запасная спальня. Дверь не заперта, и ты осторожно открываешь её. На спальню не похоже. Скорее уж комната наблюдения, одна стена которой полностью занята более чем дюжиной разномастных экранов. Все они показывают зернистые чёрно-белые кадры с камер безопасности. Пока ты рассматриваешь их, один переключается с чего-то, похожего на внутренности Вестминстерского дворца, на Даунинг-стрит. Всевидящее око. Это объясняет многое. В углу комнаты располагается массивный письменный стол с ужасающе огромным компьютером, а также всевозможные кабели и крошечные отвёртки. Решив держаться подальше, ты возвращаешься обратно в зал. Здесь есть ещё одна дверь, и вот она ведёт в небольшую комнату, заполненную картотечными шкафами. Поддавшись импульсу, ты открываешь ящик с буквой М, и, конечно же, находишь папку, подписанную Моран, SAH. Вынув, открываешь её. Она заполнена пустыми страницами, в конце приклеен стикер, на котором написано хорошая попытка, милый. Ты не можешь сдержать улыбку. *** Когда ты возвращаешься в гостиную, Джим всё ещё сидит на диване, держа ноутбук на коленях. Прижавшись к дверному проёму, ты смотришь на него: волосы в лёгком беспорядке, рукава рубашки закатаны до локтей. Ты никогда не видел его в чём-то помимо идеально подобранной одежды, разве что он был под маскировкой. Сейчас же… как-то иначе. И это немного нервирует. Как увидеть Королеву в спортивном трико. Поняв, что он не замечает тебя, ты подходишь к книжному шкафу и принимаешься рассматривать собранные здесь книги. Шекспир, «Ад» Данте, Илиада на греческом языке, Библия, которая, кстати, выглядит на удивление зачитанной. Вся нижняя полка заполнена книгами по астрономии. Ты оглядываешься через плечо. Джим всё ещё погружен в свой компьютер, но какая-то часть тебя по-прежнему в любой момент ожидает подставы: что он вышвырнет тебя вон, как бывало и раньше. Он не отрывается от дела, поэтому ты вынимаешь одну из книг по астрономии и открываешь её. Они здесь не просто для декора, поля страницы исписаны всевозможными мелкими примечаниями. И не только мелкими, поверх одного параграфа огромными сердитыми буквами написано «ЛОЖЬ». Ты убираешь книгу в шкаф и выпрямляешься. Прячешь руки в карманы, переминаешься с ноги на ногу. Ты в недоумении, не знаешь чем себя занять. Джим наконец поднимает на тебя взгляд. Он вздыхает и говорит: — Если ты что-то хочешь узнать, просто спроси. — Когда я спрашивал последний раз, ты угрожал меня убить. — Это было тогда, а сейчас всё иначе, — говорит он, вернувшись к экрану. — Ладно. Я… — месяцы вопросов, теорий, сомнений подошли к концу. Ты загребаешь пальцами волосы. — Я даже не знаю с чего начать. Он кидает на тебя быстрый взгляд. — Можешь начать с того, чтобы сесть. Твои ноги дрожат. Дело в том, что он прав, и как только смог заметить это раньше тебя? Ты садишься в кресло, расслабляешь спину. — Все те вещи, которые я носил тебе, что это? Он надувает щёки. — Куча всего. Копии дипломатических соглашений, отчёты о разведке, планы ракет, карты… Тот тяжёлый январский кейс был свежим прототипом оружия. Хм, что там ещё было? О, компьютерный вирус, он был на флешке. — Рад, что меня с этим добром не поймали, — немного ошеломлённо сообщаешь ты. — А тебя бы и не поймали, иначе я бы, дорогой, не поручил тебе столь сложную миссию. Не смей, — резко добавляет он, и ты удивлённо замираешь. Постепенно до тебя доходит, что ты был всего в паре дюймов от того, чтобы прислониться к спинке стула, который для твоей израненной спины был бы чем-то вроде железной девы. Ты кладёшь локти на колени. — Чем ты занят прямо сейчас? — спрашиваешь ты, кивая в сторону его компьютера. Скорее всего, этим вопросом ты переступил невидимую черту, но ведь не узнаешь, пока не попробуешь. Он пожимает плечами. — Ничего ужасающе интересного. Кое-кто хочет исчезнуть и платит мне кучу денег, чтобы я как следует подумал об этом. Ты моргаешь. Прямой ответ, данный без малейших колебаний. Теперь всё иначе. Что ещё… Он сказал: подумал об этом. Так ты впервые услышал о нём, рассказывающим людям как совершать преступления, а не делать за них всю грязную работёнку. — В этом и заключается твоё… как там они это называют? Штучки преступника-консультанта. — Именно. — Но это же не всё, не так ли? Он перестаёт печатать и поднимает взгляд, и на этот раз в твоей голове звенят предупреждающие колокольчики. Срать ты на них хотел. — Я имею в виду, если бы ты был просто консультантом, то не нуждался бы во мне. Ты мог бы остаться здесь, в своей башне из слоновой кости, общаться по почте, но вместо этого ты вовлечён лично. Это не полная картина, да? Какое-то время он смотрит на тебя, а затем откладывает ноутбук в сторону и встаёт. — Поднимайся, — говорит он. — Хочу кое-что тебе показать. Он подходит к панорамному окну, и ты неуверенно следуешь за ним. Он в странном настроении, одновременно удивительно бодр и зол. Что-то новое. Как много всего он прятал от тебя? — Что ты видишь, Себастиан? — спрашивает он, глядя на улицу. Ты тоже выглядываешь. — Лондон. Дома, люди, улицы, машины, не знаю. — Знаешь, что я вижу? — он улыбается. — Нити. Шестерёнки. Цепь. Ты недоуменно смотришь на него: — Не понимаю. — Те дети, — медитативно произносит он, — те, твои соседи. Что ты видел, смотря на них? Мальчишек, играющих в преступников? Но они часть всего этого. Они торгуют наркотиками, их крышует какой-то босс, у которого есть более крупный босс, и эта цепь идёт всё выше, и выше. Все они связаны, Себастиан. Перевозчики наркотиков и первоклассные диллеры, грабители, проституки и фальсификаторы, все они являются частью большой сети. И все мечтают сидеть на самой вершине. Мечтают о власти, о том, чтобы перед ними пресмыкались. Но это не самое главное, — он переводит взгляд на тебя, — ты же знаешь что главное, правда? Не отрывая глаз, ты смотришь на него. — Ко- — начинаешь ты, а затем кашляешь, потому что горло совсем сухое. — Дело в контроле. Он кивает и устремляет взгляд в окно. — Я точно знаю, что каждая шестерёнка вращается, а если одна из них делает это не так, как я того хочу, я могу её заменить. Но они обо мне ничего не знают. Я — просто имя, явление. Неприкасаемый, — он вновь смотрит на тебя и господи, это выражение его глаз. — Вот что я делаю, Себастиан. Это более полная картина. Теперь ты понимаешь? Ты безмолвно киваешь. — Хорошо. Сегодня ты ночуешь здесь. Твой желудок переворачивается. — Разве я не- — Это не предложение. — Да. Просто, э-э, ты же помнишь, что я- — Не беспокойся, — усмехается он. — Я только получил тебя, я же не собираюсь сразу тебя разорвать. Не то чтобы это звучало убедительно, но ты принимаешь его слова. *** — В твоей подборке Брамс лежит рядом с Бритни Спирс. — И что? Ты вынимаешь оба диска из стойки. — «Немецкий реквием», — ты взмахиваешь правой рукой, — «Hit Me Baby One More Time», — теперь правой. — Должен существовать закон, запрещающий подобный вандализм. Джим закатывает глаза. — Конечно, потому что законы всегда мешают мне делать то, что я хочу. Поставь их на место, хорошо? И не спутай порядок. — Сделано, — ухмыляясь, ты возвращаешь диски на стойку. Тебе нравится это, нравится узнавать обо всех его причудах и предпочтениях, и не в последнюю очередь потому, что ты первый человек за долгое-долгое время, которого он подпустил к себе так близко. Кроме этого, он приводит тебя в восторг, он соткан из всевозможных противоречий и странных маленьких привычек, таких, как его странные режимы принятия пищи и сна, или его любовь к использованию старомодной опасной бритвы вместо обычной электрической. Именно это люди имеют в виду, когда говорят, что первые недели отношений по-особому счастливые? Если да, они правы. Это чертовски изумительно. — И ты слушаешь всё это? — спрашиваешь ты, оглядывая стойку. — В зависимости от настроения, да. Как насчёт чая? И поставь Гленна Миллера, хороший мальчик. Кажется, он испытывает какую-то особую страсть к старому джазу. Тем лучше для тебя, потому что одного только восторга не хватит, чтобы ты прослушал весь альбом ABBA, не ударив кого-то при этом. Как только квартира наполняется сладким звучанием джаза, ты уходишь на кухню и ставишь чайник. Чай с молоком, без сахара, так? И чёрный кофе с двумя ложками сахара. Господи, только посмотри на себя, весь такой одомашненный. Остаётся только гадать, что бы на это сказали твои старые армейские дружки. Но, если это позволит быть рядом с Джимом, ты готов надеть розовый фартук и разгуливать по квартире в мягких тапочках. Исключительно листовой чай, никаких пакетиков. И настоящие фарфоровые чашки, всё это не удивляет тебя, ты давно понял, что этот парень сноб. Когда ты отходишь от стойки, Джим откладывает бумагу с ручкой. Руки скрещены, ноги вытянуты; он смотрит на тебя так, будто ожидает увидеть магический фокус. — Ты хромаешь, — говорит он. — Разве? — ты ставишь перед ним чашку и блюдце. — Да. Немного, на левую ногу. Ты садишься с другого края стола. — Боевая рана. Напоминает о себе при повышенной влажности воздуха. Это не проблема. Он деликатно улыбается. — Я знаю, что не проблема. Ты можешь наблюдать за ним, но и он следит за тобой. Он постоянно комментирует всё, что ты делаешь или говоришь, твою зависимость от курения, книги, которые ты перелистываешь, твой акцент, который появляется сразу, как только ты перестаёшь следить за речью. Сначала ты решил, что это критика, из-за которой следует беспокоиться, вот только он, похоже, не уделяет особого внимания своим комментариям. Возможно, таким образом он сообщает, что уделяет тебе внимание. Это в каком-то роде беспокоит тебя, но уже в хорошем смысле, особенно после кучи месяцев игнорирования. Его взгляд падает на твой пиджак, и он болезненно морщится. — Тебя заставляют его носить, что ли? — Если так хочется, чтобы я слонялся вокруг голышом, включи отопление, — отвечаешь ты. И затем продолжаешь, прежде чем он что-либо придумает, — Не вижу причин для жалоб. Это лучший из моих костюмов. Он откидывается назад. — Это проблема, которая нуждается в безотлагательном решении. Сегодня же вечером едем к моему портному. Никаких протестов. — Разве я что-то сказал? — Не-ет, но ты собирался. — Не собирался, — ты отхлёбываешь из чашки. Как бы не выродилось всё это в глупую «делал — не делал» игру. Возможно и такое развитие событий, временами он ведёт себя слишком инфантильно. — Можешь взять меня куда хочешь. Он улыбается, а затем переводит взгляд в потолок. — Ты напевал, пока ждал чайник. Фальшиво. Я вижу тебя. Я слежу за тобой. Ну, не один он такой. — Ты играешь на воображаемом пианино, когда думаешь. — Ты храпишь. — Как и ты. Он приподнимает чашку чая, салютуя тебе, и ты, добродушно скалясь, присоединяешься к нему. *** До начала лета ещё полмесяца, а погода уже до смешного прекрасна– чистое голубое небо и прохладный ветерок скрашивают жару. На улице вас ждёт машина, за рулём очередной шофёр с непроницаемым лицом, он явно прилагает усилия, чтобы сделать вид, что вас тут нет. Джим разваливается на заднем сиденье, лениво и с улыбкой, потягивается, словно кот. Он молчит, но ты не против, ты рад просто смотреть на него. Вы выходите на Риджент-стрит, и машина исчезает за спиной. — Где ты всё время находишь этих водителей? — спрашиваешь ты Джима. Он пожимает плечами, неважно, и надевает свои Рэй-Баны. Вы не одни вознамерились сегодня отправиться на шоппинг, повсюду толпы людей. И, возможно это только твоё воображение, но Джим кажется раздражается от такого их количества. — Кто твой портной? — ты переключаешь его внимание. Он смотрит на тебя, и некая напряжённость в нём исчезает. — Он владеет одним из небольших магазинов, семейный бизнес, впрочем, довольно старый. И самый лучший. — Разумеется. Он ухмыляется. — Разумеется. Я же не хочу, чтобы ты носил что попало. — Но я всё ещё не понимаю что не так с моим костюмом. — И это, милый, причина, по которой именно я решаю что тебе носить. Вот мы и прибыли, — он толкает дверь. Звенит маленький колокольчик. В помещении стоит запах, напоминающий тебе об отце: смесь одеколона, шерсти и дерева. Джим наклоняется к стойке и начинает листать каталог. Ты направляешься к манекенам в окне. — Не убегай слишком далеко, — окликает он. — Я не собака. Он открывает рот, чтобы ответить, но закрывает его, когда из задней дверцы выходит человек. — Мистер Эванс! — воркует зашедший. — Всегда рад Вас видеть! Чем я могу Вам помочь? Он не нервничает, как это делают большинство людей, когда находятся рядом с Джимом. С другой стороны, он подчёркнуто не смотрит на тебя, что кажется проявлением скорее осторожности, чем невежества. — Сегодня я здесь из-за своего друга. Так устал смотреть на все те ужасные вещи, которые он называет костюмами. Это непростительный позор, разве нет, когда благородный мужчина не разбирается в хорошей одежде, — он сладко улыбается портному. Ты знаешь, что он меняет акценты чаще, чем можно сосчитать, но этот слышишь впервые. Чёткий, хорошо поставленный слог, который ты слышал на протяжении всего времени обучения в Итоне, захлёбываясь от царящих там самодовольства и привилегированности. Обычно это весьма раздражает тебя, и слышать такое в голосе Джима… обескураживающе. — Истинная правда. Не могу не согласиться, — произносит портной с подобием улыбки. — Эй, я ношу Армани, — возмущаешься ты, — и как там его, Хьюго что-то там- — Да, но разве они подшиваются? — терпеливо интересуется портной. — То, что на Вас сейчас надето, выглядит не так уж и плохо, но жмёт Вам в плечах и не сидит должным образом. — И в чём смысл красивой одежды, если она не подходит, я прав? — Джим практически сочится обаянием. — В точку. Пожалуйста, следуйте за мной в примерочную, я Вас измерю. Вы с Джимом идёте за ним в заднюю комнату. — И принесите, пожалуйста, образцы ткани, — просит Джим. — Естественно. Какие цвета? — Тёмно-синий, тёмно-серый, ничего слишком современного. — Конечно. Хотя с его цветом кожи Вы можете смело взять что-то посветлее. Оставив тебя в стороне, они долго беседуют, обсуждая ткани, узоры, подклад. Ты можешь отличить хороший костюм от плохого, но не имеешь ни малейшего понятия что за херня там происходит. Но Джим, кажется, наслаждается собой. Закончив обсуждение, портной уходит, а Джим запрыгивает на стол. — Мне дадут здесь вставить хоть слово? — спрашиваешь ты скорее весело, чем раздражённо. — Если будешь вести себя хорошо, я позволю тебе выбрать галстук. Разве ты не привык, что другие решают что тебе следует надеть? — Да-а, но это не значит, что мне оно по нраву. Джим ухмыляется. — Привыкнешь. Портной возвращается с записной книжкой и сантиметром. — Пожалуйста, снимите свой пиджак и опустошите карманы, — почтительно говорит он. Ты косишься на Джима, который тут же нетерпеливо кивает. Одного только содержимого твоих карманов достаточно для того, чтобы быть арестованным в большинстве аэропортов. Но если Джим говорит, что всё в порядке, значит, человеку можно доверять и нечего разводить панику. Ты выкладываешь на стол выкидной нож, набор отмычек и катушку пианинных струн — ко всему подготовленный бойскаут, вот кто ты. Портной едва ли смотрит на все эти вещи. — Теперь, будьте добры, поднимите руки и разведите их в стороны… Ты выполняешь указание, и портной обматывает сантиметр вокруг твоей груди. — Кстати, что ты носил между Итоном и армией? — между делом интересуется Джим. — В основном рваные джинсы и футболки с изображениями рок-групп, — измеряющий длину твоей руки портной заметно вздрагивает. Ты пожимаешь одним плечом. — Это было в начале девяностых, эпоха гранжа. Казалось мне чем-то мятежным. — А затем ты вернулся к униформам, хм? По крайней мере, этот костюм будет сидеть лучше, чем тот. — Тем лучше. Армейская форма похожа на мешок и никому не подходит. Портной снова неприятно вздрагивает, и ты чувствуешь, как просыпается твоя жестокая сторона. Есть что-то в этих строгих служащих, что пробуждает твою худшую часть. — Хотя первые месяцы в Оксфорде я проводил больше времени без одежды, чем в ней, — небрежно сообщаешь ты. — Знаешь, как это, шесть лет в школе для мальчиков, и вдруг ты окружён молодыми леди. Не провёл ни ночи в своей спальне три недели подряд. Портной роняет измерительную ленту и с трудом бормочет извинения. Джим вопросительно вскидывает бровь. Ты ждёшь, когда портной, наконец, закончит с измерениями верха и как только он опускается на колени, чтобы измерить длину внутреннего шва, добавляешь: — Но с юношами тоже было весело. Задняя часть его шеи стремительно краснеет. — Не перестаю удивляться, — продолжаешь ты с садистским ликованием, — какая же мерзость может скрываться за благопристойной внешностью. Ты смотришь на Джима, который одними губами шепчет «веди себя прилично». Скалишься в ответ. Портной вежливо кашляет, и ты возвращаешь внимание к нему. — Мы, кхм, мы закончили, — заикаясь сообщает он. — Правда? — мягко спрашиваешь ты, наблюдая за тем, как он поднимается. — Какая жалость. Глядя на тебя с любопытной смесью похоти и страха, портной снова становится пунцовым. Господи, как же это легко. — Когда ожидается следующая примерка? — интересуется Джим. Портной снова кашляет и немного отступает. — Поскольку я всё измерил, думаю, примерно через неделю. — Ещё одна примерка? — спрашиваешь ты. — Если быть точным, ещё две примерки и, возможно, какие-то небольшие корректировки готового костюма. Всё это займёт примерно шесть неде- — он косится на Джима, — три недели, максимум. — Отлично. С нетерпением жду, когда же мы увидим готовое изделие. С одной из множества очаровательных улыбок Джим протягивает руку, и, очевидно, оправившись от былого смущения, портной тепло пожимает её. Его действия искренни, видно, что человеку действительно нравится Джим. Удивительно, насколько приятным он может быть, когда захочет. — Вести с Вами бизнес — одно удовольствие, мистер Эванс, — произносит портной. — То же могу сказать и о Вас, — изящно отвечает Джим. Ты забираешь свои вещи со стола. Джим указывает взглядом на дверь. — Идёшь? — спрашивает он через плечо. Как только Джим отворачивается, ты подмигиваешь портному и задеваешь пальцами оторочку его костюма, проходя мимо. Портной снова краснеет. О, с ним, несомненно, будет весело на следующей примерке. Выйдя на улицу, ты задаёшь вопрос: — Неужели он не подозревает чем ты зарабатываешь на жизнь? Джим фыркает. — Конечно, подозревает. Он же не слепой. — Но- — Изумительная сила самообмана. Он видит только то, что хочет видеть: очаровательного мужчину, разбирающегося в хорошей одежде, который определённо никоим образом не связан с теми вещами, что ты хранишь в своих карманах, — Джим распахивает руки. — Контроль, дорогой мой, это просто ещё одна форма контроля, заставляющая людей уверовать- — В то, во что они и сами хотят поверить. Чёртов волшебник, вот кто ты. Вы поворачиваете за угол и всего в нескольких шагах находите машину, точно вовремя. И это в Лондонском-то трафике. Волшебство, не иначе. Он хватает тебя за галстук и тянет в машину. — Иди сюда, я хочу как можно быстрее вытащить тебя из этой ужасной одежды. — Сможешь сдерживаться, пока мы добираемся до дома? — У меня нет ни малейшего желания ждать. Забирайся, Себастиан. К тому времени, твоя рубашка уже свободно свисает, а он стягивает с тебя брюки. — А как же водитель? — спрашиваешь ты, чтобы немного охладить его пыл. — Он обучен не смотреть. Что напоминает мне о… — подвинувшись, он хватает тебя за ухо и неприятно выкручивает его. — Можешь флиртовать с кем угодно, куколка, — шипит он, — но если ты хотя бы помыслишь о том, чтобы вставить свой член в этого портного, я отрежу твои яйца и буду использовать их вместо пресс-папье. И он вновь приникает к твоей шее. Боже, ну и перепады настроения. — Подожди, это теперь у нас такое правило? — выдыхаешь ты. Он резко прекращает движение — нос под твоей челюстью — ты недоверчиво смотришь вниз. — Я должен быть моногамен? Несколько мгновений он сохраняет неподвижность, а затем садится и наклоняется к водителю, который к этому моменту стал заметно розовым. — Я передумал, — спокойно говорит Джим. — Мы едем домой. — Да, сэр, — отвечает водитель, вежливо глядя вперёд. Джим откидывается на спинку сиденья и смотрит в окно, игнорируя тебя. Ты застёгиваешь пуговицы своей рубашки. Как же сложно выяснять что дозволено, а что — нет. Понимание большинства вещей приходит естественным образом — честно говоря, даже немного пугает с какой лёгкостью ты догадываешься, чего он хочет — но существуют и такие вещи, о которых необходимо спрашивать. Прежде, казалось, что он не возражал, но сейчас он выглядит так, будто получил пощёчину. Несколько минут спустя машина останавливается около здания Джима, и вы поднимаетесь наверх в полном молчании. Только сейчас, когда он подчёркнуто не смотрит на тебя, ты нарушаешь его. — Это всё нелегко для меня, ты же знаешь, — говоришь ты. Он поворачивает голову и приподнимает бровь. — Я не могу, как ты, читать мысли, и я не- не то, чтобы я когда-либо был всецело с кем-то одним. Он улыбается. — Боишься, что меня тебе будет недостаточно? Ты удивлённо моргаешь, потому что это… это последнее, что могло бы прийти тебе в голову. — Вообще-то я думал наоборот. Двери лифта открываются, и он заходит в квартиру. Ты следуешь за ним. — Дело не в том, чтобы я не- — начинаешь ты, но затыкаешься, когда он поворачивается и, глядя на тебя, облокачивается на стол. — Иди сюда, — тихо говорит он, и ты пересекаешь комнату, подходя к нему. Он кладёт ладонь на твой затылок и мягко притягивает к себе. Его губы накрывают твои, сначала нежно, но вскоре углубляя поцелуй. Другая его рука запутывается в твоих волосах. Ты издаёшь слабый гортанный стон, и он осторожно давит тебе на шею, заставляя прислониться к столу, вставая между твоих ног. А затем он резко ударяет тебя в живот. Ты скручиваешься от боли, и он хватает тебя за руку, что есть силы выворачивает её, поэтому всё что тебе остаётся — либо развернуться, либо получить вывих плеча. В конечном итоге ты согнут пополам над столом, кое-как держишься за него, чтобы подготовиться. Свободная рука Джима пробирается тебе под рубашку, холодные пальцы скользят по позвоночнику. — Ты мог просто спросить, — склонив голову, сообщаешь ты. — Иногда, Себастиан, я ожидаю, что ты поймёшь всё без лишних вопросов. — И как же, блядь, я всегда должен знать чего ты хочешь? Он отпускает твою руку и принимается расстёгивать пуговицы на твоих брюках. — Хорошо, я почти уверен, что ты способен догадаться чего я хочу прямо сейчас. — Есть у меня одно подозрение, — сухо произносишь ты. Он убирает руку, и ты приспускаешь вниз свои брюки и нижнее бельё. Последние несколько дней он вёл себя на удивление целомудренно, давая тем самым тебе время зализать свои раны, понять, что произошло. И это правильно, тебе это было необходимо, но это вовсе не значит, что ты перестал хотеть его. Ты слышишь, как он выдавливает гель из тюбика и оглядываешься через плечо. — Ты и во внутреннем кармане носишь смазку? — Ну, если ты предпочитаешь обойтись без неё… — Просто наблюдение. Джим слишком нетерпелив, как и в машине, где ему пришлось остановиться; не тратя лишнего времени, он проталкивает в тебя один палец, не слишком-то осторожно. Ты ругаешься и подаёшься вперёд, и предплечье сильно ударяется о деревянную столешницу, ещё один синяк для коллекции. — Было бы неплохо сначала предупредить, — шипишь ты, оглянувшись через плечо. Он облизывает губы и вводит второй палец, и ты позволяешь себе больше не держать голову. Его действия лишены нежности, но, господи, тебе уже не хватает дыхания. Несмотря на это, он вынимает пальцы чуть раньше, чем ты того ожидал. Опыт подсказывает, что с такой слабой подготовкой не будет особо комфортно, пока ты в таком напряжении. — Это всё, что я получу? — спрашиваешь ты. Раздаётся звук разрываемой фольги. — Это всё, что ты заслужил, — отвечает он. — Почему? Я был непослушен? Ты ощущаешь, как головка его члена вплотную прижимается к твоей заднице. Закрыв глаза, ты сжимаешь руками края стола. Ты мог бы попытаться расслабиться, для этого надо лишь немного времени- — Тебе повезло, что смазка была у меня под рукой, — и он резко толкается вперёд. Больно. Конечно, всегда есть какой-то дискомфорт и обычно он не особо мешает, но сейчас ты не можешь сконцентрироваться ни на чём, кроме боли. Ты ожидаешь быстрой долбёжки, но он не двигается. Вместо этого он даёт тебе время привыкнуть, ты чувствуешь, как его пальцы зарываются в твои волосы. Ты слышишь, как за окном проезжают машины, своё тяжёлое дыхание, но Джим не издаёт ни звука. В конце концов боль начинает исчезать, и его рука перемещается с твоих волос на шею. Он немного подаётся назад, и тут же медленно толкается вперёд, меняя угол проникновения, что заставляет тебя закусить свою руку, чтобы заткнуться. — Скажи, — начинает он, обхватывая рукой твой член, — о ком ты думаешь прямо сейчас? О том симпатичном портном? Покрасневшем водителе? Вчерашней девушке из магазина? Ты даже не помнишь упомянутую им девушку. — О тебе, конечно, только о тебе, нет никого иного, о ком- Боль быстро отходит на второй план. С каждым новым движением, с каждым скольжением его руки. — Запомни это, хорошо? — произносит он, кажется, немного запыхавшись. — Запомни и это, — другая его рука сжимает повязки на твоей спине. Дело в боли или же в том, что его действие служит тебе напоминанием о той ночи, но это — последний толчок, в котором ты нуждаешься. Ты откидываешь голову назад и закусываешь щёки изнутри, чтобы заткнуть себя, потому что, хоть ты и наслаждаешься этим немного больше ожидаемого, нет необходимости вести себя столь чертовски очевидно. К счастью, Джим кончает лишь немного позже, прежде, чем его фрикции становятся для тебя болезненными. Так или иначе, ты чувствуешь, что сейчас свалишься. Он не собирается выходить, будто ждёт чего-то. — Ты вынес из этого урок, Себастиан? — спрашивает он нечитаемым голосом. — Отдаю должное, у тебя очень интересный метод обучения, — он снова надавливает тебе меж лопаток, и ты шипишь, проклиная всё на свете. — Да, хорошо, блядь, сообщение получено. Моногамия. Никого, кроме тебя. — Сметливый парень, да? Саркастичный ублюдок. Он выходит, и ты издаёшь длинный выдох. — Это станет традицией? — спрашиваешь ты, наклонив голову. — Ты щёлкаешь пальцами, и я тут же должен подставить задницу? — А что, тебя не устраивает? Обернувшись, ты наблюдаешь за тем, как он снимает презерватив, рассматривает его, изящно изогнув губы. — Похоже на то, что меня не устраивает? Он бросает презерватив в корзину и застёгивает брюки. — Не волнуйся, ты растянешься со временем. Всего пара недель и, кто знает, может никакой лубрикант и не понадобится. Ты тяжело вздыхаешь. — Обойдусь, спасибо. А ты сам не хотел бы разок быть, э-эм, получающей стороной? — Если мне когда-нибудь захочется, я дам тебе знать, — он поглаживает твою задницу. — Прими душ, милый, ты выглядишь аморально. — Как и стол, — ты, морщась, выпрямляешься, — благодаря тебе мне теперь весь день ходить в раскорячку. — Таков и был мой замысел. *** Неделю спустя ты возвращаешься на Сэвил Роу в одиночку, ведёшь себя, как истинный джентельмен. К большому разочарованию портного, который продолжает бросать тебе то, что он, очевидно, считает тонкими намёками. Они не вводят тебя в соблазн. Пару недель назад ты, ничуть не раздумывая, затащил бы его в заднюю комнату и выебал прямо на образцах ткани, но теперь у тебя есть Джим. И он оправдывает все твои ожидания. Кроме того, он чертовски ненасытен. Вы трахаетесь на заднем сиденье авто, в переулках между барами и клубами, на его смехотворно удобной кровати, протирая шёлковые простыни; где и когда угодно, как только ему того захочется. Небольшое примечание: у тебя никогда прежде не было чего-то долгосрочного, то есть, до этого ты трахался в среднем раз в неделю, может, в две, а сейчас… Господи, сейчас же минимум раз в сутки, и в большинстве случаев, всё, что нужно — взгляд или случайное прикосновение, или что-то в голосе — и ты готов, и ты тащишь его в спальню или позволяешь ему пригвоздить себя к ближайшей поверхности. Это почти что окупает все те бесчисленные месяцы сексуальной фрустрации, которую ты испытывал раньше. *** Джим действительно приходит на финальную подгонку, потому что «мне надо посмотреть, что получилось в итоге, дорогой, я хочу, чтобы костюм был совершенным». И, если уж это делает его счастливым, почему бы и нет? Портной одевает тебя в пиджак, и ты экспериментально двигаешь плечами. Не стесняет движения, без лишних складок и драпировки. Слегка повернувшись, ты рассматриваешь своё отражение в зеркале. — Вот так и должен выглядеть хороший костюм, — голос Джима звучит самодовольно. Ты поворачиваешься, и на долю секунды его усмешка исчезает, как будто он- что? Увидел что-то неожиданное? Он быстро берёт себя в руки. — Как с обложки сошёл, — с ухмылкой добавляет он. Ты вновь смотришь в зеркало. — Осторожней, или я решу, что ты держишь меня при себе только из-за внешности. — А что, если да? — его отражение встречает твой взгляд. — Знаешь, я не просто красивое личико, я… — ты быстро оглядываешься на портного, который поглядывает на вас из-за своей стойки, — ну, с моими навыками, я смог бы найти работу где угодно. — Думаешь, я бы тебе позволил? — лениво спрашивает Джим. Ты вновь поворачиваешься и вопросительно приподнимаешь брови. Портной смотрит на вас с недоумением. У него нет ни единой возможности разгадать какого рода отношения вас связывают. Чёрт, даже ты не в силах понять это. — Думаешь, я бы хотел? — парируешь ты. Джим улыбается и наклоняет голову. — Хорошая работа, — говорит он портному, — как влитой. Он рождён для этого костюма. — Должен сказать, сэр, это всего лишь костюм, — произносит портной. Ты ловишь взгляд Джима. — Да, именно так. *** — Строительством занимаешься? Стол, стулья и часть пола — всё усеяно чертежами, Джим стоит посередине, постукивая пальцами по подбородку. — Военная база, — объясняет он. — Клиент хочет заполучить то, что хранится внутри. Прошло вот уже два месяца с тех пор- ну, с тех пор, а ты всё ещё не привык к тому, что он делится с тобой информацией, не привык видеть все эти распечатки, выслушивать объяснения. Зато теперь, когда ты знаешь, зачем выполняешь те или иные поручения, ты действуешь гораздо эффективнее. Иногда ты не догоняешь что к чему довольно долго, и тогда уже он теряет терпение, но в основном Джим — на удивление хороший учитель. Ты косишься на ближайший чертёж. — Этот выглядит знакомо. — Ну естественно, ты украл их всего две недели назад. Он отбрасывает несколько листков и, усевшись на стол, принимается размахивать босыми ступнями. — Это всё объясняет, — ты рассматриваешь другие планы, их заголовки. — Баскервиль? Джим поднимает глаза. — Знаешь о ней? — Ага, хоть и не должен. Это как Зона 51, они держат там всех гипотетических инопланетян и другие этически сомнительные вещи. Он заметно оживает. — В самом деле? Тогда бы я заглянул туда и сам. Что ещё тебе известно? — Немногое, — ты подвигаешь стул и садишься перед ним. — В этом месте твой карьерный рост обрывается, никто не получает повышение из Баскервиля. Всё это очень загадочно, — ты ухмыляешься, — короче, как раз по твоей части. — В точку. Мне необходимо, чтобы кое-кто передумал. Я мог бы поручить эту миссию кому-нибудь другому, но… — Не, всё в поряде. Я не против провести там пару дней. Усмехнувшись, он распологает ногу на сиденье стула, меж твоих ног. — Уже устал от меня, да? — Ага, ты немного скучный, — невозмутимо говоришь ты. Его глаза сужаются, а нога теперь опирается на твоё бедро. — Скучный? Тебе приходится пересилить себя, чтобы сохранить лицо серьёзным: — Именно. Обыденный, неоригинальный, абсолютно- Ты ловишь его ногу, предвосхищая удар по промежности, и тянешь на себя. Он соскальзывает со стола, взмахивая руками, и ты едва не разжимаешь хватку, радуясь тому, какой он лёгкий. И вот Джим на твоих коленях, ты ощущаешь тепло, близость и тяжесть его тела. Ты по-прежнему не уверен в том, что можешь вести себя так, не боясь последствий. Его пальцы зарываются в твои волосы и тянут за них. — Хочешь, чтобы я оставил тебе кое-что на память? — шепчет он тебе в горло. Вздрагивая, ты позволяешь ему отклонить голову назад. — Прошу. — Прошу да, — мурлычет он, — или прошу нет. Ты захватываешь пару прядей тёмных волос и оттягиваешь его голову назад. Он облизывает губы. — Да, — говоришь ты. — Хочешь, чтобы я вернул услугу? Он хихикает и набрасывается на тебя. Стул переворачивается, и ты ударяешься спиной о пол, Джим же откатывается, как раз вовремя. Он тянет тебя за рубашку. — Давай же, — рычит он. Руки уже на твоей коже. — Собираешься стереть колени о ковёр? — спрашиваешь ты, расстёгивая ремень так быстро, как только можешь. — Похоже на то, что меня волнует? Продолжай, Себ. Ты борешься с пуговицами брюк, молниями, нижним бельём. Себ. Ты не можешь вспомнить, когда последний раз кто-нибудь называл тебя так. Тем не менее, это лучше, чем золотце. Он толкает тебя в плечо, и ты, держа руки на его бёдрах, послушно перекатываешься. Встав на колени, он тянется к диванным подушкам. — Что ты там- — Ага! — он торжественно извлекает тюбик из тайника, и ты смеёшься. — Серьёзно? Ты хранишь смазку под подушками? — От лишней подготовки больно не будет, Себ. Буквально, в данном случае. Презерватив? — В переднем кармане, — всё ещё с улыбкой говоришь ты. Пока он хлопает по карманам отброшенных тобой джинсов, ты пытаешься слегка оттолкнуть его, сгибая ногу. — Прекрати извиваться, — говорит он, исследуя карманы. — Просто пытаюсь сэкономить нам время. — Ну, это не так. Нет необходимости менять положение, — он находит презерватив и на четвереньках приседает перед тобой, — пока я в настроении, — доверительно сообщает он. — Ты- ох, — тебе честно плевать кто сверху, но… это что-то новое, — тогда дай мне смазку. Он передаёт тюбик и упирается руками в твою грудь, презерватив всё ещё зажат между его пальцами. Ты выдавливаешь немного и, положив ладонь на чужое бедро, притягиваешь его ближе. — Есть предпочтения? — спрашиваешь ты. — Быстро, медленно, нежно, грубо? Твои пальцы скользят меж его ягодиц, и он вздрагивает. — Нет нужды торопиться. — Понял, — ты вводишь первый палец, и он сжимается, блядь, да он напряжён. — Ты, эм-м… — Что? — спрашивает он, глаза закрыты. — У тебя ведь есть в этом опыт, правда? Его глаза открываются. — Серьёзно, Себ? — спрашивает он с ухмылкой. — Беспокоишься, что можешь переусердствовать? Или всё дело в осознании, что ты — первый, кто смог проникнуть в моё девственное, неизведанное тело, это- н-гах. Это его затыкает. Ты снова сгибаешь палец, и он стонет, ногти впиваются в твою кожу. — Просто проверяю, — безмятежно сообщаешь ты. Вытаскиваешь палец и выжимаешь чуть больше смазки прежде, чем добавить ещё один. — Прошло много времени, — признаётся он, — я и забыл, как… как это… — Да, — ты надавливаешь на мышцу, стараясь не спешить. Неважно насколько неистовы вы бываете, сейчас не время для этого. Да и место не самое подходящее, если уж подумать. — Ты уверен, что не хочешь переместиться в спальню? — Я никуда не двинусь с этого места, — отвечает он. Его левая рука перемещается вниз и обхватывает твой член. Ты закусываешь губу. — Осторожно, ты же не хочешь, чтобы я, эм- — Вышел из игры прежде, чем начнётся всё веселье? — Типа того, — ты вводишь третий палец и он сжимает челюсти. Свободную руку ты располагаешь на его бедре. Мышцы его живота заметно подрагивают, всё в нём кричит от напряжения. Это напоминает тебе собственный первый раз — мысль о нём тревожит — на четвереньках, слишком мало смазки, закусывание рук, чтобы молчать. После этого выражение болит как после анала неожиданно приобрело для тебя новое значение. — Думаю, я готов, — говорит он, вновь закрыв глаза. — Джим… — Что? «Ты точно хочешь этого?» Конечно, он хочет. Или «я буду осторожен», и ты, конечно, будешь, потому что он попросил тебя, а ты всегда выполняешь его просьбы. — Ничего. Ты вытаскиваешь пальцы. Он наклоняется вперёд, вытаскивает из лежащего рядом пиджака салфетку и передаёт тебе. — Чистоплотный сукин сын, — весело комментируешь ты. — А ты что же, собирался обтереть их о ковёр? Не лги. И, ну да, он прав, наверное. В это время он как раз раскатал презерватив по твоему члену и сменил положение, его лицо сконцентрировано и абсолютно нечитабельно. — Лады́, — отвечаешь ты, рука на его бедре. — Я не шестнадцатилетний подросток, — хмыкает он. Секунда на удивление — почему шестнадцать? — затем он насаживается и начинает двигаться. Ты закатываешь глаза и откидываешь голову, потому что это, блядь, это чудесно, это охереть как хорошо. Нет смысла сравнивать, это нечто иное, но- Джим продолжает двигаться, и ты стонешь. Но дело не только в тебе. — Хорошо? — задыхаясь, спрашиваешь ты, и это бóльшее в плане общения, на что ты прямо сейчас способен. — Да. Примечательно, что он не привык к подобному. Требуется несколько попыток, чтобы он нашёл что-то похожее на ритм, который бы его устроил. Выражение лица, когда он движется, то, как ощущает этим маленькие всплески удовольствия, ты так хорошо знаком с ним — настолько откровенно. Неприкрыто. Он позволяет тебе это увидеть. Опершись на одну руку, ты втягиваешь его в поцелуй. Сначала он не реагирует должным образом, просто приоткрывает рот (что немного расстраивает), но укус за нижнюю губу, кажется, приводит его в чувство. Вцепившись в твоё плечо, он целует тебя в ответ с обычной интенсивностью, ну, он никогда не бросает дело на полпути, этот Джим. Ты склоняешь голову и находишь его член, что заставляет его задыхаться и сжиматься, а тебя — стонать; замечательная обратная связь анального секса. — Сколь- сколько времени тебе ещё нужно? — удаётся спросить тебе. — Продолжай это делать, и мне много не понадобится, — тяжело дыша, отвечает он. — Хорошо, потомучто я собираюсь- Он давится смешком. — Я знаю. Ты делаешь эту штуку со своим л- господи, со своим лицом. — Какую штуку? — но твоя концентрация пропадает, и он вновь целует тебя, сжимая руками шею. — Продолжай, — шепчет он. — Для меня. И ты продолжаешь, потому что иногда это действительно так просто. Он дрожит в твоих руках. Ты смотришь вниз — член твёрд, как камень, и сочится. — Эм, можешь…? — спрашиваешь ты. Он кривится, но приподнимается, ты выходишь из него. Ты обвиваешь рукой его живот, и он шипит — должно быть, он чертовски близок к разрядке. Ты вновь тянешься к его члену, но его рука резко перехватывает твоё запястье. — Подожди, — останавливает он. Ты замираешь и смотришь на него. Как, чёрт возьми, он всё ещё способен контролировать себя на этом этапе? Ты делаешь как он велит: убираешь руку на бедро и ждёшь. Он хмурится, тяжело дыша, капелька пота скользит по его лбу. Ты стираешь её большим пальцем. Наконец он моргает и перестаёт хмуриться. — Да? — спрашиваешь ты. Он кивает. Ты садишься и, схватив его за шею, требовательно целуешь. Ведёшь рукой вниз по спине и дальше, туда, где он всё ещё влажен и растянут твоим членом, боже. Ты вводишь палец, другой рукой обхватываешь его член. Губы Джима приоткрываются, он дёргается вперёд, пальцы сжимают твои плечи. Он настолько близок, что хватит всего одного хорошего движения рукой. И опять же, он тих, когда кончает, это странное удивление в его взгляде. Но он не может скрыть язык своего тела, неожиданное напряжение мышц, дрожь, то, как он выпадает из реальности. Ты опускаешься на ковёр и принимаешься лениво облизывать ладонь, внимательно следя за Джимом. В каком он состоянии? Уж не в бешенстве ли? Он закрывает глаза, хмурясь. Хуй знает что там у него в голове и что послужило тому причиной. Ты ничего не можешь сделать с этим, остаётся ждать, серьёзно. Несколько минут проходит прежде, чем он возвращается к нормальной жизни, прежде, чем открывает глаза и расслабленно улыбается тебе.Тытянешьсякегошее, и тогдаДжимзаваливаетсянабокиложитсянатебя, практически отключаясь. Никто из вас не фанат милований, но сейчас эта близость к месту. — А ты прав, — какое-то время спустя произносишь ты. — Хм? — Я запомню это. Он зевает. — Я тоже. Хорошо, что у меня много подушек. Ты пробегаешься пальцами по его спине. — Ах, твоя мелкая задница немного болит? Он пихает тебя в ребро. — Заткнись, или я покажу тебе что значит боль. — Это должно быть угрозой или стимулом? Он кусает тебя за ключицу, и ты сжимаешь его шею. После чего он успокаивается, пальцы осторожно касаются подсыхающей спермы на твоей груди. Забавно, насколько он брезглив и вместе с тем одержим всякими отвратительными вещами. — Знаешь, я буду скучать по тебе, — говоришь ты какое-то время спустя. — Знаю. Я буду на связи. Ты выживешь. — Как и всегда. Он убирает твою руку с плеча и встаёт. — Эй, приведи себя в порядок, у нас ещё куча работы. Он уходит, на нём одна только рубашка, которая, честно говоря, недостаточно длинна, чтобы прикрыть его- — И прекрати засматриваться на мой зад, — не оглядываясь, говорит он. Ты усмехаешься. *** Баскервиль оказывается задачей из разряда «посложнее». Весь первый день ты исследуешь местность, отмечая на карте все заборы и стены. Безопасность здесь ставится превыше всего, на порядок сильнее, чем ты когда-либо видел, а повидал ты много чего. Слухи об этом месте тоже многообещающие: секретные эксперименты, генная инженерия, загадочные заключённые… Ничего серьёзного, конечно, но такие истории всегда содержат в себе какую-то долю правды, вот только она хорошо спрятана внутри. На второй день ты пересекаешь порог базы широким шагом. Хорошо, что армия по-прежнему не вкладывается в независимость мысли, а потому всё, что тебе нужно — это поддельный пропуск подполковника и несколько громких требований пропустить тебя внутрь. Опять же, ты чертовски хорош в том, что касается грозных приказов. Они показывают основную часть базы, но блок лабораторий остаётся за пределами осмотра, даже для тебя. Аккуратные расспросы рядовых тоже не приносят пользы. В общем, всё это немного разочаровывает, как ты и сообщаешь Джиму по телефону в тот же вечер. — По крайней мере, я теперь знаю как выглядит это место, — говорит он. Голос звучит очень спокойно, почти расслабленно. Что странно, ты ожидал, что он хоть немного разозлится. — Хочешь, чтобы я продолжал пытаться? Сомневаюсь, что найду многое, но… — Нет, всё в порядке. Можешь возвращаться. Увидимся завтра? — Конечно, если не застряну в пробках. А потом, потому что ты скучаешь по нему, потому что даже одного его голоса достаточно, чтобы вскружить тебе голову, ты добавляешь: — Люблю тебя, детка. — И я тебя, кисалапа, — воркует он. А затем продолжает уже обычным голосом. — Не угоди под пулю по дороге обратно, хорошо? — Хорошо. Увидимся, — ты с улыбкой заканчиваешь разговор. — Девушка? — спрашивает кто-то. Ты поворачиваешься. Это половина гей-пары, что владеет базой. Они оба пытались выяснить что ты здесь делаешь, и ты бросал всевозможные намёки, просто чтобы посмотреть на выражение их лиц, пока они обрабатывают всю эту информацию. — На самом деле, парень, — отвечаешь ты. Можно только представить лицо Джима, если ты когда-либо обратишься к нему, как к своему парню. Лицо собеседника проясняется. — В самом деле? И ты вернёшься к нему завтра? Извини, я не хотел подслушивать, но… Он наклоняется вперёд и похлопывает тебя по руке. — Не заставляй его слишком долго ждать, — тепло говорит он. — Ты должен ценить время, которое вы проводите вместе. — Согласен. Ты весьма удивлённо смотришь ему вслед. Не в первый раз ты ловишь себя на мысли, что хотел бы, чтобы Джим был здесь, потому что, господи, как бы вы могли повеселиться над этими двумя. Ты убираешь телефон в карман и поднимаешься наверх. *** Пробки на дороге оказываются в пределах разумного, и ты возвращаешься в Найтсбридж до обеда. — Я дома, — кричишь ты, входя в квартиру. Никакой реакции. Кондиционер выключен, в помещении слишком тепло, чтобы было комфортно. Может, он вышел по делам? Ты осматриваешься. Ноутбук исчез, но Джим часто берёт его с собой. Заходишь в другие комнаты. В спальне его тоже нет. Зал наблюдения впервые закрыт. И ванная комната- Несколько маленьких шкафчиков открыты, его любимое опасное лезвие отсутствует. Ты возвращаешься в спальню и осматриваешь гардероб. Некоторые вещи из его одежды тоже отсутствуют, хотя с такой коллекцией шмоток, как у Джима, сложно сказать наверняка. Телефон исчез. Как и зарядка. Ты достаёшь телефон и звонишь ему. Включается голосовая почта. — Это я, — говоришь ты, оглядывая спальню. — Я вернулся. Где ты? Эм, я… Я отправлюсь к себе. Перезвони мне, ладно? Ты стоишь посреди комнаты, уперев руки в бока, чувствуешь себя большим кретином. Он бы не оставил тебя без послания, так ведь? На всякий случай ты оставляешь быстро нацарапанную записку — у себя, позвони мне — и уходишь, руки в карманах, плечи напряжены. *** Он не перезванивает. На следующее утро с первыми лучами солнца ты возвращаешься в его квартиру и прочёсываешь её, спокойно и методично, не поддаваясь нарастающей панике даже когда тщательнейший обыск ничего не приносит. Ты оставляешь ещё одно сообщение на его телефоне. Пару секунд ты помышляешь о том, чтобы выбить дверь в зал наблюдения, но вскоре понимаешь что он, вероятно, заблокировал её по какой-то причине. Ведь так? Ты подходишь к окну и, положив руку на стекло, выглядываешь наружу. Он не мог уйти. Не так. Ты отказываешься верить в это. *** День проходит болезненно медленно. Ты слоняешься по квартире, пытаешься читать, вновь ищешь какие-нибудь подсказки. Ты пересекаешь половину Лондона до своей квартиры только для того, чтобы побыть в ней от силы минут пятнадцать и уехать обратно. В твоей квартире невъебенно жарко, а у Джима по крайней мере есть кондиционер. И это единственная причина твоего возвращения. Его всё ещё нет, когда ты возвращаешься в Найтсбридж. Чертыхнувшись, ты бьешь по стене, чувствуя себя полным идиотом. Когда наступает ночь, ты падаешь на его кровать, не снимая ботинок — ребяческий акт неповиновения — и пялишься в потолок, пытаясь понять, что делать дальше. Что если это новый тест, как и раньше? Ты думал, что сдал их все, но, возможно, нет. Возможно, он всё ещё нуждается в подтверждении. Ты скидываешь обувь и пытаешься немного поспать. *** На следующий день ты врываешься в комнату наблюдения. Все компьютеры выключены, защищены паролем, но несколько папок лежат рядом. Его примечания закодированы, а ты далеко не так умён, чтобы их расшифровать. Помимо этого, здесь есть и иные документы. Что-то похожее на банковские квитанции, финансовые отчёты… чёрт, для тебя они несут смысла не больше, чем найденные ранее заметки. Ты можешь спросить у сотрудничающих с вами преступников о местонахождении Мориарти, сказать, что ищешь его, но вряд ли бы он одобрил. Единственный разумный вариант — ждать, пока он не свяжется с тобой, даже если это чертовски угнетает. Под слоем разумных рассуждений, где-то глубоко внутри тебя растёт страх. Ты думаешь, что он уехал по своей воле, но так ли оно на самом деле? Конечно, признаки кровавого сражения отсутствуют, как и одежда, и зарядное устройство — всё это указывает на добровольное исчезновение, но всё же… Неправдоподобно. Гораздо более вероятно, что он просто уехал, начисто забыв о тебе. — Эгоистичный сучий выродок, — бормочешь ты в чёрные экраны. *** На четвёртый день ты так невъебенно устал от безделья, что решаешь отправиться на двухмильный забег по Гайд-парку. Физического напряжения в сочетании с тёплым летним воздухом достаточно для того, чтобы немного очистить голову. Второе дыхание, что открывается после такой вот пробежки — замечательная вещь, ты отчасти сожалеешь о том, что пропустил последние несколько месяцев. Несмотря на хорошую подготовку, даже ты не можешь продолжать поддерживать хороший темп бега долго, не чувствуя напряжения, поэтому, в конце концов, возвращаешься в Найтсбридж, к неизбежной пустоте. Мокрая от пота футболка прилипает к спине. Ты потягиваешься, разминая мышцы, пока лифт добирается до последнего этажа, и, оказавшись наверху, неуклюже открываешь дверь. И замираешь. Он вернулся. Стоит у окна в деловом костюме с закатанными рукавами, руки в карманах, фоном звучит что-то из Коула Портера, всё как обычно. Будто… будто он исчез всего на пару часов, а не на полных четыре дня. Он даже не смотрит на тебя. Несколько секунд проходит прежде, чем ты подбираешь слова: — Ах ты ж ёбаный ты нахуй, где тебя носило? Он поворачивает голову и вскидывает бровь. — А что, ты беспокоился? — интересуется он, хоть в голосе нет ни нотки заботы. — Да, блядь, я чертовски беспокоился. Он продолжает совершенно неподвижно стоять, и это явно большой предупредительный знак, но ты провёл слишком много времени в беспокойстве за него, чтобы обратить на него внимание.  — Разве ты не мог оставить хотя бы- Но окончание вопроса теряется, потому что он резко прижимает тебя к стене, руки сжимают твоё горло. — Кто дал тебе право беспокоиться? — кричит он. Лицо едва ли в дюйме от твоего, грёбанный псих. Ты вырываешься и отталкиваешь его. — Ты, сука, дал, когда приковал меня к своей постели и назвал меня своим, — кричишь ты в ответ, дрожа от ярости. — Не притворяйся, что это моя чёртова проблема! Он атакует, выбрасывая кулак вперёд. Джим намного крепче, чем выглядит: ты можешь быть сильнее и выше, и лучше натренирован, но на стороне Джима его чистое безумие и непредсказуемость человека, который редко вступает в драки. Как бы ты не был сердит на него, на самом деле ты не хочешь причинять ему боль. Каким-то образом он справляется с тобой, и ты падаешь на кофейный столик. Стекло ломается, осколки разлетаются вокруг, дела очень быстро принимают опасный оборот. — Джим, — просишь ты, вскидывая руки в знаке капитуляции. Он, очевидно, планирует нанести следующий удар по твоему лицу, но ты его опережаешь. Ты хватаешь его за лодыжку, он теряет равновесие, но, быстро развернувшись, тяжело падает на тебя. Он бьёт тебя в грудь, в лицо, удар, два удара. У него на удивление сильный хук справа. Ты блокируешь следующий удар и переворачиваешь его, пытаясь прижать к полу. Высвободив руку, он снова хватает тебя за горло, хитроумный выродок. Ты сбрасываешь его руку, он царапает пол, размахиваясь, и где-то между всем этим ты ощущаешь его колено меж своих ног. Ты замираешь от неожиданного давления, и он тоже берёт передышку. Он слегка усиливает нажим, твои руки уже тянутся к его рубашке. Ты видишь, как расширяются его зрачки. И, потому что он мелкий коварный уёбок, он снова использует своё преимущество и хлопает ладонью по твоему подбородку, сжимает челюсть, заставляя тебя запрокинуть голову назад, либо собираясь сломать тебе шею или ожидая, что ты отпустишь его. Он не тратит впустую ни секунды, оседлав тебя, снова ударяет. К тому моменту, когда ты отходишь от удара, он успевает расстегнуть пуговицы твоих джинсов и наполовину стянуть нижнее бельё. — Какого хуя? — Заткнись, — шипит он. Ты перекатываешься, садясь на него сверху. — Что ты- — А на что это похоже? — каким-то образом он находит достаточно места для быстрого удара по твоим рёбрам (между прочим, по больному месту, ты заполучил синяк, когда упал с забора в Баскервиле), и, пока ты сыплешь проклятиями, его рука находит твой член и, окей, теперь довольно ясно что здесь происходит. Ты наклоняешься, чтобы поцеловать его, но он кусается и достаточно сильно, до крови. Ты склоняешься к его горлу, касаешься кожи зубами. Он перебрасывает ногу через твои икры и подталкивает бёдра к тебе, движение настолько безудержное и нетерпеливое, что оно заставляет тебя выдохнуть. Он хочет тебя, это чертовски очевидно, и эта мысль- Цепко ухватив за воротник, он притягивает тебя к своему лицу, ты приникаешь губами к его, хватаешься за волосы. В локоть впивается что-то острое, но ты слишком занят, чтобы обратить на это внимание; не когда Джим набрасывается на тебя, как животное в период гона. Его свободная рука находит твою рубашку, он тянет за неё, и она рвётся. Его ногти вонзаются в кожу твоей неожиданно оголившейся спины и царапают, и ты стонешь, голова пуста, не осталось ничего, кроме первичного инстинкта сблизиться. Ты отрываешься от его рта, и он сжимает твои волосы, подталкивая твоё горло к своим губам. Ты лихорадочно потираешься о его ногу, слишком, блядь, отчаявшийся для чего-то ещё. Ему не то, чтобы сильно лучше: ты чувствуешь движение его спины и бёдер, постоянное грубое безупречное давление. Все нежности остались позади. Он снова кусает тебя, и сильно прижимается к твоему члену. Ты кончаешь, сперма покрывает почти всю его рубашку, и обессилено падаешь. Почти на Джима, но тебе удаётся приземлиться в сторону, чтобы не раздавать его. Ты переводишь на него взгляд, проверяя, нужно ли помочь ему, но, нет, по-видимому, в этом нет нужды. Ты удивлённо моргаешь. Когда он…? Как ты ухитрился не заметить, когда он кончил? Ты настолько сильно опьянён им, что не можешь думать ни о чём, помимо собственного удовлетворения, и никто иной так на тебя не влияет. Ты проводишь руками по лицу. Господи, как же ты по нему скучал. Только сейчас ты действительно понимаешь как сильно. Он вернулся, вот что важно, даже если он псих. — Что, чёрт возьми, с тобой не так? — спрашиваешь ты, глядя в потолок. Он выглядит немного искорёженно, значит, твой нос, вероятно, сломан. Он лежит достаточно близко к тебе, чтобы ты мог почувствовать движение его грудной клетки, когда он смеётся. — О, если бы я знал это, мой милый, мир был бы гораздо проще. Похоже, он вернулся в своё обычное состояние. Из-за какой херни он так слетел с катушек? Он всегда довольно непредсказуем, но это… Нет. Бессмысленно пытаться расшифровать его поведение. Он садится и начинает извлекать из своей одежды мелкие осколки. Ты осторожно проверяешь зубы языком. Один из жевательных движется слишком легко, когда ты на него нажимаешь. Стоит запланировать поход к дантисту. — Так где же ты был? — Монако, — его голос снова привычен: спокоен и сдержан. — Управлял своими банковскими счетами. Технически, уже нашими. Ты удивлённо смотришь на него. — Разве я не должен был присутствовать там для манипуляций подобного рода? — Нет, у меня есть копии всех твоих официальных документов. Правда, пришлось подделать пару раз твой автограф. Ты мысленно отмечаешь это в своём всё ещё охваченном посторгазмическим восторгом мозге. С одной стороны, он, можно сказать, без спроса украл твою личность, но с другой — он сделал это, по-видимому, для того, чтобы ты мог получить доступ к его деньгам, поэтому, в конечном счёте, всё встаёт на свои места. — Справедливо. Но в следующий раз оставь хотя бы записку, ага? Ты закрываешь глаза и складываешь руки за голову. Какое-то время всё, что можно услышать — его дыхание и музыку. Учитывая, что вы лежите на покрытом острыми стеклянными осколками ковре, довольно умиротворяюще. Начинает играть следующая песня, и ты невольно улыбаешься, когда узнаеёшь текст. — Night and day, you are the one. Only you beneath the moon and under the sun - — Знаешь, я должен убить тебя. Фраза возникает из ниоткуда. Ты не открываешь глаз. — Так почему бы и нет? — спокойно спрашиваешь ты. Ты слышишь, как он встаёт, слышишь звон стекла, чувствуешь его вес, когда он садится сверху. Что-то острое прикасается к шее на дюйм или два ниже твоего уха. Ах. Вот значит как. — Давай же, — твои глаза всё ещё закрыты. Пальцы его свободной руки осторожно прижимаются к твоему горлу, рядом с кадыком, где можно легко ощутить пульсацию крови. — Твоё сердцебиение спокойно. — Да? — ты открываешь глаза и смотришь на него. Его глаза карие, ты знаешь, что они карие, но сейчас они черны, как уголь. Он опускает руку и устраивает её рядом с твоей головой. Наклоняется, чуть царапая осколком твоё горло. — Что это с тобой? — шепчет он, его лицо так близко, что начинает расплываться. Тебе нечего ответить. Ты приподнимаешься и кладёшь руку ему на шею, большой палец касается полости между ключицами. Одно движение его руки и ты труп. Ты видел слишком много перерезанных артерий, чтобы знать, что навыки оказания первой помощи тут не помогут. — Давай же, — говорит он, — нам нужно вправить твой нос. Ты берёшь его за руку и позволяешь поднять себя. — Кому «нам»? — Какому-нибудь знатоку своего дела. Не хочу, чтобы ты выглядел как боксёр, — на его лице играет улыбка. — Будет большим позором испортить такой славный нос. — Каков эстет. Ты уверен, что взял меня на работу не за красивые глазки? Он отпускает твою руку и ухмыляется. — И за секс. Не забывай секс. Ты смеёшься. — О, поверь мне, не забуду. Ты наблюдаешь за тем, как он уходит в ванную. В голову вновь прокрадывается мысль о том, что это действительно нездоровые отношения, что большинство людей прямо сейчас подумало бы о побеге или, как минимум, о помощи профессионала. — day and night, night and day - Усмехаясь, ты следуешь за ним в ванную. *** Ты бы пошёл прямиком в приёмное отделение скорой помощи, но у Джима, похоже, имеется частный врач. — Она из числа тех, кто умеет держать язык за зубами, — рассеянно сообщает он, когда ты останавливаешь автомобиль перед самым обыкновенным домом в Хаммерсмите. — Появление людей с огнестрельными ранами в больничном холле слишком часто приводит к раздражающим вопросам. — Ты уверен, что ей можно доверять? — ты выключаешь двигатель, и он открывает дверь. — О, да, я уверен. Замок входной двери щёлкает спустя всего пару секунд после его звонка. Вы идёте в приёмную по маленькому коридору. Женщина в белом врачебном халате открывает дверь — сорок, без макияжа, мимические морщины на лбу и в уголках рта — и осматривает тебя хорошо намётанным взглядом. — А, так значит ты новенький? — произносит она. — Заходи. — У нас произошёл небольшой инцидент, — без запинки сообщает Джим, беря беседу в свои руки. — Конечно, дорогой, я вижу, — большим пальцем она указывает на диагностический стол, — пусть снимет рубашку и садится. Ты расстёгиваешь рубашку и пытаешься поймать взгляд Джима. За всё время, что ты на него работаешь, не было ни одного человека, кто мог общаться с ним в такой манере — вернее, общаться в такой манере и остаться в живых. Но, кажется, для Джима всё происходит в порядке вещей. — Где ты его нашёл? — спрашивает она у Джима, рассматривая тебя. — В модельном агентстве? Линия подбородка совершенна. Или- а, поняла, — её взгляд скользит по твоему ужасному шраму, — солдатик. Джим пожимает плечами и продолжает водить пальцами по разложенному на столе медицинскому оборудованию. — В хорошей форме, может держать оружие, хорошо исполняет приказы. Идеальная комплектация. — Я бы возразил насчёт последнего, — вставляешь ты. — О, у мальчика есть зубки, — она тычет в твою скулу, — тебе повезло, просто перелом, обойдёмся без операции. Тебе уже ломали нос? — Э-э, да, мне было пятнадцать. Джим вскидывает брови. — Правда? Как? — Регби. Доктор фыркает. — Можно было догадаться. Кто бы не изобрёл регби, должен за это ответить. Хорошо, ложись. Дам тебе обезболивающее, а потом мы оторвёмся изо всех сил. За работой она продолжает весело щебетать, не испытывая при этом никакой нервозности. Джим тоже ведёт себя на удивление расслабленно, едва ли что-то предпринимая. — И вот, — говорит она, закончив, — снова красавчик. Задумчиво глядя на тебя, она наклоняет голову. — Хотя я уверена, что видимся мы далеко не в последний раз. Переводит взгляд на Джима: — Ты. На выход. И, что самое удивительное, он встаёт и выходит. Ни слова протеста. Он игнорирует твой вопросительный взгляд, и, глядя на закрывшуюся дверь, ты остаёшься сидеть в замешательстве. Какого злоебучего хрена он вообще позволяет собой командовать? — Умница, — комментирует она, когда Джим выходит за дверь, и обращается к тебе. — Мне начинать бить тревогу? Ты жертва абьюза? Ты удивлённо смотришь на неё. Она хмурится из-за чего-то, что определённо вызывает её беспокойство. — Зависит от того, что подразумевается под этим термином, — отвечаешь ты. — Хочешь сказать, он непроизвольно сломал твой нос? — Я ударил в ответ. Это не… — ты взвешиваешь свои слова. — Иногда всё выходит из-под контроля, но я не против, да и не похоже, чтобы он делал это в качестве, ну, не знаю, наказания? Манипулирования мной? — Тогда ради чего он это делает? Хороший вопрос. Ты раздумываешь над ответом. — Думаю, в этот раз потому что он, эм, немного слетел с катушек. Но в основном это просто игра. Она одаривает тебя взглядом, которым можно резать кости. — Мазохист? Ты удивлённо моргаешь. — Я, э-э, да. И, честно, если он когда-нибудь зайдёт слишком далеко, я смогу вырубить этого мелкого ублюдка за две секунды. Я прошёл военную службу, я умею драться. Она скрещивает руки на груди и вздыхает. — Как я и подозревала. Ты основательно облажался, не так ли? — Это официальный медицинский термин? — спрашиваешь ты с улыбкой. — Ой, проваливай, и передай ему, что я пришлю счёт. Ты соскальзываешь со стола и поднимаешь свою рубашку. Смотришь на женщину. — Почему ты ему помогаешь? — спрашиваешь ты. Она даже не поворачивается. — Не твоего ума дело, вот почему. Выметайся, милый, у меня на счету каждая минута. Ты возвращаешься в зал ожидания, чувствуя себя немного разбитым. Джим ждёт тебя, разглядывая какие-то брошюры. — Так что, сдал меня? — спрашивает он с ухмылкой. — Надо было б, — ты вынимаешь из кармана сигаретную пачку и вытаскиваешь две штуки. — Только чтобы посмотреть на твоё лицо. Почему она такая… — Неустрашимая? Вот такая она и есть. Ты же, конечно, не хочешь, чтобы тобой занимался врач с трясущимися руками? Ты уверен, что их связывает какая-то длинная история, но, очевидно, Джим не собирается ей делиться. Вместо того, чтобы закатить истеричный скандал, ты передаёшь ему подожжённую сигарету, и он делает глубокую изысканную затяжку. — Ты всё ещё можешь сбежать, ты же знаешь, — говорит он, краем глаза поглядывая на тебя. Ты лукаво улыбаешься ему. — На кой хер мне это делать? *** Ты не сбегаешь, конечно, ты не сбегаешь. Ты делаешь противоположное: практически съезжаешься с ним, только время от времени ездишь к себе, чтобы переодеться. На самом деле, ты проводишь так мало времени в своей старой раздолбанной квартирке, что совсем не удивляешься, когда возвращаешься туда в одну из тех ночей, когда Джим не требует твоего присутствия, и находишь выжженные руины на её месте. Утечка газа, сообщает пожарный. Ты лишь подносишь к уху мобильник. — Хррм? — рычит по телефону Джим, что означает «мне скучно» или «я прикончу тебя прямо сейчас». А иногда и оба варианта сразу. В этом конкретном случае ты бы поставил на первое. — Не возражаешь, если я на какое-то время осяду у тебя? Похоже, моя квартира взорвалась. Джим задумчиво хмычет в трубку. — Ну-у, полагаю, ты можешь найти способ заработать моё дозволение. — Уже придумал несколько вариантов, — отвечаешь ты, кусая губы, пытаясь сдержать усмешку. *** — По чудовищно удивительному стечению обстоятельств, прямо вчера я забрал оттуда твою одежду, — сообщает он, когда ты выходишь из лифта в коридор. — По крайней мере те вещи, которые стоило бы сохранить. Всё остальное, полагаю, сгорело в пламени, какое несчастье, — он имитирует сочувственный взгляд. Долбанутый засранец, вероятно, преподносит это как романтический жест — это определённо подходит его амплуа больше, чем букет цветов или неожиданный уикенд в Париже. Тебе, вероятно, следовало бы напрячься из-за того, что квартиры больше нет, но плевать на неё, ты не был особо привязан к этому месту, так что. Ты бросаешь ему в руки маленькую коробочку. — Держи, подарок на новоселье, — ты заметил эту вещь в витрине какого-то роскошного модного магазина на King’s Road. — Оно навело меня на мысли о тебе, — добавляешь ты со сладкой ухмылкой. Он открывает крышку и вытаскивает галстук, любуется маленькими черепами. Он всегда так делает: добавляет небольшой акцент, не вяжущийся со всем остальным. Черепки на галстуке, зажим в виде скрещенных костей, запонки в форме пушек. Его приводит в восторг, что люди сначала не обращают внимания на эти детали, а потом как расширяются их глаза от осознания, удивления и беспокойства. — Ты так хорошо меня знаешь, — восхищается он, и, может быть, он только глумится, но дело в том, что ты знаешь его. Или, по крайней мере, начинаешь узнавать. Он придерживает входную дверь, и ты заходишь внутрь. Пока Джим убирает галстук в шкаф, выглядываешь из окна на улицу. Хрена с два он оставил бы подарок где-то на столе, загромождая квартиру. Астон Мартин едет вниз по улице, им владеют соседи сбоку — до смешного богатый бизнесмен и его молодая блондинистая любовница. С высоты четвёртого этажа ты не можешь как следует её рассмотреть, но ты видел её и раньше, и знаешь как она выглядит: высокие каблуки, блуза с глубоким декольте, пальцы, шея и запястья украшены бесчисленным множеством бриллиантов запредельной стоимости. Содержанка, но ты не имеешь права смеяться над ней, правда? От шлюхи к любимому мальчику, вот как далеко ты продвинулся в карьере. Джим возвращается и встаёт позади тебя. Он оттягивает воротник твоей рубашки и облизывает не до конца заживший след от укуса, который был им оставлен пару дней назад. — Где ты? — шепчет он тебе в ухо. — Прямо здесь. Привстав на цыпочки, Джим опускает подбородок на твоё плечо. — Ах, вот оно что, — произносит он, заметив блондинку, — задумался о своей роли? Беспокоишься из-за терминологии? — По крайней мере, я не требую дорогие украшения. — Только дорогие пушки, — его рука сжимает твой бицепс. Под окном блондинка обнимает своего папика за широкую талию. В жизни случаются и более ужасные вещи, чем быть Джимовской- ну, просто принадлежать Джиму. — Трах в честь новоселья? Он кусает тебя за шею, и ты покрываешься мурашками. — Есть у меня одна идея. Иди в ванную. *** Примерно час спустя, ты лежишь на боку на кровати, а Джим, устроившийся сзади, производит инвентаризацию твоих шрамов. Он уже делал это, исследуя пальцами бледную скрученную кожу, выцветшие линии, но прежде делал это не так тщательно. Благодаря этому ты пребываешь в странном настроении: полностью ощущаешь собственную кожу, нервные окончания, реакцию на прикосновения. Кроме этого, его другая рука занята кое-чем другим, и это помогает тебе не оставаться бесстрастным. Он обхватывает пальцами твоё плечо. Безусловно, это самый уродливый из всех твоих сморщенных и извилистых шрамов. — Где ты его получил? — Пока я служил в SAS, мы были в Боснии, — отвечаешь ты, — какой-то чмошник подкрался ко мне с ножом наперевес, потом в рану попало заражение. Адски болело. Он хмыкает и перемещает руку тебе на талию, скользит по бедру. — А эти? — Самодельное взрывное устройство, в 2001, — ты уверен, что он догадался об этом и сам, — весь мой бок был в осколках, ещё пару месяцев после этого я не мог нормально ходить. Джим хмыкает, и вводит в тебя третий палец. Он проходит достаточно легко, дискомфорт едва чувствуется. Что и следовало ожидать, учитывая, как часто вы занимаетесь этим в последнее время. — А этот? — его свободная рука касается твоего колена. — Э, мне было пять, и я упал со слона, если ты можешь в это поверить. — А об этом я знаю, — он подталкивает ногой твою голень; шрам, оставшийся от пули с вашей первой встречи. — А э- — он тянется к твоей руке, и ты инстинктивно убираешь её. — Себ, — предупреждающе, — прошу тебя. Ты приподнимаешься и смотришь на него через плечо. — А вот ты, ты, скажешь мне, откуда у тебя тот шрам на плече? — спрашиваешь ты, указывая взглядом на тонкую белую линию прямо под его ключицей. Он старый, а, значит, откуда-то далеко из прошлого Джима, о котором он никогда не говорит. Раньше ты и не рискнул бы заговорить об этом. — Тебе не позволяется задавать вопросы, — мягко напоминает он. — Ответь на мой. — Ладно, — ты укладываешься обратно и устремляешь взгляд в стену. — На первом году обучения в Итоне, у меня был странный акцент, и я не знал того, что знали остальные, — большой палец Джима поглаживает старый шрам. — Я был слишком щуплый, чтобы оказать достойное сопротивление и слишком тупой, чтобы не обращать внимание. — И? — И один из них решил подойти к делу творчески. Мы были на кухне, там же была и плита… ты умеешь складывать факты. — Бедняжка, — мурлычет он в твой затылок. — Но потом я вернул ему должок. — Учту, — его рука возвращается тебе на спину. — Этот? Он движет пальцами внутри тебя, и ты закусываешь губу. — Себастиан, — он всё ещё очень, очень, очень нежный, это начинает действовать на нервы. — Белфаст, ирландская республиканская армия, пуля. Кстати, это первый раз, когда меня подстрелили. — Сзади? — Боевые действия в городе, там не было нормальной линии фронта. Его мизинец присоединяется к тем троим, и ты не можешь сдержать стона. Его рука поглаживает твой желудок. — Ты снова напряжён. Ты опираешься на локоть. — Когда ты собираешься засунуть целый кулак в мою задницу, полагаю, да, моя небольшая нервозность имеет причину. — Но это не помога-ает, — нараспев тянет он, беря смазку. — Я пытаюсь, хорошо?! Я- — Ш-ш, — произносит он. Должно успокаивать, вот только в исполнении Джима звучит слишком угрожающе. Ты стараешься сосредоточиться на дыхании, это один из твоих наиболее старых и проверенных трюков, сознательно предпринимаемых, чтобы скорее расслабиться. Его пальцы замерли, но ты слышишь, как он каким-то образом опустошает тюбик. Требуется сильная концентрация, чтобы войти в нужное состояние. — Видишь, было легко, — говорит он, когда ты его достигаешь. — Сейчас. — Ты сможешь, — его рука сжимается и погружается в тебя по самые костяшки, — разве нет? Он давит, и твоя рука автоматически дёргается, сжимается на его запястье в попытке остановить. Он останавливается, к твоему большому удивлению, но и не движется обратно. — Отпусти, Себ, — говорит он. Беззлобно, не угрожающе, просто спокойно. Непоколебимо. Очень медленно, по одному, ты убираешь свои дрожащие пальцы, отпускаешь его запястье, прижимаешь руку к груди. Кончик большого пальца присоединяется к другим. — А этот? — его рука пробегает меж твоих лопаток. — Откуда он у тебя, Себастиан? — Один псих с ножом хотел привлечь внимание, — сообщаешь ты. Он смеётся и царапает зубами кожу вокруг шрама. — Готов? — Подожди, — ты медленно вдыхаешь. Это случится, что бы ты ни сделал, а то, что он даёт тебе маленькую возможность контролировать ситуацию, делает всё только хуже. Создаёт видимость выбора, которого и не было. Чёртов Джим и его ебанутые игры разума. Он слабо обнимает тебя за талию. Ты быстро и коротко киваешь. Это ощущается как нечто невозможное, и дико болит, и ты так близок к тому, чтобы снова остановить его. Но рука Джима всё ещё на твоей талии, ладонь покоится на твоём животе, и ты концентрируешься на этом чувстве, и факте того, что Джим знает что делать, и что ты должен доверять ему, должен, потому что, если ты не доверяешь ему, ты не сможешь быть с ним, а если не сможешь быть с ним, вся твоя жизнь развалится на части. И как только первичная боль угасает, на смену ей приходит удивительное ощущение. — Говорил же, — самодовольно напоминает Джим. — Всезнайки никому не нравятся, Джим, — шипишь ты, хоть и задыхаешься, но звучишь скорее отчаянно, чем грубо. — Серьёзно? — он загибает пальцы, и это похоже на то, что ты чувствовал раньше, будто каждый нерв на твоём теле горит. Звук, который ты издаёшь, больше похож на пронзительный скулёж, и Джим весело хихикает. — Мне нравится, когда ты такой, как сейчас, — мягко говорит он, — открытый, уязвимый, полностью в моей власти. Он снова движет рукой, и ты видишь звёзды, и просто на несколько секунд забываешь как говорить. Ты царапаешь простыни, чувствуешь, как ткань рвётся под ногтями. — Я всегда в твоей власти. — Верно, — он движет другой рукой, перемещая её на твоё чрезвычайно сильно бьющееся сердце. — Скажи это. — Блядь, зачем- ты знаешь- — ты сжимаешь глаза, обнимаешь ладонями его руку, делая это, чтобы получить хотя бы пародию на контроль над ситуацией. — Хочу услышать как ты это говоришь. — Твой, — выдыхаешь ты. — Душой и телом, Джим, ты знаешь это. — И не забывай об этом, — степенно произносит он. Он сжимает пальцы, и наслаждение снова накрывает тебя, только в этот раз оно нарастает и разбивается о тебя, как ёбаное оргазмическое цунами. Оно откатывает, оставив тебя беспрестанно вздрагивающим и безмолвным, и когда он начинает вытаскивать пальцы, каждое движение посылает остаточные волны удовольствия, и этого почти слишком много. Слишком много времени уходит на то, чтобы вернуть себе самообладание. Как только ты снова способен думать, поворачиваешь голову через плечо и втягиваешь Джима в неряшливый, грубый поцелуй. — Теперь ты счастлив? — бормочешь ты в его горло. — Безумно, — сухо отвечает он. Как мешок костей, ты сонно падаешь на спину. — Знаешь, если ты хотел, чтобы я к тебе переехал, мог просто спросить. — И где- — -в этом всё веселье? — повторяешь ты. Джим никогда не выберет лёгкую дорогу, если идти другим путём забавнее, даже если на этой дороге разбросаны куча осколков и колючей проволоки. Это почти что его слабость. Твои веки тяжелеют. — Раньше у меня никогда не было дома. Ну, такого, славного. — Славного? — смеётся Джим. Ты зеваешь, и Джим выключает свет. В Лондоне никогда не бывает темно: все эти уличные фонари и фары проезжающих мимо автомобилей, рекламные дисплеи. Иногда ты скучаешь по звёздам. — Засыпай, Себ. Думаю, ты это заслужил. Ты закрываешь глаза. Джиму необходимо его место для сна, однако размеров этой кровати хватит на то, чтобы он был он комфортным. Какое-то время спустя, он закидывает ногу тебе на бедро, и ты улыбаешься в темноту.