Маленькая поющая блёстка

Туалеты в Скандалах почти не воняют – это плюс. Курт почти не задыхается в приступе обострившегося обсессивно-компульсивного расстройства – это тоже неплохо. Блейн говорит: – Я теперь с Дэйвом. Курт почему-то слышит только: «Я теперь с парнем, который превращал твою жизнь в ад, угрожал тебя убить, а потом нелепо пытался подкатить. Потому что почему нет». Потому что вот так мы теперь решаем проблемы, Курт. Потому что ты в Нью-Йорке, а я не могу один. Блейн не может один – это основная его проблема. Курт был один всю жизнь до Блейна, поэтому худо-бедно справлялся и без него. Поэтому, когда он снова ополаскивает руки под холодной водой, а потом снова начинает их мылить под пошлые стоны из соседней кабинки, ему не хочется рыдать. Дыхание не срывается в очередную череду еле слышных всхлипов (пожалуйста, не трогай меня), нос не начинает краснеть (Блейн, нам нужно поговорить), пальцы не пытаются сжаться вокруг чьей-то воображаемой шеи (просто отойди от меня). Он моет руки пятнадцатый раз. Уже ночью кожа начнёт пересыхать, покрываться трещинами, которые при каждом сжатии пальцев в кулак будут кровоточить и ныть. Блейн в дверном проёме – воплощенная американская мечта, яркое поло и галстук-бабочка на шее, загеленные волосы, грустные глаза. Не хватает только дыма, охватывающего его пальцы, не хватает только влюблённой в него блондинки-чирлидерши (нет, извините, подруги из хорового клуба). – Я теперь с Дэйвом, – повторяет Блейн ещё раз, будто пытаясь убедить самого себя. Будто он пришёл добить Курта, сделать контрольный выстрел – в голову, сердце, а потом ещё раз в голову. Будто воплощённая американская мечта Курта может оставить его в мучениях. У Блейна кровоточат улыбки, они оставляют кровавые следы, когда он прижимается поцелуем к запястью Курта, бледному и с иссушенной кожей. Все руки Курта в крови – своей, Блейна, Карофски. – У нас не получается вместе, – говорит Блейн. Это, наверное, должно успокоить Курта. Как и то, как Блейн брал его руки в свои при обострении ОКР, как и то, как Блейн приносил ему увлажняющий крем и сам мазал трещины на руках, как и то, как Блейн прижимался поцелуем к его виску после очередной невзятой высокой ноты. Но почему-то не успокаивает. У воплощённой американской мечты Курта лопнувшие капилляры и еле заметно дрожащие руки, у неё такой вид, будто она перед собой видит щенка, которого случайно пнула, будто она хочет пристрелить любимого домашнего питомца, который страдает от рака, будто она заносит шприц со смертельным уколом над беззащитным ребёнком. У воплощённой американской мечты Курта, кажется, не хватает милосердия на то, чтобы оставить Курта в гордом одиночестве. Курт не винит: он в своё время тоже не смог оставить свою воплощённую американскую мечту в покое. – Раздельно тоже не выходит, – выдавливает из себя Курт, снова смывая мыло с рук. Блейн подходит ближе, и Курт думает, что, может, может, он хочет выключить воду, хочет отогреть окоченевшие руки, может. Может, он просто подойдёт ближе, и Курт, может, забудет о том, что он сказал Блейну не прикасаться к нему, не подходить ближе, уйти. Блейн вытаскивает из кармана платок (один из тех, дико пафосных, с его вышитыми инициалами, и Курт так смеялся над этим позерством все три года, которые они были вместе, и Курт посмеялся бы сейчас) и кладёт его на край раковины. Курт не успевает спросить зачем. – Ты ненавидишь бумажные полотенца, – тихо говорит Блейн, в уголке его губ скапливается кровь – Курт не вытирает её платком. Курт не удивляется тому, что Блейн это знает. Воплощённая американская мечта Курта вытирает пальцем кровь с уголка губ, прикрывает глаза, как старик, который так много видел и так устал, так устал. Курт слышит, как из кабинки орут ещё, ещё, ещё, ещё, и Курт думает: «Я не могу». «Я не могу ещё». «Я совсем ничего не могу».