Маленькая поющая блёстка

Сью действительно ждёт Шеннон у себя: она достаёт чистые простыни, чтобы можно было застелить диван, забивает морозилку невообразимым количеством куриных тушек, чтобы та могла приготовить себе ужин, стирает пыль с кубков, убирает в шкаф труп проститутки, в конце концов. И проблема во всём этом только одна: Шеннон не заходит. Она сидит в машине у дома, фактически освещая своим синяком всю улицу, держит на коленях чемодан, Сью отлично видит всё из своего окна. Шеннон не делает ни движения. Сью видит, как она плачет, и не понимает причину: почему нельзя просто зайти в дом, где тебе предлагают остаться, где никто не ударит тебя? Почему вообще стоит возвращаться к кому-то, кто позволил себе поднять на тебя руку? На самом деле, Сью отлично всё понимает. То, что тебе предложили убежище, не значит, что там будет хорошо, не значит, что ты будешь чувствовать себя в нём нормально, это даже близко не значит, что что-то изменится. За стенами убежища всё остаётся враждебным. За стенами чьего-то дома жизнь не становится лучше. Сью думает, что, наверное, даже с избивающим тебя мужем или больной сестрой – дом остаётся домом. Но как может домом быть место, где ты не чувствуешь себя безопасно? Сью набирает номер Бист, долгие гудки идут сплошной чередой. Сью говорит: – Не совершай глупостей. Сью говорит: – Куда ты мне теперь предлагаешь деть всю эту долбанную замороженную курицу, купленную со скидкой, и продезинфицированные простыни? Сью говорит: – Чёрт, Шеннон. Сейчас я открою дверь, кого бы там чёрт ни принёс, и мы продолжим этот разговор. Шеннон за дверью, держащая в руке чемодан, прижимающая к щеке телефон, заплаканная, она просто говорит: – Привет. Сью обнимает её, наверное, слишком резко и порывисто, но зато нисколько не жалеет об операции по удалению слёзных желез: они бы в такой ситуации только мешали, определённо.