Маленькая поющая блёстка

Курту приходится встать на стул, чтобы вылить всю эту воду на голову Себастиана. Ведро тяжелое, понемногу начинают ломить руки, держать его становится сложнее, пока Себастиан всё объявляет тех, кого номинирует на челлендж следующими: в списке Джефф, Блейн и, кажется, сам Курт, но это не так важно. Конечно, Курт думает, что ему проще пожертвовать деньги в благотворительным фонд. Конечно, если бы у него была лишняя тысяча, то всё было бы легче. Курт смотрит на Блейна, держащего айфон, чтобы снять всё это. Курт смотрит на плечи Себастиана, обтянутые тканью футболки, и думает, что, в общем-то, это довольно глупо: надевать футболку, если она всё равно сейчас вымокнет. Курт смотрит на воду в ведре, на лёд, и почти нервно передёргивает плечами. Там, на стуле, он оставил полотенце для Себастиана. Мы не встречаемся, говорит Курт, наблюдая за тем, как Мерседес поджимает губы, отводит взгляд. Мы просто помогаем друг другу. Помогаем друг другу, к примеру, не сойти с ума, потому что Себастиан боится тишины, а я – темноты, и эта история не закончится хорошо, если мы с ним застрянем в лифте, не говорит Курт вслух. Мерседес не понимает, как можно быть с кем-то, кто до этого пытался вылить тебе в лицо ледяной слаш с каменной солью, а в итоге попал в твоего парня, а Курт не понимает, почему все хотят сказать ему, как лучше жить. Курт сам знает, на какие грабли ему наступать: после третьего раза становится даже весело. Каждый раз он откладывает эти грабли в сторону и говорит: «Хорошо, больше такое не повторится», а потом своими руками кладёт их себе под ноги. И наступает снова. И снова. И снова. Шишки на лбу, если честно, не проходят, как не сходят и синяки с рук, следы пальцев с бёдер, как не уходят мурашки каждый раз, когда Себастиан жарко дышит у шеи, и Курт чувствует себя целым. Курт выливает воду на Себастиана без предупреждения и в итоге, конечно, сам тоже оказывается в брызгах воды. Себастиан вскрикивает, подпрыгивает, и Блейн странно смеётся, глядя на него. Курт смотрит на Блейна, ожидая увидеть в его глазах, может быть, хоть какое-то одобрение? Вроде: «Смотри, Блейн, ты из-за него чуть не лишился глаза, а я облил его ледяной водой». Но Блейн не ловит его взгляд. Курт к этому, в общем-то, привык. Просто после расставания всё становится немного сложнее. Просто если вы последние два месяца кормили друг друга с рук признаниями в любви, а потом кто-то уезжает в Нью-Йорк, а другой кто-то изменяет, то ситуация становится немного напряжённее. Совсем немного повышается градус трагичности. Становится немного больнее, чем было прежде, но это ничего, Курт уверен, что это нормально. Курт смотрит на спину Себастиана: раскрасневшаяся кожа, которую он растирает сухим полотенцем, чернила родинок, начинающие темнеть следы от кубиков льда. Курт смотрит, как Блейн смотрит на Себастиана. Курт не ревнует, просто на секунду ему становится немного сложнее дышать, чем было до этого. * Когда они остаются дома у Себастиана вдвоём, становится проще. Легче, свободнее. Курт расслабляется. Себастиан лежит на животе, и Курт сидит рядом, поглаживая его спину. От плеч и до поясницы тянутся фиолетовые отметины, синяки расцветают, как на полотнах абстракциониста, и Курт собирает их пальцами, кажется, смазывая краску, оставляя её на своих ладонях. – Любуешься? Себастиан поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, улыбается лениво, спокойно, и сердце Курта делает кувырок: раз-два, замерли, раз-два, замерли, заново. Раз-два-три, постарайся не умереть от остановки сердца. Курт чуть нажимает пальцами на один из синяков, и улыбка Себастиана бледнеет, превращается в почти тревожную гримасу. Курт наклоняется к спине Себастиана, проводит губами по шее – это знакомо, насчёт этого не стоит волноваться, – целует синяк. Первый, второй, третий, и Себастиан сжимает простыни пальцами. Курт проводит языком ровную линию до поясницы, и Себастиан вздрагивает. – Извиняешься? – спрашивает Себастиан. Голос – не больше, чем шепот, но Курт отчётливо слышит усмешку. Они просто так общаются: вопросами, усмешками и укусами, и Курт понимает этот язык лучше, чем тот разговорный французский, который он так упорно учил, надеясь попасть однажды в Париж, шептать своему любовнику (обязательно французу, обязательно высокому, обязательно натуральному блондину, обязательно милому, романтичному и обаятельному) жаркие признания в любви. Но Курт не в Париже, а в Нью-Йорке. Но под ним лежит Смайт: не француз, не блондин, не милый и не романтичный, но высокий. И жарко и искренне признаваться в любви Курт разучился в тот момент, когда Блейн сказал, что изменил ему, и каждое слово на французском кажется пошлым, ненастоящим, насквозь пропитанным американским акцентом. Курт просто никогда не попадает в свои мечты: это нормально. Со временем перестаёт болеть, раны зарастают, шрамы на то и шрамы, чтобы не кровоточить, а только ныть на плохую погоду и перманентно происходящее в жизни дерьмо. Курт обводит языком каждую родинку, ведёт пальцами от одной до другой, составляет созвездия и совсем не верит самому себе, не называя очередную открытую галактику ни в честь Блейна, ни в честь Себастиана. Себастиан шипит, и Курт наклоняется, чтобы поцеловать его, чтобы в очередной раз себя проклясть на мысли о том, что это не Блейн. – Помнишь, где лежит смазка? – спрашивает Себастиан. Он кивает. Под ногами Курта лежат знакомые грабли, и он не сомневается, когда делает шаг вперёд.