***
«Дорогой дневник, сейчас идёт третий месяц моей беременности. Живот уже чересчур большой для такого срока и становится проблематично его скрывать, так что остаётся лишь признаться. Будет лучше, если Белка узнает это от меня, а не от слухов в новостях. И если в принципе никто больше не узнает. Ах да, тебя, дневник, или его читатель, или я, нашедшая эту тетрадку лет через ***цать, наверняка заинтересует, почему же я поспешила стать матерью, когда я не задумывалась над этим и уже где-то раз в третий провалилась в поступлении в вуз? А все предельно просто. Это получилось случайно. Незапланированно. Отец ребенка, или, точнее, детей (согласно УЗИ, плодов три, и это сводит меня с ума) — Грач, мой теперь уже бывший жених, начинающий актер и сын режиссера, младше меня на два года. Ему вряд ли нужны отпрыски в столь юном возрасте, как и свадьба (зачем он вообще делал мне предложение спустя два дня свиданий, не намереваясь жениться?! Явно же был под чем-то! И почему я согласилась тогда? А я-то под чем была?), это лишь испортит его образ плейбоя и богатого наследника, а сама я не отказываюсь от идеи получать медицинское образование и дети точно помешают мне в этом, а ещё, как оказалось, у него появилась особа на стороне и тоже, по слухам, с животом… Бедняга. Тем не менее, почему оставила? Аборт бы наверняка не обошёлся для меня без последствий, тем более, когда перед глазами пример — сестрица что-то повредила или отморозила себе «там» ещё в детстве, баловалась веществами, пила, курила и делала прочие вредные для здоровья вещи, ещё и рано начала половую жизнь. Теперь не может даже выносить, чего уж там про родить. Как будто бы Звёздное племя, наверное, из-за её грехов, отказало ей в особом подарке родительства. А меня за послушание, видимо, наградило. Я думаю, это мудрое решение — отдавать детей в семьи, где их не может быть. Хотя и не могу быть на сто процентов права… Я слышала, как Ежевика уже начинал разговоры о потомстве и они активно ищут подходящую кандидатку на роль суррогатной матери. Он делал это так непринужденно и часто, прямо за обедом или вроде того, даже я могла их слышать, когда заходила к ним в гости — значит, обеспокоен и это постоянно крутится у него на уме. И это вторая причина, по которой мне нужно спешить — пока они ещё не начали процесс с суррогатным материнством. Я не уверена точно, на что я обрекаю этих детей, зная безалаберность Белки — но зато я уверена, что они будут воспитываться в тепле, обутыми, одетыми (дорого обутыми и одетыми) и сытыми, да и Ежевика, в отличие от сестры, человек серьезный, и хотя бы с его помощью и с помощью моих родителей эти дети вырастут умными и добропорядочными гражданами. Конечно, куда проще было бы отдать их в какую-нибудь случайную семью либо оставить в детдоме, но это совсем бесчеловечно и я бы чувствовала себя еще хуже. А так, я смогу строить свою жизнь и при этом наблюдать за ними и знать, что они в порядке — пускай и наблюдать издалека…» Запись прервалась***
Листвичка тихо заходит в кабинет, ставит сумку на дубовый комод у входа и также осторожно садится напротив сестры. Та, судя по всему, вставала с места, чтобы что-то сделать, но вскоре возвратилась, села в кресло и глядя на блондинку с улыбкой отпила свой кофе. — Попросить еще один для тебя? — спросила она; размешала напиток ложкой и отодвинула его от себя. — Нет, спасибо, — нервно потеребив рукав пиджака, ответила Листвичка. Она даже толком не репетировала у себя в голове перед выходом, что и как скажет, а подходящие слова, как назло, не шли на ум. Ну, всё-таки не каждый день отдаешь нежеланных детей на воспитание другим людям. Рыжеволосая заметила перемены в поведении сестры и странно на неё посмотрела. — Ты обычно никогда не отказываешься от кофе. Что-то серьёзное случилось? Может, воды лучше? — заметив раскрасневшуюся Листвичку, Белка и сама запаниковала, — Пожалуйста, расскажи! — Н-ничего не нужно, я правда быстро, но дело… — тут она запнулась, — Дело такое… С учетом твоего характера и планов, я не знаю, как ты отреагируешь, но я обязана рассказать. Белка уже открыла рот, собравшись что-то сказать, но Листвичка быстро её перебила. — Прошу, дай мне собраться с мыслями. — Ох, конечно… Извини, — ещё один глоток крепкого эспрессо. Белка шумно ставит чашку на стол, молчит с минуту, но позже всё-таки не выдерживает и говорит, — Кстати, как дела с поступлением в Стэнфорд? Или ты всё-таки решила пройти в Гейдельберг? — У меня есть ещё время подумать, потому что, скорее всего, в этом году я уже не успеваю сдать экзамены и начать обучение из-за того… В общем, я беременна. На лице рыжеволосой на секунду появилось смятение; оно быстро сменилось радостью. Наверное, такая смена настроений было из-за того, что сама она детей пока что не очень хотела, несмотря на желание мужа, хотя и его она не понимала. Поторопился со свадьбой, теперь сразу детей ему подавай, еще и от бесплодной Белки, а на его месте Белка бы остепенилась; политическая карьера Ежевики идёт в гору, ведь после избрания её отца Огнезвезда на пост президента он сразу начал рассматривать Ежевику в качестве своего вице-президента, однако до конца ему не доверяет, как бы намекая молодому мужчине, что нужно работать усерднее; чему как раз таки и помешают отпрыски. Хотя беременность её сестры совсем другое дело и будет мешать Листвичке еще меньше, чем, например, гипотетическая беременность Белки Ежевике. — Ох, это же замечательно. Это правда замечательно, — она заулыбалась, но позже стала серьезнее, — А Грач? Листвичка схватилась за голову от внезапно нахлынувших воспоминаний о когда-то любимом. — Мы же расстались. И он теперь с другой… Я не буду им мешать, — она с грустью посмотрела куда-то в сторону, пытаясь отвлечься. Белка тоже вспомнила о том, что натворил непутёвый жених сестры. Только, в отличие от Листвички, она испытывала по отношению к нему не грусть и печаль с оттенком ностальгии по дням когда всё было хорошо, а все еще неутихающую злобу и ненависть. — Как же я ненавижу этого урода, — она шумно вздохнула, пытаясь совладать с собой, — совсем наркота последние мозги вышибла… — потёрла висок, — Что, значит, мать-одиночка будешь? — выразительно посмотрела на слегка выступающий живот, — Я еще на нашей свадьбе подумала что-то эдакое, но ты бы мне сообщила, поэтому списала всё на то, что ты поправилась и у платья фасон неудачный был. А оно вот как… — бледные тонкие пальцы нервно застучали по дубовому столу, отстукивая какой-то понятный только ей самой ритм. Секундой позже рыжая взяла трубку стационарного телефона, стоявшего на том же столе и быстро-быстро набрала цифры. — Кристофер, живо купи мне пачку сигарет и поднимись вместе с ней ко мне в кабинет, — достаточно холодно, но настойчиво произнесла она дворецкому их с Ежевикой Нью-йоркского пентхауса, в который они переехали сразу после свадьбы, — Последняя просто закончилась, из-за этого всю ночь не курила, — будто бы оправдалась она перед сестрой, когда опустила телефонную трубку чуть ниже и подняла на неё голову. — Белка… — Листвичка, вообще-то, всё равно заботилась о своих детях и не очень хотела бы, чтобы те вместе с ней дышали сигаретным дымом. — Ох, отмена. Я не могу дымить в кабинете. Ничего не неси. Положив трубку, она резво встала с места и подошла к одному из стеллажей. Достала оттуда гранёный стакан, небольшую бутылку сорокалетнего виски из подарочной коробки и, пройдя обратно к себе, налила немного заветного напитка, выпив почти всё залпом — не поморщилась даже. — Так-то лучше. Прости, но такое на трезвую голову не воспринимается, — она подлила еще столько же, сколько было, — Ты, и становление матерью. Хотя, ты хорошей мамой будешь, заботливой, — Белка будто предчувствовала, что ей сообщат дальше, и заранее подготовилась. — Да, аборт делать уже поздно. А то, что я хочу сделать с детьми… Тебе это, наверное, не понравится, но выслушай меня, — с некоторой долей жалости в глазах Листвичка взглянула на сестру, — Это очень важно. — Что же там такое? — Зная ваши с Ежевикой проблемы, я решила… что после родов отдам ребёнка вам. Белка тупо уставилась на блондинку, переваривая сказанное и задержав стакан с виски в руке. Что-ж, Ежевика хотел ребенка — он его получит; только Белка сама не ожидала, что это случится настолько скоро. — Точнее, даже детей… троих. Самое первое УЗИ показало, что плодов три. — Это ты меня решила вот так добить этим фактом? — выйдя из оцепенения и подлив себе еще алкоголя усмехнулась рыжая, — Как мы с тремя детьми сразу управимся? Листвичка уставилась себе под ноги. По крайней мере, Белка сказала в такой манере, будто бы она не против взять детей себе; лишь продумывает будущее, хотя ей это несвойственно. — Ну… — Это очень глупое решение, правда, — тут надежды Листвички разбились об неприятные слова, — Понимаю, если бы я что-то такое сотворила, но ты-то… Ты! Как ты вообще могла залететь от этого отмороженного наркомана и не бежать делать аборт?! Ещё и зная, что ты у него не одна, — очередной глоток виски после минутной тишины, — Родители знают? — Нет, пока что. Это всё выглядело так, будто бы старшая сестра отчитывала младшую за провинность, которую той потом придется покрывать или скрывать, а не наоборот. Если раньше Листвичка была ответственной за то, чтобы не дать родителям знать о разбитой Белкой вазе в детстве или её зип-локу с дурью в подростковом возрасте, то теперь сама Белка должна была как-то выгородить беременную тройней Листвичку и ещё и взять её детей под свою ответственность, точнее даже приютить; такое странное слово для неё; она и в жизни бы не подумала, что когда-то будет воспитывать не своих биологических детей. — А он? — намёк на Грача; слишком не хотелось произносить имя вслух. — Я решила, что разумнее не давать ему знать об этом вообще. Просто расстаться раз и навсегда, что мы уже и сделали, и больше не пересекаться. Как будто бы ничего не было. И не будет, — намёк на детей. — И это абсолютно правильно. Не нужны тебе его подачки, — опустошает гранёный стакан, — Только скажи мне пожалуйста — я-то как управлюсь одновременно с тремя детьми? Я ж сама как ребёнок, — горько усмехается. — Прошу… Мне правда не к кому больше обратиться, — глаза Листвички на мокром месте, — Прошу, возьми их себе. Ты не такая безответственная, как о себе думаешь. — А Ежевике я это как объясню? А родителям? Что про нас в газетах писать будут? Блин, ты вообще понимаешь, что натворила? Это просто… — она шумно облокачивается на спинку своего кожаного стула, потирая переносицу. Листвичка поджимает губы и движением пальца стирает выступающие слёзы. Она не знала, каким ещё образом ей убедить Белку, и почти отчаялась. Если этот вариант отметается — всё потеряно. Придётся прибегнуть к наихудшему, оставив детей на произвол судьбы. Знала бы сестра, как она этого не хотела. — Тут вообще надо целый план продумывать, — после пары минут слегка напряженной тишины, разбавляемой лишь редким шмыганием носом Листвички, она резко встаёт с места и раздвигает шторы у окна около рабочего стола, — Дадим знать отцу с матерью, чьи это на самом деле дети? Блондинка подняла глаза на Белку, не веря своим ушам. Кажется, она согласилась. Она согласилась! Лицо рыжей теперь было совершенно спокойным, кажется, на нём даже читалась воодушевленность. В ответ ей она отрицательно мотает головой. — Как знаешь. В целом, я согласна. Ещё не должен знать Ежевика. Чтоб предвзято не относился к «не своим», — Белка обходит с другой стороны свой стол и становится рядом со стулом, на котором сидит Листвичка, — Ну чего ты разнылась-то у меня? — она присаживается на корточки рядом с ней и берёт её руку в свою, глядя прямо на сестру, — Всё нормально. Так уж и быть, воспитаем. Листвичка от трогательности момента и бесконечной благодарности всё же не выдерживает и начинает тихо плакать. — Гормоны шалят? Не плачь, не плачь, — Белка встаёт и обнимает сестру, поглаживая по голове, — Не надо плакать. Я что-нибудь придумаю, главное теперь тебя спрятать от посторонних глаз. Лишнее внимание сейчас ни к чему, — опускается к её лицу, вытирая дорожку слёз, — Сложно будет, особенно мне, но мы справимся. Слышишь? — Спа… спасибо тебе, — сквозь всхлип слышится от Листвички, — И как мне тебя отблагодарить… — Ничего не нужно, — шепчет Белка, продолжая нежно поглаживать по светлым волосам, — Всё в порядке.***
План Белки был столь же гениален, как и открытие Эйнштейна, и при этом достаточно надёжен — почти как счёт в швейцарском банке. Кстати, о Швейцарии. Именно туда было решено перевезти Листвичку — в ближайшее же время, пока летать на самолете позволял срок беременности, — на оставшиеся месяца и первое время после родов. В общем выходило где-то на полгода. Конечно, будет нелегко разлучать с родным домом на такое долгое время, еще и беременную женщину с нестабильным гормональным фоном — но в Белкиных силах было сделать всё максимально возможное, чтобы сестре было комфортно, уютно и, главное, безопасно вынашивать её с Ежевикой — пускай и не генетически принадлежащих им — детей. Пока готовятся все документы и вещи для отлёта, а также создается правдоподобная легенда для объяснения исчезновения Листвички на долгий срок; особенно надо было постараться объяснить всё родителям и другим близким родственникам; Белка перед Ежевикой должна была сделать вид, что суррогатная мать давно нашлась, подселение клеток эмбрионов в её организм произошло успешно и прочее-прочее и она ничего об этом не говорила потому что хотела сделать мужу сюрприз к медовому месяцу. Роды, разумеется, по контракту, разумеется, в лучшей клинике с лучшим врачом, квартира неподалёку от клиники со всеми удобствами и благоустройством — и ничего из этого за счёт Листвички. Она долго смущалась и отнекивалась, почти что протестовала, но потом всё-таки поняла, что не ей этих детей воспитывать, соответственно, не ей оплачивать весь этот «банкет», и приняла предложение. Искать и договариваться нужно было в кратчайшие сроки, почти что в суматохе и в страхе попасться на глаза прессе или родственникам, а еще параллельно обустраивать Нью-Йоркское гнёздышко под семейное, а не сугубо супружеское, но Белка всё равно пообещала всё устроить по высшему классу, несмотря на спешку. Поклялась своей коллекцией туфель, между прочим. Белка, чуть-чуть пьяная; всё-таки коньяк на пустой не спавший желудок дал о себе знать; захлопнула дверь кабинета и вышла в направлении ванной. Сна после таких новостей уж точно ни в одном глазу, поэтому следовало привести себя в порядок и начать наконец новый день. — Как поговорили? — Ежевика перехватил жену на полпути и не мог не поинтересоваться, — Листвичка такая огорчённая вышла, — он нагнулся к Белке и чуть принюхался, — Ты выпила? Прям с утра? Тут-то ей и пришлось на максимум включить всё своё актерское мастерство. Пора начинать вереницу лжи, которая затянется на долгие-долгие года. — Ой, да, малыш, там без спиртного было не разобраться, — Белка опёрлась о ближайшую стену со вздохом, будто носила десяти килограммовые мешки, — Представляешь, она-то беременная была! Пришла ко мне плакаться, что аборт сделала. Никому не сказала, кстати. Я на неё слегка обиделась за такую тайну, но потом её поняла. Носить ребенка от этого… — Да-да, солнышко, — Ежевика поспешил перебить за секунду до сказанного ругательства, — Я понял, от кого. Удивительно, конечно… Я-то думал, просто располнела… — Я тоже! Вот так вот. Чуть последние сроки не пропустила. Вовремя спохватилась. — Это ж надо так. — В общем, не знаю, чем ей помочь, морально прям она, — еще один вздох, — раздавлена, — хотя, такими новостями была раздавлена скорее Белка. Листвичкино дело плёвое — родила, восстановилась, да пошла дальше жить своей жизнью, будто ничего и не было, а Белке нести ответственность за трёх людей ближайшие минимум восемнадцать лет. — Мне жаль. А ты ей выпить что ли предлагала? — Ежевика еще раз обратил внимание на еле слышимый, но достаточно терпкий запах старого коньяка. — Не-е-е, нет-нет, я всё сама, — чуть улыбнулась Белка. — Понятно. Но не налегай, пожалуйста. Тем более, на голодный желудок. Да и твоим яйцеклеткам на пользу не пойдет, — опять разговоры про суррогатное материнство. Есть у девушки идейка, как сообщить о том, что более не придётся ходить на вечные сдачи анализов и приемы к соответствующему семейному врачу вместе с ожиданием подходящей кандидатки… — Я помню, помню, — Белка чуть понизила голос, отошла от стены поближе к Ежевике, привстала на носочки и осторожно обхватила сильную шею руками. Дальше увела в достаточно настойчивый и страстный поцелуй с прозрачным намёком.***
Завтрак на столе уже остывал, город во всю освещался рассветным солнцем, лёгкий душ был принят — значит, нет больше никаких причин не начать жить новый день. Капли воды будто бы смыли тревогу от разговора с Листвичкой, теперь напряжение оставалось лишь где-то в глубине души; отголосками, и Белка была в относительно приподнятом настроении. И уже даже почти не пьяная. Последняя пуговичка новой домашней рубашки вошла в последнее нужное отверстие, и девушка покинула ванную, спускаясь на первый этаж. Теперь пора сообщить правдоподобную ложь о внезапно найденной суррогатной матери. Не хотелось, конечно, так предавать любимого, однако мысль о том, что этот великий обман с малой долей вероятности когда-либо раскроется, слегка грел душу. Тем более, что Ежевика ей доверяет. Главное только, чтобы никто из тех детей не был похож на этого… — Еще раз доброе утро, — поздоровался сидевший за столом Ежевика, прервав тем самым вереницу мыслей в рыжей голове. — Привет, привет, — от обилия вкусных запахов желудок напомнил о себе и Белка почти сразу принялась за омлет с помидорами. Пару минут они ели в тишине, пока Белка не успокоила свой разбушевавшийся голод и не начала говорить. — Ты говорил про яйцеклетки. Так вот, это больше не нужно… — Почему? — Ежевика выглядел слегка испуганным. — Потому что… Ой, это был сюрприз… В общем, поздравляю нас. Кандидатка по нашим параметрам была найдена, ей успешно подселили наши клетки, и она где-то на третьем месяце, — она наблюдала, как постепенно на лице мужа вырастала широкая улыбка, — Специально не говорила, чтоб обрадовать тебя к медовому месяцу. Вот так. Не успела она договорить, как Ежевика почти что подскочил и стал крепко обнимать. — Так здорово! Мы будем семьёй! — Белка тоже невольно улыбнулась, но её улыбка вышла скорее горькой — было немного больно сообщать такую новость, зная, что за ней скрывается. Он ведь радовался искренне. Ладно, чтобы было легче, стоило теперь все время помнить, что эта ложь не раскроется, а, значит, всё в порядке. Никогда. Не раскроется…***
— Кто там? Кто там? — нетерпеливо спрашивала Белка, пока врач водил по животу Листвички аппаратом. Она сидела рядом и сжимала руку сестры в своей, поглядывая на небольшой экранчик, отражавший всё, что происходило внутри. — Если я правильно понимаю, — еще пара медленных движений, — Одного мальчика точно вижу, — доктор пригляделся, — Второй это девочка. А третий как-то снова спрятался… Этот третий эмбрион — единственное, что беспокоило от приёма к приёму. Всякий раз не удавалось его нормально разглядеть — он то прятался за сестричку с братиком, то вовсе отворачивался. А от этого, между прочим, зависела проверка того, правильно ли он развивается. — Что же такое, не хочет показываться, — улыбнулась Листвичка. — Малыш с характером, — усмехнулся доктор, не переставая смотреть на экран. Найти англоговорящего хорошего врача, ведущего беременность и роды в Швейцарии, оказалось труднее, чем ожидалось, и это добавляло своих проблем. Итак, Листвичка уже жила в хорошей уютной трехкомнатной квартире всего в десяти минутах езды от частной клиники, а Белка прилетала к ней по возможности накануне каждого приёма. К счастью, визиты к сестре получались довольно частыми. Своё отсутствие для Ежевики она тоже сумела объяснить — согласно правилам, ни суррогатная мать, ни сами заказчики не должны знать личности друг друга, поэтому Белка не могла объяснить, кто эта женщина, что согласилась на вынашивание их детей, и единственное, что она знала — её место жительства, и что стоило её навещать почаще. Далековато, правда, но что же поделать. Всякий раз, когда Ежевика собирался лететь с ней, Белка быстро его осаждала и напоминала, что они не должны видеться с суррогатной матерью, а сама Белка во время приема у гинеколога сидела в коридоре и ждала результатов обследований лишь из уст врача и тоже, как будто бы, не видела её лица. В подтверждение по возвращению домой она показывала ему распечатанные снимки УЗИ, заставляя умиляться всякий раз. Предполагаемая дата родов удивила — в июне только Листвичка раскрыла свою беременность, а родить должна была уже в начале ноября, если не раньше! Гинеколог объяснил, что при многоплодной беременности срок сокращается и вместо ориентировочных тридцати семи-сорока недель составляет всего тридцать четыре или вроде того. Между тем миновал сентябрь, оставался буквально месяц с хвостиком; и чем быстрее заканчивался этот месяц, тем больше нервничала Белка. Она явно не готова была становиться матерью. Вот так, резко, неожиданно, как снег на голову — и без возможности отвертеться. Сестра ведь никогда не бросала её в беде, помогала, опекала, теперь, выходит, наступила очередь Белки делать всё тоже самое. Да и не могла же она отказать Ежевике в желании иметь семью! Вообще, могла; это в её стиле делать всё по-своему, не считаясь с чужим мнением, но с Ежевикой всё было по-другому. Будто бы она должна ему… за любовь, заботу, за то, что он терпит её… Вот такой, какая она есть. Только почему-то перспектива исполнения своего «долга» не приносила никакой радости. За две недели до предполагаемой даты родов Белка также должна была приехать в Цюрих, и для этой поездки отмахнуться от Ежевики удалось еле как. Опять она наплела ему, что сама не будет видеть суррогатную мать, а только оформит все нужные бумаги и вернётся уже с детьми на руках, на что тот всё равно не понимал, почему его присутствие необязательно. На что Белка в своей манере драматично закончила разговор, хлопнув дверью, и лишь сказала напоследок, чтобы он проследил за финальной подготовкой детской комнаты и больше не рыпался. Не хватало еще, чтобы что-то выяснилось, едва дети успеют родиться. Через три дня наступала дата поездки. Нью-Йорк опадал яркими, оранжевыми с желтым листочками, а еще слишком живы были воспоминания о произошедшей недавно трагедии. Одиннадцатое сентября унесло тысячи жизней и навсегда останется печальным отпечатком в истории. В этот день Белка еще была в Швейцарии, пила свой утренний кофе и смотрела телевизор, как тут в выпуске новостей стали показывать кадры горящего Всемирного торгового центра. Белка завороженно смотрела в экран и не верила своим глазам. Первыми мыслями были, разумеется, молитвы на то, чтобы никто из её близких не находился там. Она так увлеклась, что почти что пропустила момент, как на кухню вошла Листвичка, и поспешила выключить телевизор как раз на моменте репортёра на фоне горящих зданий. Та непонимающе на нее взглянула, на что Белка отвлекла её завтраком и беседой ни о чём. Вечером и всю дальнейшую ночь, когда Листвичка заснула, Белка опустошала бутылку вина и смотрела все имеющиеся новостные репортажи. Позже она распорядилась отключить в телевизоре все новостные и около того каналы, оставив, на всякий случай, совсем нейтральные, по типу музыкальных и детских, а также отказалась от ежедневной утренней газеты. Еле как договорилась с ближайшими соседями, чтобы те не смели при любом удобном случае охать насчет того, какая трагедия случилась в Америке — ну мало ли, захотят, раз живут по соседству с американкой, услышать её драгоценное мнение на этот счет, когда встретят на прогулке или при выходе из дома. А интернетом Листвичка не пользовалась, к счастью, поэтому больше источников информации не оставалось и она никоим образом не должна была узнать. Не хватало еще тревожить такой ужасной новостью глубоко беременную женщину — пускай узнает о произошедшем только после родов. Хорошо, что это Европа — меньше шансов, что на каждой улочке газетные киоски будут пестреть журналами и газетными выпусками о печальном событии. Белка закончила с переодеванием и спустилась на завтрак как ни в чём не бывало. Только вот утренним сюрпризом ей послужил человек, занявший третье место за их с Ежевикой столом. Девушка остановилась на пороге и вгляделась в лицо незнакомца. Хотя, он был не таким уж и незнакомцем, раз был приглашен в дом, а еще казался каким-то знакомым, наверное, из-за некоторого сходства с Ежевикой. — Малыш, кто это? — наконец спросила Белка — достаточно бесцеремонно; даже не поздоровавшись. Парень на вид казался её ровесником, или же не намного старше. В аккуратной черной рубашке с брюками, начищенными носками обуви, несмотря на пасмурную погоду и лужи, зачесанными назад каштановыми волосами длиной где-то по уши; его голубые глаза рассматривали Белку, а еще он курил. Стряхивая пепел в её личную пепельницу! — Ну можно было и поздороваться, — только хмыкнул он, — Я же без злых намерений. — Белочка, это мой брат Коршун. Я тебе о нём рассказывал, — ответил Ежевика совершенно спокойным голосом, — Коршун, это Белка, моя жена. Правда, Белке что-то спокойно не было. В ней начинала закипать злость — не то на непрошенного гостя, не то на мужа, который пригласил его в дом в столь ранний час. — Да вижу, — отозвался Коршун, — Приятно познакомиться, — он выставил ладонь, намекая на рукопожатие, — Всегда на каблуках по дому ходишь? На девушке была только мало чего скрывающая короткая ночнушка жемчужного цвета и длинный распахнутый халат того же оттенка, а на ногах, как и подметил этот юноша, полупрозрачные босоножки с ремешком на тонкой шпильке где-то в десять сантиметров. По настроению Белка носила такую обувь дома; по её мнению, ужасно игриво смотрелись её ножки, обутые в каблуки, на плечах у Ежевики. И, конечно же, ей не хотелось раскрытия подобного пикантного секрета, особенно кем-то малознакомым. — Не твое дело, — Белка поджала губы в напряжении; выразительно взглянула на Ежевику, уже готовясь высказать претензию ему, но отчего-то в ней сработала мудрость и она решила, что поговорит с ним, когда выпроводит гостя за порог, — Почему в такой ранний час и в нашем доме? Больше мест не было, где посидеть? — обратилась она к Коршуну. — Белка, — Ежевика понимал, к чему ведет эта стычка. — Тише, тише, не покушаюсь на ваше семейное гнёздышко и не собирался, — Коршун шутливо вскинул руки в жесте «виновен». Добил зажатую между пальцев сигарету и кинул окурок в пепельницу. — Это моя пепельница! — возмутилась Белка и нахмурила брови, — Слушай, можешь ли ты хотя бы подождать в гостиной, пока я спокойно позавтракаю в своём доме? А потом делайте, что хотите. И извини за то, что нахожусь в своём доме в той одежде, в которой удобно и комфортно мне. Как-то уж не предупредили о твоём визите, чтобы я приоделась достойно, — опять осуждающий взгляд на мужа. — Белка, всё в порядке. Садись завтракать. — Да ладно уж, я уже собирался уходить всё равно, — гость засунул в карман пачку сигарет и взял свой стоявший у ножки стола дипломат и вышел из комнаты. Когда он выпрямился во весь рост и прошел мимо Белки, оказалось, что он почти такой же высокий, как и Ежевика, такой же плечистый и, вроде как, с неплохой мускулатурой под рубашкой, только вот возрастом помоложе. Но это всё не имело значения, ведь он потревожил покой рыжеволосой, а значит, хорошего отношения к себе не заслуживал. — Встретимся… — Коршун всё-таки задержался в проходе, — Вечерочком, ладно? Ежевика только кивнул ему и повернул голову обратно на Белку. Та чуть ли не бурлила его взглядом; она почти что закипала от злости; а когда послышалось, как за гостем домработница закрыла дверь, она не выдержала. — Я понимаю, брат и все такое, но что это было? Ты не мог организовать нашу с ним первую встречу в менее смущающих условиях? О чем вы с ним говорили вообще, что такого срочного потребовалось обсуждать прямо с утра? — Солнышко, я очень виноват перед тобой, что так смутил, просто Коршун нечасто бывает в Штатах и иногда теряется. А еще он бывает невоспитанным и заявляется в гости утром, — Ежевика легко улыбнулся, взял миниатюрные, почти крохотные по сравнению с его собственными ладони Белки в свои, — От скуки, что ли… Немного он недоговорил; потому что причина Коршуна была вполне ясной, а не абы просто так посидеть, и заключалась в другом, но увы, рассказывать о ней не стоило, особенно Белке. Та, видимо, почувствовала сокрытие тайны и резко убрала руки, не отрывая от мужчины злобного взгляда. — Мне всё равно. Сделай так, чтобы мы не пересекались, — девушка поджала губы и застучала каблуками в направлении вон из кухни. Желудок как не вовремя напомнил о себе, но ничего страшного — она может позавтракать и в уютной кофейне на соседней улице. Ежевика растерялся на долю секунды, однако быстро спохватился. — Но ты же не знаешь Коршуна! Вы виделись первый раз в жизни! — В том-то и дело! В первую встречу ты поставил меня в ужасно неловкое положение, я перед ним тут почти голая ходила! Тебе не стыдно?! — голос Белки драматично надломился; конечно же, не по-настоящему. — Белка, подойди ко мне. — А еще он чересчур близок со своим отцом. Вашим, точнее. Мне не нравятся такие люди, и ты опять же об этом знаешь! Да тебе лишь бы меня расстроить! Они держались на расстоянии, несмотря на просьбу Ежевики. Белка не была на самом деле столь опечалена данным визитом, скорее, она просто переформатировала свою злобу и недовольство потревоженным покоем — в другую степь; чтобы муженьку стало стыдно и не повадно водить домой кого попало. Ведь, как известно, ничего не действует на мужчину так, как женские слёзы. — Я никак не причастен ни к его делам, ни к делам отца! Он просто мой брат. Это ведь тоже самое, как я бы запрещал тебе видеться с Листвичкой. Пожалуйста, подойди ко мне. И такое сравнение было фатальной ошибкой. Рыжеволосая не на шутку возмутилась. — Вот как! А ты нас не сравнивай! В общем, давай как-нибудь сам управляйся, а я пошла завтракать. В другом месте, — и, не дождавшись ответа, поднялась обратно на второй этаж, в гардеробную. Стоило собраться побыстрее и побыстрее уйти, чтобы дать еще больше поводов для драмы. Конечно, Ежевика просто так это не оставил. Терпеливо стоял у закрытой двери, пока Белка у туалетного столика наводила пущий марафет и не обращала совершенно никакого внимания на то, что ей говорят. — Он просто зашел в неудачное время! Я извинился уже несколько раз, Белочка, клянусь, больше такого не повторится! Только на этой фразе девушка вышла в уличной одежде и с маленькой сумочкой в руках. Стоя спиной к двери, искоса посмотрела на мужа. — Обещаю, у нас ты его больше не увидишь! — Замечательно, — сдержанно и даже как-то тихо ответила Белка, — Теперь позволь мне позавтракать, — она все-таки направилась обратно вниз. Поманипулировала чувством вины, помолчала будто обиженная, а затем, услышав то, что хотела услышать; намеренно доведя до произношения данных слов вслух от отчаяния из-за образовавшейся молчанки; снизошла, дала призрачный шанс на прощение. Отличная схема, которая никогда не подводит. По дороге в кафе Белку пару раз сфотографировал уличный фотограф. Еще и по какому поводу — время доходило всего одиннадцать утра, а она уже вырядилась, даже несмотря на прохладу октября — ничтожно маленькая полоска топика под большим чёрным пиджаком нараспашку, и широкие брюки на низкой талии. Конечно же, она выглядела замечательно. Специально так замечательно, откровенно и нарочито сексуально после ссоры с мужем! К счастью, внутри кофейни больше никто не преследовал, и Белка смогла спокойно занять излюбленное местечко на пока еще открытой веранде под крышей. Прижимая пиджак поближе к телу и чуть ёжась от дуновений ветра, она курила сигарету и стряхивала пепел в принесённую заботливо пепельницу, пока ждала свой заказ. Час-пик уже прошел, однако людей на улице все равно было много, и все, как один, куда-то спешили — за этим было интересно наблюдать. Ист-Сайд пестрел обилием разных лиц в совершенно разных одеждах. То милая студентка со стаканом кофе в руке пройдет мимо, то серый пешеход, то успешный на вид бизнесмен. Очень здорово вдруг оказалось вот так проветриться, никуда не спешить, в отличие от всех остальных, и ни о чем особо не думать. Белка знала, что Ежевике пора было ехать на встречу, и если вдруг мимо проедет его служебная машина, то она специально отвернёт взгляд от дороги и никак не даст о себе знать. Как раз таки, когда Белка повернулась обратно к столу, чтобы кинуть окурок в пепельницу и приняться за свежайший кофе с круассаном на французский манер, её взгляд зацепился за один из дальних столов. Неприятная встреча. Он её тоже приметил. Коршун смотрел прямо на неё, едва не прожигал насквозь. Тоже курил, на удивление. На его столике стоял заварочный чайник с чашкой и уже пустая тарелка какого-то салата. Но Белке не было интересно, по какой причине этот приезжий бедный родственник выбрал именно эту кофейню, и поэтому она принялась за еду, не обращая ровно никакого внимания. Между тем Коршун продолжал наблюдать. Кто вообще в такую ветреную погоду наденет один несчастный маленький топик и легкий пиджак? Осень в разгаре, как никак. Значит, не врали, когда говорили, что Белка — личность довольно экстраординарная и любящая внимание. А еще показывать свою юную сексуальность, несмотря на погодные условия. Пара моментов, и Коршун оказывается рядом. Белка специально медлит и делит последние кусочки на еще кусочки поменьше, чтобы потянуть время. Застёгивает пиджак на одну пуговицу; между делом; чтобы ничего не было видно. Однако в последний момент Коршун успевает заметить, как от холода просвечивали её соски сквозь тонкую ткань, что, конечно, не может не будоражить ум. — Я, вообще-то, джентльмен, и хочу извиниться за то, что посмел потревожить в ранний час, — говорит он. Девушка на этот раз утыкается в чашку кофе; белая пенка сверху почти что исчезает. — Прошу прощения. По-прежнему отсутствие реакции. Белка даже не поднимает голову. — Мы найдем более укромное место для своих разговоров. Просто, знаешь, мы обсуждаем разные вещи… Важные. — Мне неинтересно, — сухо выдаёт она, облизывает губы от пенки и достаёт вторую сигарету из пачки. Выглядело это так, будто бы фразу она произнесла вслух для самой себя, а рядом никого не было. — Что же ты так. Я честно, честно ничего не видел у тебя там. — Давай-ка ты сам отсюда уйдешь, пока я не попросила тебя выгнать, — продолжает говорить безэмоционально и нарочно поворачивает голову в сторону дороги, облокачиваясь на плетеный стул; лишь сжимающая подлокотник свободная рука выдаёт её напряжение. Дым от сигареты стремительно распространяется прочь. — Ты его что ли ревнуешь ко мне? Да всё в порядке, лишь дела семейные… — Я сейчас закричу, и тебе вход в данное заведение будет закрыт навсегда. Намёк был понят. — Ладно. Ладно. Ухожу. Ни слова более, — Коршун встал изо стола, прошел к себе, оставил под тарелкой выглядывающие несколько купюр, взял дипломат в руки и удалился из заведения. Оставалось понадеяться, что этот юноша не принесет тех неприятностей, которые обычно приносят приближённые к Звездоцапу люди. Ежевика был не то, чтобы глуп, — скорее, очень наивен, — раз верил, что ему не запудривают мозги.***
— Звёздное племя! В большом панорамном окне больничной палаты вдали виднелись силуэты Альп, которые стремительно покрывались белыми верхушками еще больше. Следом белые хлопья падали на землю, крыши, другие поверхности. Это было одиннадцатое ноября, еще чуть рановато для снега. — Что такое? — тихо спросила измученная трудными родами Листвичка, даже не поднимая головы с койки. — Снег! Снег, блин! Обычно он не идет в такое время, — Белка обернулась через плечо, — Да и судя по термометру, температура резко опустилась. Слушай, ну какие особенные дети, всё сложилось для них в этот день, — улыбнулась она и повернулась обратно к окну. Для снега действительно было еще рано. Обычно в ноябре еще шли дожди, в целом, было промозгло — но не по-зимнему. Столбик термометра сейчас показывал едва ли два градуса тепла. Ужасный холод для данного сезона. — Странно, — также тихо заметила Листвичка и прикрыла глаза. Странно, что она сейчас здесь. Странно, что идёт снег, которого не должно быть. Странно, что час назад она родила детей от когда-то любимого и больше их своими детьми считать не имеет права. Малышей отнесли в отдел патологий из-за маленького веса и нестабильного состояния — типичная ситуация при рождении тройни. Особенно врачи беспокоились насчёт третьего крохи, который действительно был крохой — очень хрупким и бледным; казалось, как бы ужасно это не звучало, что его шансы выжить стремительно падают. Пока оставалось лишь молиться Звёздному племени на силу его маленького духа. — Уже есть идеи для имён? — спустя пару минут Белка прошла к койке, но увидела только, как сестра лежала с закрытыми глазами и едва поднимающейся грудной клеткой. Сначала она испугалась, но потом взглянула на считывающий пульс аппарат рядом и с облегчением выдохнула. Из-за многоплодной непростой беременности стоило особенно внимательно следить еще и за самой роженицей, поэтому этот небольшой экран стоял в палате, а в руке у Листвички был маленький катетер. Убедившись, что Листвичка действительно уснула; что неудивительно; Белка нашла в своей сумочке пачку сигарет, взяла пальто из шкафа и спустилась вниз, на улицу. Улыбчивые медсёстры по дороге спрашивали на ломаном английском, как себя чувствует Листвичка, и Белка с такой же улыбкой, но уже на нормальном английском, отвечала им. Только вот внутри почему-то ужасно саднило. Когда девушка добралась до крыльца клиники, то не сдержала скатившейся по щеке слезы. Хотелось бы, чтобы ничего этого не происходило. Чтобы не было ни билетов в Цюрих, ни оплаченных платных родов и большой квартиры по соседству, ни этих детей, ни огромного живота сестры. Чтобы всё было ужасным, кошмарным сном Белки — молодой, беззаботной, не готовой к материнству. Чтобы она встала наутро, отогнала это видение, и продолжила свою жизнь, как была. Утром кофе с сигаретой, вечером бокал просекко или «Космополитен». В середине дня — шопинг или поход на интересное мероприятие. Чтобы в пентхаусе жили только они вдвоём с Ежевикой, а не еще с плюс тремя маленькими людьми в огромной, похожей на отдельный мир детской. Увы, не сон. Тряхнешь головой, ущипнешь себя побольнее, ударишь посильнее по щеке — бестолку, ничего не пройдет. Потому что это реальность. Тут проснулась некоторая злость — почему, почему Листвичка обрекла её на такое? Почему сама для себя приняла решение, что именно с Белкой этим детям будет лучше? Ради чего? Ради образования и карьеры? Дикость. С ними могло — если представить так, на секунду — и вовсе ничего не получиться, и тогда что это? Издевательство? Это вот такая расплата пришла Белке за все её грехи? Ненужная ответственность. Ломающая хрупкие плечи, перечеркивающая всё. Действительно, наказания хуже не придумаешь. Белка чуть трясется, но не от холода, и уже не стесняясь плачет. Дрожащие губы делают очередную затяжку, дым растворяется в самых лёгких. Очень больно. И непонятно, что делать дальше. Инструкцию по взращиванию детей, увы, не выдали — и не выдадут. Как-то придётся справляться. Но не хотелось.***
Прошла неделя, показавшаяся целой вечностью. Наконец-то окрепших малышей перевели в обычную палату и теперь они могли находиться рядом с Листвичкой. Единственное, персонал клиники осведомили и щедро отблагодарили в денежном эквиваленте за молчание и понимание ситуации, отчего саму Листвичку пускали к детям пускали нечасто. Например, она не кормила грудью, чтобы не возникло привязанности, а также после родов ни одного ребенка не прикладывали к груди, по традиции, а сразу унесли в специальную палату для восстановления новорожденных. Такое поведение в целом было естественным во время суррогатного материнства, чтобы исключить проснувшиеся в вынашивающей женщине материнские инстинкты. Еще Листвичка принимала препарат для исчезновения грудного молока и надеялась, что у нее не разовьется мастопатия или вроде того. После дневного обхода Белка держала в руках розовое свёрнутое одеяло, а внутри него находилась единственная девочка. С вздёрнутым младенческим носиком, прикрытыми глазками и редкими, тёмными — к несчастью; как у непутёвого биологического отца — волосками на маленькой голове. Рядом, во второй полупрозрачной люльке, лежала абсолютная копия маленькой принцессы — только в синем кулёчке и размером чуть меньше. Это тот самый малыш, который все время прятался во время УЗИ. Ему еще предстояло добрать своё и вырасти до обычных размеров — ожидалось, что он сделает это позже, чем брат с сестрой. В третьей люльке лежал самый крупный из всех троих младенец — у него были светлые, почти что белые бровки, а волоски на голове отдавали рыжим, особенно на солнце. Акушерки пошутили, что его темноволосый братик родился таким маленьким, потому что было, кому забрать всю его силу. Он и закричал раньше остальных двух, еще и так громко — сразу видно, себя показал. Белка продолжала держать девочку на руках и начала ходить с ней по палате — очень большой, просторной и очень светлой. Иногда солнечный свет, особенно во время рассвета, до невозможного освещал её, и приходилось закрывать шторы на окнах — обилие света могло навредить еще не сформированному зрению малюток. Листвичка как обычно спала — казалось, она делала это намеренно, чтобы пореже видеть младенцев. Однако во время бодрствования часто просила кого-то из детей к себе и была безмерно счастлива полежать на боку, пока на другой части кровати лежит мирно сопящий кулёчек — один из трёх. Белка подошла к окну — было слегка пасмурно, солнце рассеялось — мягкие лучи равномерно освещали палату. Девочка приоткрыла глазки и широко зевнула. — Вдалеке есть Альпы. Красивые горы. Однажды, когда повзрослеешь, если захочешь, то сможешь прокатиться с них, на лыжах или на сноуборде, — объясняла Белка тихим, ровным голосом. Она часто вот так по очереди описывала виднеющиеся из окна палаты пейзажи всем троим, когда те не спали, — Рядом с Альпами сосновый лес. Там свежо… Девушка почувствовала, как собрались слёзы. Она каждый день плакала — не сдерживалась, почти что до истерики, когда выходила покурить на тихое крыльцо, и чуть тише делала это, пока умывалась или принимала душ. Не стоило пугать Листвичку своей слабостью и неготовностью. Белка не могла ей в этом признаться — иначе бы звучала, как предательница. Мол, раньше надо было думать! Но одно дело — в теории представлять себе ребенка на руках, другое — на практике держать этого же ребенка и в панике не знать, что с ним делать. Сердце резали осколки от разбившихся мечт и ожиданий от жизни. Теперь ничего не будет прежде, когда у нее под крылом — три маленькие судьбы. Больно лишаться земли из-под ног. Больно наступать самой себе на горло, чтобы всё теперь было не по-твоему. Больно. — Там свежо, — продолжала Белка сквозь слёзы и дрогнувший голос, — Много птичек, мелких животных. Очень чистый воздух. Дыхание сбивается, на грудь будто бы лёг большой тяжелый камень. Вздохнуть лишний раз стоит больших усилий. Руки трясутся, но продолжают удерживать малышку. — Несмотря на зиму, листва будет всё такой же зеленой, колючей и красивой. Потом ты сможешь… Белка не сдерживает всхлип и тут же с опаской оборачивается в сторону кровати. По-прежнему спит. — С-сама на неё полюбоваться… Как вырастешь, — щёки жгут солоноватые слёзы. Белка спешит положить девочку обратно в люльку и растирает их; скрывает. Пытается выровнять дыхание. Двое других малышей мирно сопят — довольные, недавно поели. Кидает на них тёплый взгляд и спешит удалиться в ванную комнату.***
— Ну что, как назовём остальных двоих? Прошла еще неделя, но лучше не становилось. Тревога нарастала вместе с осознанием того, что когда она высадится в аэропорту Нью-Йорка, то останется почти один на один со своим страхом. Страхом навредить, сделать что-то не так. Страхом нести ответственность. Белка всё также плакала каждый день. Сил не было. Пока мальчики оставались безымянными, девочка же уже была Остролистой, а на время детства Остролисточкой — идея Белки. Присутствует небольшое созвучие с «Листвичка» — пускай это перекликание звуков останется понятным только для них двоих намёком. — Тебе это не понравится, но… Хочу тёмненького мальчика назвать в честь Грача, — Листвичка поднимает на сестру голову. Во взгляде той ничего не выражается. Да плевать уже, если честно. Пускай воспользуется своим последним правом в отношении детей, пока еще может — пока еще документы со свидетельствами о рождении не подписаны. — Ладно. — Значит, Воробей. Воробушек, — Листвичка лежала на боку, а рядом с ней как раз Воробушек. Такой беззащитный малютка — невозможно было не умиляться его размерам. Она повторяет имя еще раз и легонько касается пальцем носика, с нескрываемой улыбкой. Белка сидела рядом, в кресле, и держала в руке телефон. Вот-вот позвонит Ежевика, как обычно, спросить, что нового — в Нью-Йорке только наступило утро, когда здесь уже вовсю был обед. Белка слишком часто меняла часовые пояса во время поездок весь срок беременности, отчего, мягко говоря, расклеивалась — но сейчас уже, спустя две недели, стала приходить в норму. Только бы на сердце еще не было больно от осознания того, что эти дети теперь — её, и поедут с ней в её дом. — А рыженький? — Не знаю… Есть идеи? Только что-то отвлечённое. Отвлечённое, значит. Не связанное ни с кем из родственников, друзей. Точно… У малыша его редкие-редкие волоски — как пушочек — на свету напоминали гриву льва. Да и нужные килограммы к выписке он набрал активнее и быстрее брата с сестрой — точно будет сильным. — Львиносвет. Львёнок. — Замечательно. Я согласна, — тепло улыбается Листвичка. Белка невольно улыбается в ответ. Тяжело, больно, по-прежнему, но она улыбается — впервые за долгое время. Сквозь внутренние ссадины. Дети ведь это счастье, так обычно говорят. И почему бы не улыбнуться счастью?***
Все вопросы были улажены, и Белка вернулась в Нью-Йорк. На частном рейсе для трехнедельных младенцев были все удобства — хотя сама Белка с ними время почти не проводила. В основном ими занимались няньки на борту, а сама девушка лишь спала, или потягивала шампанское за очередным журналом из стопки. К счастью, такие малютки успешно и довольно спокойно перенесли рейс, причем столь долгий. Лишь Остролисточка часто голосила — вырастет характерной, как подумалось Белке. Когда двери апартаментов распахнулись, то первая, кого она увидела, была ни много ни мало Песчаная Буря. Это было ожидаемо, конечно, но как-то подозрительно она подгадала время прибытия. — Ну и где мои малюточки? — первым же делом спросила женщина, хотя с дочерью при этом обнялась в знак приветствия. — Сейчас их перенесут в их люльки в детской. — Звёздное племя! И ты самостоятельно об этом не позаботилась? Привыкла, что всё делают за тебя? — Песчаная Буря не звучала строго, и тем более не ругала — скорее, подтрунивала. — Мама, ну их же целых трое, а я одна. Я бы не справилась. Откуда ж в конце концов у меня столько пар рук? Они разговаривали по пути в детскую, где как раз вовремя завершили все последние штрихи, а посторонние запахи после ремонта уже давно испарились. — Значит, чаще придется приезжать, — покачала головой Песчаная Буря. — Значит, придется чаще приезжать, — повторила Белка с лёгкой улыбкой. — И все-таки, я за вас очень-очень рада, молодые, — мать остановилась и еще раз крепко обняла, — Детишки — всегда счастье. А такое большое количество сразу — и вовсе подарок от Звёздного племени! — Ну ты наверное по этой причине всего двоих родила, — они продолжили путь. — Не надо тут мне, не надо. Вот Звёздное племя мне даровало именно двоих. Одну светлую голову, во всех смыслах, знаешь. Листвичечка совсем в своих книжках засиделась, будто бы в них счастье находится. «Должно быть, так и есть, раз она отказалась от детей во имя образования», — грустно подметила Белка у себя в мыслях. — Ой, — показушно вздохнула женщина, — и вторую — рыжую голову, которая чудила за десятерых, — она легонько щелкнула дочь по веснушчатому носу, вновь вызвав у той улыбку. — Да-а. Опять на каких-то зарубежных курсах. Хоть бы у нее в этот раз всё получилось, — Белка отворила широкие двери детской. — Мы же ее совсем видеть перестанем! Поступит заграницу, родину забудет, еще что. — Ну не оставаться же ей необразованной, в самом-то деле, — Белка продолжала огораживать сестру. Она придумала ложь, что та решила немного пожить в Цюрихе и пройти кое-какие образовательные курсы, а также подтянуть немецкий до разговорного уровня, — Ты же тоже в Йелье выучилась, и ничего страшного не произошло. Вот, лучше посмотри, на заказ картину сделали, — она указала на большой холст с цветами на стене. — Красиво, красиво. А я в Йель поступила на родительские деньги, — Песчаная Буря почти сразу опустила глаза с картины обратно на дочь, — И горя не знала. И не пробовала несколько лет поступать куда-то там, жертвуя всем свободным временем. Так ведь и жизнь целая протечет, зачем её еще усложнять? Хотя и было очевидно, что Песчаная Буря лишь волновалась за старшую дочь, но звучала она как-то слегка некрасиво — суфражистки будто зря столько лет боролись за права женщин, чтобы в итоге их продолжали осуждать за тягу к знаниям. Белка выдохнула. — А вот вручную вышитые зайчики, про которых я тебе говорила. Во время этой небольшой экскурсии по окрестностям детской в люльки занесли малышей. Разумеется, Песчаная Буря сразу побежала любоваться на каждого по очереди, приговаривая, какими хорошенькими те получились. — Да хорошенькие, хорошенькие, у нас бы иных не родилось, — усмехнулась Белка, — Пошли в столовую, свежих Laduree поедим. — Ты чего это, с детьми не поговоришь даже? — удивилась женщина, когда выпрямилась и отошла от третьей люльки, — А как же материнский инстинкт? «И откуда ему взяться, если я им не мать?». Белка нервно прикусила губу, думая над ответом. -Да я… Да ты чего, я и так с ними всё свободное время! Стараюсь, как могу. Просто захотела отдохнуть, выпить кофе. — А-а. Ну пошли, может, отца твоего дождёмся. Кстати, Ежевика скоро приедет? — Скоро. У него встреча с агентом недвижимости. Он туда и пулей обратно, не терпится ему посмотреть уже. Отличительная черта элиты Нью-Йорка — сплочённость. Один сделал, другой подхватил. Крутобок и его новая молоденькая жена переехали на западное побережье каких-то два года назад и уже его вовсю нахваливают, что соблазнило остальных тоже купить там недвижимость, а вскоре и перебраться насовсем — Белка с Ежевикой не стали исключением, хотя процесс слегка затруднялся из-за прибавления в семействе. Лос-Анджелес и его Голливудские холмы чем-то ужасно манили, да и вечно теплый климат пойдет малышам на пользу. — Ты лучше поделись, кого еще из наших родственников ты пригласила на эти импровизированные смотрины тройняшек, — Белка подхватила мать под руку и они направились в столовую.***
Белка сидела у камина, одна и с бокалом вина. Время перевалило за десять вечера, Нью-Йорк уже давно окутался в тёмную вуаль, завывал ветер. Ежевика уже второй раз за неделю сказал, что слегка задержится с Коршуном и поэтому будет поздно, а в выходные и вовсе уезжает на пресс-конференцию на неделю. Имя Коршуна за столь короткий срок успело встать поперёк горла — настолько, что Белка бы предпочла, чтобы на его месте была бы какая-нибудь любовница; всяко лучше этого подозрительного молодого человека. Аргумент «Но он же мой брат» не действовал и вообще не имел особой ценности — она, вот, между прочим, не позволяла себе подобного и не уменьшала часы времяпровождения с любимым мужем ради не менее любимой сестры Листвички. А тут вдруг такая наглость! Кто он вообще такой, раз перетягивает одеяло внимания на себя? Тем более, что этот Коршун объявился очень неожиданно — будто бы последние лет двадцать его не существовало, и тут в один день он решил материализоваться из воздуха и начать докучать Ежевике своей компанией. История подозрительная, и подозрительность подкреплялась еще и тем, что в Нью-Йоркском университете, как оказалось, он учится уже не первый год, а, значит, по логике вещей мог иметь связь с Ежевикой и раньше — почему он её не имел, вопрос уже другой; а также тем, что Коршун был ужасно близок с этим их общим треклятым отцом-бандитом и воспитывался им же. Нечего такому человеку делать рядом с её добрым, внимательным, местами даже наивным, замечательным Ежевикой — Белка была в этом уверена. Предстояло еще избавиться от этого наглого фрукта Коршуна Карвера, пока он совсем не испортил ей муженька. Ведь, в конце концов, наверняка такой чудесной женщине как Златошейка Эррера стоило огромных усилий воспитать из Ежевики не копию Звездоцапа, несмотря на все риски, а тут вдруг нашелся кое-кто, вполне себе способный разрушить старания… Вдали послышалось, как закрылась входная дверь. Несложно догадаться, за кем именно. Белке хотелось бы, чтобы он сам нашел её в одной из многочисленных комнат, поговорил, хотя бы, а не завалился спать — на удивление, так и произошло. Ежевика появился спустя пару минут — почти что бесшумно за её спиной. — Одна тут сидишь? — спросил он. — Нет, вдвоём, — съязвила Белка. — Вдвоём? Любовника в шкафу прячешь? — он тихо рассмеялся, — Или под ковром, может? Никакой реакции не последовало. Белка все также сидела на кресле, держа бокал с красным полусладким где-то на уровне груди и почти не моргая смотрела на потрескивающий камин рядом. Ежевика одной рукой аккуратно провёл по плечу — у Белки была кофта с длинным рукавом и спущенными плечами — поднялся чуть выше, к тонкой шее. Девушка незаметно принюхалась — и на этот раз, к сожалению, на женские духи — ни намёка. А лучше бы это была любовница вместо этого Коршуна. — Ты где был? Раз предыдущие попытки отстранить мужа от странного брата не увенчались успехом; наверное, были слишком уж мягкими и осторожными; значит, пора было включать плохую жену. Не то, чтобы Белка в принципе выходила из этого образа, однако напомнить стоило. — Я же тебе говорил. Чуть-чуть задержался с К… — Да уже задолбало меня это имя! — Белка быстро встала с кресла и повернулась. — Что? Я вообще не понимаю твоих претензий, скажи мне, что с ним не так и почему ты постоянно против? — Ты думаешь, он просто так к тебе стал соседиться? Нет-нет, — Белка обошла кресло и взглянула на Ежевику. Бокал вина по-прежнему оставался у неё в руке, — Слишком уж он близок к вашему отцу. И у него ужасная энергетика плохого человека. Теперь-то смекаешь? Или он уже успел тебе лапши навешать? — она слегка повысила голос. — Мы родственники, нам уже дружить нельзя? — искренне не понимал Ежевика. — Ну вот расскажи мне тогда, о чем вы с ним разговариваете? Что же такого важного? Семья? Этот твой Коршун, — подчеркнула она голосом, — точно на семьянина не похож. — А на кого он тогда похож? — На бандюгу! — Что? — Да-да! Напомнить, кто ваш отец? — Ты сделала такой вывод лишь из его внешнего вида? Ну хорошо, может, и обо мне также думаешь? Видно, Ежевика пошел ва-банк. — Чего?! Решил на чувствах сыграть? На моих-то? — Белка уже кричала, не стесняясь, — Еще и огораживаешь его?! — она активно размахивала руками, и в порыве чувств плеснула оставшимся вином на рубашку Ежевики. Вышло неплохое бледно-красное пятно в районе груди. — За что?! — А за всё хорошее. Ты вообще слышишь себя? Ты так старался всю жизнь не быть похожим на отца, и что теперь? Примыкаешь к его делам? Издеваешься, что ли? — Почему это ты решила, что Коршун меня во что-то втягивает? — Да разуй глаза! Этот Коршун — ходячий Уголовный кодекс в процессе наполнения! Если даже я это поняла почти не глядя и за одну встречу, то как ты-то не понял? Всё, я пошла, — Белка шумно поставила опустевший бокал на столик рядом с бутылкой, — Или тебе еще подлить? — издевательски спросила она, когда заметила вопросительный взгляд на себе? — Хрен с ним, с рубашкой. Мы не закончили, куда ты пошла? — А я сказала, закончили! — девушка еще раз, с шумом, заметно поставила бокал на столик; тот едва не треснул, — Я в клуб. Буду к утру. — Куда?! — Туда! — ответила она, и вышла из комнаты, не оборачиваясь. Алкоголь и раньше был неплохим способом расслабиться и забыться — а после рождения тройняшек и вовсе стал как лекарство. И если раньше, в подростковом возрасте, Белка пила его скорее для веселья и от незнания иных видов вечернего досуга, то теперь целенаправленно и прекрасно отдавая отчет своим действиям — даже от пары бокалов становилось лучше, трое детей в доме больше не являлись таким трагическим событием, а полное опьянение и вовсе «оглушало» — но это и к лучшему; ведь тогда можно было и вовсе не помнить, что ты отныне мать. Если в клубе не находилась нужная компания, или ее давние друзья не присутствовали этой ночью, то не страшно — Белка и сама себе умела составлять неплохую компанию. И, разумеется, зачастую дело не ограничивалось одним только алкоголем, порой делу неплохо помогал и белый порошок. Ситуация становилась страшной — Белке срывало крышу — но самое страшное, что никто не мог понять, почему это происходит; а Белка не могла объяснить, ведь фактически поклялась не выдавать их с сестрой секрет. Что и говорить, времени с тройняшками девушка проводила катастрофически мало по меркам любой другой молодой матери новорожденных — эта Милли, например; чтоб она в канаву провалилась, всё время хвасталась своей первенцой, а потом слишком быстро родила второго ребенка, которого просто обожает, и не планирует останавливаться на этом. Рыжинка ждала второго ориентировочно в декабре, Медуница в первый раз станет матерью в январе–феврале следующего года, да и Тростинка зачем-то на старости лет и с огромной разницей в возрасте между старшими детьми и этим новорожденным родила себе сыночка, в котором души не чает. Вокруг Белки было много матерей — и ни одну из них она не могла понять. Как это возможно — круглосуточно крутиться вокруг маленького человека, не способного самостоятельно подтереть себе зад, и получать от этого удовольствие? Для Белки не было удовольствия лучше, чем сиюминутное удовлетворение всех ее потребностей и желаний, будучи никому не обязанной и ни к кому не привязанной. И зачем она только вышла замуж, еще и так рано? Вопрос комплексный — над ним она подумает позже, а пока натягивает очередное платье для девушки без комплексов и хоть капли сомнений в себе. Распускает рыжую копну из высокого пучка — локоны игриво ложатся на голые белые плечи с бледными-бледными веснушками, а вот веснушки на лице стоило бы замаскировать. Сначала тональной основой слегка темнее обычного, а потом и консилером. Бледно-рыжие брови также получили цвет, вместе с черными длинными ресницами. Губы… наверное, если у нее настанет более-менее сухой период, то стоило записаться к косметологу на их увеличение — как раз начался тренд на это, и почти у всех в Нью-Йорке был как минимум миллилитр гиалурона в губах. Пока они удостоились лишь мерцающего блеска. Белка еще раз распушила свои волосы пальцами, покрутилась у зеркала — готова. Ей было совершенно все равно на то, что про нее напишут в очередной газете и кем обзовут в новом заголовке желтушного журнала. пока ей становится хоть немного легче от того, чем она занимается. Может, неправильно, может, ей нужна помощь — а кто бы предложил? Кто бы действительно заинтересовался Белкой, а не тем фактом, что она ужасная мать? Да клала она на этот материнский инстинкт и не имела столь сильной безграничной любви к племянникам… простите, детям, чтобы вести себя подобающе по отношению к ним. Ежевика уже даже не спрашивал, ко скольки её ждать — он просто молча пережидал, когда это кончится. Разговоры ни к чему не приводили, а бросать Белку в беде он не собирался. Оставлять один на один с проблемой, которую она глушит всеми этими пьянками — не в его стиле — и Ежевика точно знал, что что-то не так, и есть проблема. Может, однажды она созреет достаточно, чтобы о ней рассказать, а пока лишь провожает взглядом в коридоре, уже успев до этого сменить замаранную вином рубашку на домашнюю. — Ты туда же? — Куда надо. — А дети? — Что дети? — Белка наконец оторвала взгляд от зеркала в коридоре, около которого производила последние штрихи, — Напомнить тебе, кто так сильно хотел их, вопреки моему бесплодию? Так что давай, воспитывай, — она повернулась обратно, приоткрыла рот и убрала с уголков губ лишний блеск. Он уже слышал это. Было слегка неприятно, конечно, но фактически, она права. Белка не выглядела как кто-то, кто мечтала о материнстве. Может, он ей этим своим желанием жизнь сломал, и сейчас, выходит, виноват? Когда-нибудь она скажет. Ежевика не терял надежды. — Береги себя, — только и сказал он тихо. — Постараюсь, — бросила Белка в ответ и закрыла за собой входную дверь.***
Когда-то в этом клубе народу было побольше, — но не беда, значит, Белке больше достанется. В посетителях она узнала парочку местных знаменитостей, но никого не удостоила приветствием — прошла сразу к барной стойке, попросила записать на ее счет бутылки Бакарди и Мартини, обещая, что, как обычно, отдаст всё утром, и прошла с ними к максимально отдалённому от центра зала столику. Однако тут её ждало несчастье — он был занят. И не самой приятной личностью. — Свали, — грубо приказала Белка. Коршун медленно поднял на нее голову — озорные искорки проскочили в его глазах. Видимо, «сваливать» он не собирался. — А поздороваться? — Это мой столик. Свали нахрен. — Как-никак, родственники, получается. — Я с тобой ничего общего иметь не хочу. Нахуй отсюда, пока пинок под зад не дала. — Ну ты поставь хотя б бутылки на стол, поговорим по-человечески. Зачем сразу выгонять? Белка закипала от злости. Не может быть, чтобы этот дурак сейчас разрушил её планы! Можно было, разумеется, сесть за другой стол, но большинство достойных были заняты, да и факт присутствия Коршуна в одном с ней пространстве она не собиралась оставлять просто так. Ладно. Хорошо. Может, он наконец скажет что-то путное? Развеет мифы о себе или, наоборот, укрепит плохое мнение. Пора бы, может, встретиться с совратителем её доброго мужа. — Я слушаю, — будто нехотя, Белка присела на краю дивана, как можно дальше. Бакарди с Мартини стали стоять на столике, вместе с бутылкой чего-то крепкого и темного — кажется, коньяка или около того. — Чего так сразу? — усмехнулся Коршун, — Ждешь лист претензий? Не-е. Хотя… Есть тут такое дело. Ежевика мне сказал, что ты против моего с ним общения, могу ли я узнать, по какой причине, леди? Что я сделал вам лично плохого? Мы виделись всего раз в жизни, — благодаря не очень громкой музыке можно было легко уловить интонацию его голоса — бархатную и слегка томную; и этот его переход на «вы»… Белка закатила глаза в ответ на такую манерность, и вновь ее желание вести хоть какой-то диалог с этим наглецом испарилось. — Пожаловался, значит, — спустя полминуты выдала она чуть надменно. Все это время Коршун выжидающе смотрел на нее. — Пожаловался, значит. — Что я плохая, да, разлучаю любимых братьев? Так послушай сюда, ты ничем не лучше своего отца, и хочешь моего мужа на вашу сторону переманить? — Белка повысила голос, — Даже не пытайся. Ему по ушам съездить можно на раз-два, и я вам не дам этого сделать! — Говоришь как человек, который сам ему когда-то ездил по ушам. Выходит, что так — однако прозвучало ужасно грубо. — Какое тебе дело вообще?! — взорвалась она, — Держись подальше от Ежевики. Я не знаю, какие у вас там темные дела, и знать не хочу, но пока по-хорошему прошу. Отвали. От. Моего. Мужа. Ты понял? Коршун тихо рассмеялся. Белка изо всех сил сдерживалась, чтобы не дать ему прямо по лицу как следует, однако пока она была в трезвом рассудке и не хотела быть выгнанной за драки в общественном месте. — А ты и правда штучка та еще. Рыжая, — откуда-то он прознал про это её знаменитое прозвище среди Нью-йоркской молодежной тусовки, и из его уст оно прозвучало по-особенному издевательски. Или, может, просто зачем-то акцентировал внимание на цвете волос. — Ты мне кто, чтобы так фамильярничать? — Родственник, я же сказал. — Пошел ты нахрен, не нужны мне такие родственники, — Белка не выдержала, встала из-за стола и прошла подальше, обратно к бару. Очевидно, всю ночь она теперь проведет именно за барной стойкой. Со вздохом облегчения от того, что избавилась от столь ненавистного компаньона, девушка опустила изящные ладони на поверхность стойки и попросила у бармена шоты с водкой, не имея никакого желания задумываться над чем-либо посторонним. Спустя около двух часов Белка была очевидно пьяной. Завела разговор с какой-то давней знакомой из бурной подростковой жизни, закинулась чем-то запрещенным и отшлифовала это еще парой глотков текилы. На танцполе чуть неудачно подвернула ногу и почти что упала, но благодаря чьим-то крепким рукам, поддержавшим её хрупкую спину, этого не случилось. Она сумбурно отблагодарила неизвестного за спасение и даже не обернулась на него, как вдруг интонация его голоса заставила выпрямиться, как штык, и испугаться. — Простого «Спасибо» недостаточно будет, крошка. — Это ты меня щас крошкой назвал? — Белка все-таки удостоила Коршуна прямым взглядом впервые за вечер. — Верно, тебе не послышалось. — Уйди отсюда! — Только вместе с тобой. — Ты че, накидался? Я сказала уйди, я с тобой никуда не пойду, понял? — Кто б говорил про «накидаться»… Я понял просто, что наш разговор не окончен. — А мне кажется окончен, — она резко вырвала свою руку из его хватки, — Я сейчас огрею тебя чем-то тяжелым. — И чем же? Вместо ответа Белка резко развернулась и пошла обратно к своему нагретому местечку. Увы, от той знакомой и след простыл — досада. Девушка мигом осушила новую стопку, закусила кислым лаймом, затем повторила процедуру и поняла, что если встанет в очередной раз, то скорее всего упадет. Бармен подсказал ей, что время подходило к трём часам ночи, что-то рановато, конечно, для такого состояния нестояния. И тут очень некстати заявил о себе мочевой пузырь. До туалета Белка доковыляла без происшествий, зато на обратном пути вновь повстречала Коршуна — подумала, что, наверное, сегодня её несчастливый день, и хотела было буквально бежать от него, но увы, не смогла бы этого сделать даже при большом желании. — Да ты конкретно пьяная. — Я знаю, — съязвила девушка, — И че? — Тебе помочь, может? — от самого Коршуна веяло не только парфюмом, но и совсем слегка крепким спиртным. В целом, чересчур пьяным он не выглядел, и в отличие от Белки, его движения были весьма уверенными. — Да ты ж не отъебешься просто так… Ладно… Посади меня на что-нибудь мягкое и вызови такси до дома, — сдавленное икание, — пожалуйста. — Я знаю кое-что мягкое, — парень подхватил её под руку и повёл в вип-зал, в который решил сесть, — Или скорее твёрдое. — Чё?! — рассмеялась Белка, — Да на диван меня посади, и вызови такси до дома. — Видимо, больше я тебе не враг, раз ты меня просишь о таком. — Да мне поебать, кто ты, — она продолжала смеяться. Так они весьма быстро дошли до вип-ложа, и по пути Коршун несколько раз ловил Белку, пока та пыталась пройти по лестнице не шатаясь. Он демонстративно закрыл за собой штору и посадил Белку рядом с собой. В его руках, будучи пьяной, она казалась совсем беззащитной и размером еще меньше, чем есть на самом деле; невинная кроха — хотя её наряд и общий внешний вид говорил об обратном. — И как ты здесь оказалась, птичка? — Коршун поджёг сигарету. — А меня муж дома не держит. Наверное, я ему не нужна, — девушка артистично махнула рукой и издала смешок, — Он никогда не против. Ну, только ругается… Иногда… — Вот как, значит. — А дай закурить, — Белка повернулась на бок; она почти что лежала на диване, всем весом навалившись на мягкие подушки, и потянула руку к сигарете. — Последняя, — парень вручил необходимое после длительной затяжки и бесцеремонно подвинулся еще ближе, и прежде, чем Белка поднесла сигарету к собственному рту, настойчиво поцеловал. Девушка оборвала поцелуй первая и недоуменно уставилась. — Ты че? Я же… — А у меня рыженьких не было никогда. Хочу попробовать, — явный намёк. — Ну ты парень молодой, у тя все впереди, — рыжеволосая сделала затяжку, — Я же жена твоего брата, забудь обо мне. — А если мне хочется прямо здесь, прямо сейчас и именно тебя? — Коршун недвусмысленно оглядел стройное тело. И без того короткое платье ужасно задралось, локоны были слегка налахмаченны, взгляд слегка расфокусирован, а сигарета между пальцев придавала какую-то особенную сексуальность образу. — Не стоит, — ответила Белка чуть не уверенно, но едва ли этот ответ звучал, как протест. Какие-то непонятные феромоны в крови заставили подумать, что изменить Ежевике с его братом, еще и с риском попасться является очень хорошей идеей. Некий разыгравшийся азарт заставил повиноваться и первой прильнуть к губам напротив — а может, некоторая злость на мужа, не способного понять ее, тоже сыграла роль. Коршун понял, что сигарета в ближайшее время не понадобится, и поэтому быстренько выхватил ее и постарался осторожно потушить об пепельницу, стараясь не разрывать поцелуй. Затем подхватил девушку за бёдра и усадил к себе на колени — почти что прижимая вплотную, не давая лишнего пространства для глубокого вздоха. Белка, продолжая сидеть полубоком, довольно быстро перешла на поцелуи на шее — чуть слюнявые и смазанные, пока руки Коршуна гладили уже снизу. Он подцепил край платья и поднял его наверх, ощупал внутреннюю поверхность бедёр, мысленно усмехнувшись появившимся мурашкам на бледной чувствительной коже, и почти сразу же после этого проник сквозь тонкую ткань кружева двумя пальцами. Белка чуть глухо застонала куда-то в шею. — Что? — тихо спросил он, вовсе не требуя ответа. — Ничего, — девушка похотливо улыбнулась — плутовка. Ловко соскочила с колен и легла на спину. Каблук, сначала один, следом второй, соскочили с ножек всего парой мимолетных движений, и Белка раздвинула их на всю позволительную длину диванчика в очевидном жесте. Коршун не ожидал такой инициативы и поэтому внимательно наблюдал, хотя и ему пришлось сдерживаться, чтобы не начать очередной страстный поцелуй. Девушка скользила руками по собственному телу и почти коснулась резинки трусов. — Ты вот какая, оказывается. А можешь себя пальчиками… Как-нибудь? Коршун высказал данное предложение даже без цели согласия на него, однако Белка, промолчав в ответ, лишь спешно стянула с себя белое кружево, положила одну ногу на плечо Коршуна и провела рукой у себя снизу. Заметная влага уже выделилась, и чем интенсивнее подушечки пальцев проходились по складочкам, тем больше её становилось. Белка стонала вслух, не отрываясь, смотрела прямо в глаза своему сегодняшнему визави, который также очень внимательно скользил взглядом то верх, то вниз, и придерживал рукой женскую щиколотку на своем плече. Видимо, не зря он хотел себе рыженькую. — Можно тебя трахнуть? — тихо спросил Коршун. Как будто бы ему кто-то возразил бы. Белка прикусила губу, вставила в себя один палец на пол-фаланги и медленно двигала. Её дыхание учащалось по мере того, как возрастал темп. Она намеренно молчала и продолжала при этом смотреть глаза в глаза. — Ты и сама неплохо справляешься, но разреши тебе помочь. В предвкушении Коршун наконец расстегнул ремень вместе с пуговицей штанов, под которыми ощущалась заметная пульсирующая твердость. — Хоть я и слышал, что тебя ебало пол Нью-Йорка, но надеюсь, ты все равно узенькая. Не дав ответить, он навис над ней, живо прильнул к покрасневшим чувственным губам и начал поцелуй. Тем временем убрал руку девушки, которая из влагалища уже вновь переместилась на клитор, заломил её вместе со второй над рыжей головой; чтобы не мешались; и вошел. Податливые бёдра сами подвинулись к нему навстречу для удобства. Белка слегка пискнула, когда такой нескромный размер сделал первый же толчок весьма глубоким, но тут же продолжила стонать. Она хотела было ощупать его под рубашкой и почти что подняла руки, однако их все еще удерживали сильной хваткой. Тогда, следом за второй ногой, она запрокинула на его плечи и вторую, чем вызвала еще больше приятных ощущений за счет более близкого контакта; и глубокого — буквально. Своими действиями Белка едва не вскружила голову, так что Коршуну потребовались некоторые усилия, чтобы не закончить раньше времени. Не то, чтобы он слишком сильно ее хотел — она для него была очередным «трофеем» — но желание проявить в жизнь фантазию и поднасолить брату сделали свое дело. Произошло то, что произошло.***
Белка очутилась в своей кровати — к счастью. Осторожно повернула голову набок, не ожидая увидеть рядом Ежевику, однако все равно расстроилась из-за отсутствия мужа рядом. Ах, да… Девушка проверила себя под одеялом — она лежала в платье, в котором и ушла, только вот под ним совсем не было белья. Едва ли в таком состоянии она бы смогла что-то там сделать с Ежевикой, да и он бы не согласился, ибо давно спал, значит… Звёздное племя, она с кем-то переспала! Едва не оцепенев от ужаса, Белка все-таки нашла в себе силы встать и переодеться, обязательно надев все-таки белье, пока никто не заметил. Ванная в их спальне была не занята, она быстро прошла туда, приняла душ и нацепила прежнюю домашнюю одежду. Выходить из комнаты и показываться Ежевике почему-то было ужасно стыдно. И непонятно — с кем это она… выходит, изменила. Нет, как бы она не злилась на мужа, измена уж точно не входила в планы, и никогда даже в мыслях не сидела. От безысходности Белка решила пойти в детскую, проведать, наконец, детей. В детской тем временем находились Песчаная Буря и Медуница, которые о чем-то разговаривали, глядя на комод ручной работы, стоявший у одной из стен. Они тут же обратили на вошедшую внимание. — Белка, дорогая, привет, — Медуница улыбнулась и поспешила подойти к подруге, чтобы обнять — насколько это возможно, ведь ее живот был уже достаточно большим, — Извини, что даже не предупредила, хотела посмотреть что там у тебя в детской еще есть, что я не видела, чтоб последнюю мебель дозаказать. А тут твоя мама, мы обсуждали комод для вещей, — она обернулась на Песчаную Бурю, которая резко посерьезнела при виде дочери. — Доброе утро, Белка, — сухо произнесла она, и, видно, хотела сказать что-то еще, но не решилась при гостье. — Привет. Ничего страшного. Тебе нужны контакты мастера? — Белка была только рада отвлечься от непонятной прошлой ночи и постаралась не обращать особого внимания на пытливый взгляд матери, которая тем временем занялась младенцами. — Какие же у тебя красивые детки! Готова любоваться на них вечность! — продолжала щебетать Медуница. — Спасибо. У тебя тоже будет очень красивая девочка, — улыбнулась рыжеволосая. — Кстати, слышно что-нибудь от Листвички? Мы так давно не виделись, очень хотелось бы встретиться хотя бы разок с ней, пока я не родила. — Думаю, на Рождество она обязательно явится. Не волнуйся. Медуница выслушала про особенности комода и ушла из апартаментов с несколькими телефонными номерами мастеров мебели ручной работы — и безусловно счастливая от своих находок. К сожалению, едва за гостьей закрылась дверь, пришлось столкнуться с Песчаной Бурей. — Опять по клубам шлялась? — спросила она. — Мама! Да, и что дальше? — А ничего. Дома нужно сидеть, за детьми ухаживать, ты ничего для них не делаешь! Ты им мать или кто? «Не мать, и никогда ей не стану. Жаль, что просто так это не объяснить». — Почему я должна двадцать четыре часа в сутки торчать в детской? Подумаешь, сходила одну ночь… — Ты вообще-то почти каждую ночь где-то пропадаешь! Что с тобой не так?! Тут из одной из комнат вышел Ежевика. Как ни странно, он с сочувствием оглядел Белку, и его взгляд уколол куда-то в самое сердце, заставив вспомнить о том, что она сотворила — теперь главное понять, знает ли он, и с кем именно это было. — Мисс Файер, не кричите, пожалуйста… — А ты чего? Носишься на побегушках у нее! Ладно её отец, но ты-то… — Мама! Какая разница, если Ежевика замечательный отец? — на глазах у Белки уже собрались слёзы. — Ну хорошо, а у тебя тогда какая причина не быть замечательной матерью? Что за безразличие! Да ты… Ты почти алк… Белка громко всхлипнула, не дав договорить, и заплакала почти что в истерике. Её никто, никто не понимал, и не хотел понимать — как это больно, воспитывать не просто нежеланных, но и не своих детей, которым нельзя просто быть приходящей фигурой по типу различных дядь и теть! Песчаная Буря не поймёт. Ежевика не поймёт. Никто не поймёт, по какой причине она глушит боль алкоголем, пока не расскажет, почему взяла себе детей — а это было секретом. Безысходность. Отчаяние душило крепкой верёвкой, лишало воздуха, земли из-под ног. Истеричный плач по итогу перешёл в совместное семейное решение ненадолго положить Белку в рехаб — скорее для решения ее алкогольных проблем, а не психологических, но тем не менее. Симптомы Белки чем-то напоминали послеродовую депрессию, что удивляло — ведь она не сама рожала детей, а значит, не могла страдать от подобного. Однако ведущий врач по итогу поставил в заключении именно этот диагноз. Да пускай ставит, что хочет. Что угодно, — хоть шизофрения с манией величия — лишь бы не раскрытие тайны. Позже Белка вспомнила, с кем была в ту ночь, и отнюдь не обрадовалась. Как она могла! Однако Коршуна с тех пор она не видела — лишь слышала, как очень-очень осторожно Ежевика изредка упоминал его в разговорах, но на этом все. Они больше не виделись, а вскоре и вовсе перестали поддерживать связь, к счастью. Итак, у Ежевики с Белкой было уже минимум по две крупных тайны друг от друга. Белкины заключались в происхождении детей и в измене, а у Ежевики в том, во что Коршун хотел его ввязать, а также что послужило тем самым событием, финальной точкой, порушившей их общение. Забавно, что если раскроется хоть одна тайна из четырёх, то ячейка общества Эррера-Файер, очевидно, перестанет существовать — ведь подобное не прощают. Ещё через год случился переезд в солнечный Лос-Анджелес, а ещё через один Белке становилось легче и она уже не с такой болью на сердце смотрела на детей, хотя и все еще не считала себя их матерью — в глубине души. Но пообещала самой себе, что сделает все возможное, чтобы попытаться хотя бы притвориться таковой — несмотря на то, что малыши заслуживали лучшего, а не такую, как Белка, и что Ежевику вместе с Песчаной Бурей, Огнезвездом и несколькими няньками они видели куда чаще, чем её. Сделает. Всё возможное. А пока она забирает утреннюю корреспонденцию, в которой находит очередное слезное письмо от своего некогда бывшего Уголька, смеётся с него вслух, разрывает на части, выкидывает и идёт пить свой утренний бокал вина на террасе новенького трёхэтажного серо-белого особняка в Калабасасе, до этого даже не проверив, в каком настроении встали дети и что у них было на завтрак.