Вопреки

Растворись в тишине. Ощути кончиками своих пальцев, заройся в темноту, стань её неизменной частью. Вдохни чужой штиль — по оси позвоночника бегущие мурашки, обдающие спокойствием и молчанием, будто волнами, и не потонуть бы в глубине чужих тёмных глаз, где застряли, заплутали колдовские огоньки, что манят за собой, зовут на очередной шабаш, и не сойти с ума невозможно. Забери как можно больше, но отдай всего себя, отдай то, что пылает в груди. Люди называют это душой, говорят, она есть у каждого человека. Но что будет, если её забрали? Похитили, а ты рад этому, и только сильнее тянешься к человеку, целуя его плечо, носом утыкаясь в шею, чтобы ощутить биение пульса — нить жизни, что прочно связала по рукам и ногам, не давая выхода. Но ты и сам хотел этого, так что все идёт, как и следовало бы. Наслаждайся. Артур лениво водит пальцем по чужой шее, с удовольствием отмечая, как от прикосновений его родной журналист морщится, пытается отмахиваться, лениво мыча себе под нос, но не разлепляя глаз. День был трудным и долгим, день тянулся, как жвачка, кем-то старательно пережевываемая, безвкусная, а теперь на часах без четверти полночь, сумрак разгоняет вязкий лунный свет, призрачный, таящий в себе мистические загадки и понимание мироздания. Гамлет прижимается ближе к смуглому телу, наполовину сокрытому теплотой одеяла, обнимает осторожно, нежно, губами касаясь щеки — интимный сакральный жест не для каждого встречного, только для избранных. В полумраке они оба кажутся героями фильма. Не мелодрамы и не ужастика, а чего-то более личного, сокровенного, с нотками затерявшейся в глубине цивилизации и покоящейся под густыми слоями пыли романтики, столь необходимой зимними ночами. Артур опять пришёл поздно, не успев застать Родриго бодрствующим. Они вечно как шахматы, идут в разные стороны доски, пересечённые однажды, но так и не сумевшие шагать бок о бок. Пропадающие извечно на своих работах, и лишь редкие дни наполнены до краёв чужим присутствием родного человека, наполненные глубиной мыслей и чувств, дарующие покой и умиротворение. И Гамлет эгоистично желает, чтобы дорогой режиссёр сломал ногу. Сериал всё равно долгий, в ближайшие месяца два, а то и три актёру не вырваться просто так за пределы съёмочной площадки. Бывает, снимают даже ночью, а после ноет тело, голова раскалывается, Артур истощён переизбытком эмоций. Выжат. Родриго в этом плане не лучше: его начальник словно с цепи сорвался, гавкая на всё, что движется, и требуя скандальных сенсаций, которых хоть разорвись, а больше от его ора не станет. Андерс помышляет взорвать этого ублюдка вместе с его самомнением, чтобы и сенсация была, и от Сааведры наконец отмазались. Этот журналист только его, нечего руки распускать. Язык оставляет влажную дорожку на плече по шее и за ухо, зубы чуть прикусывают мочку, и слышать своё имя из чужих уст тоже своеобразная мелодия. Хрипловатая, сонная, а взъерошенные волосы отливают серебром ночи, и рука тянется ниже, под одеяло, поглаживая чужой живот, пальцами танцуя на теплоте кожи, забираясь под ткань нижнего белья. Артуру нравится, когда в его руках весь мир. А мир его облачён в человеческую суть и имеет вполне себе человеческое имя. Артуру нравится, когда этот мир сам отвечает на его поцелуй, вжимая в себя, и биение чужого сердца ощущается в унисон со своим. Артуру нравится, когда Бальзак пробуждается ради него, когда тело дрожит от предвкушения, и стоны сливаются в один, и переплетаются пальцы, и время замедляет свой ход, и мир раскаляется до предела, и больше нет никого. В необъятном тёмном мире — свет любимых глаз… После Артур отключит все телефоны, заблокирует сеть и закроет наглухо дверь. — Давай притворимся мёртвыми, — шепчет он, дыша на изгиб чужого плеча. — Давай проживём этот день только для нас двоих…