В самобичевании есть своего рода сладострастие. И когда мы сами себя виним, мы чувствуем, что никто другой не вправе более винить нас. Отпущение грехов дает нам не священник, а сама исповедь. © Оскар Уайльд – «Портрет Дориана Грея»
***
Сынхён стоял на крыше здания, где ниже раскрывала свои неоновые крылья «Эйфория», и, сунув руки в карманы штанов, из-за стёкол своих очков от Гуччи, которые он купил, пребывая под властью банального желания выебнуться, в первую очередь, перед самим собой, потому что мог себе позволить столь дорогую покупку, наблюдал за тем, как группу чересчур охуевших подростков охрана обливала бензином из металлических канистр. Они, словно собранные в один ящик цыплята, что-то громко щебетали, молили о пощаде и трясли руками, ползая на коленях по грязному бетону. И не жалко им было пачкать модные джинсы со всевозможными наворотами, купленные на родительские деньги? А ведь несколько минут назад они, высоко подняв безмозглые головы, угрожали посетителям ночного клуба пистолетом, решив сыграть в опасных гангстеров. — Скажи-ка мне, дружочек, — Сынхён достал из маленькой пачки сигарету, сунул её в рот и услышал, как синхронно ахнули от перепуга подростки, — откуда у вас пушка? Но прежде чем услышать ответ от пацанёнка, Чхве сел перед ним на корточки, взял в руку тянущийся из-за его спины шланг и несколько раз нажал на рычаг заправочного пистолета: толстая струя золотистой жидкости мощным напором брызнула бедняге прямо в рот. Сплёвывая и откашливаясь, он невнятно бормотал и активно жестикулировал. Сынхёна забавлял весь этот спектакль, он обожал возбуждающие прелюдии перед основным актом – актом возмездия, когда проливается кровь провинившегося, а истошный стон застревает звенящим эхом в ушах. Он питался выделяемым жертвой страхом, словно энергетический вампир. — Босс, Вы уверены, что хотите сжечь их прямо здесь? — спросил грузный охранник, почёсывая нос. — Боюсь, огонь привлечёт лишнее внимание. — А ты не бойся, — Сынхён поднялся, выпрямив ноги, чиркнул зажигалкой и прикурил себе. Прищурившись, он искоса наблюдал за тем, как дрожали и тряслись мокрые цыплятки. — Скажем, что решили устроить барбекю для наших гостей… Когда сзади неожиданно хлопнула дверь, ведущая на крышу, Чхве обернулся и заметил незваного гостя: молодой мужчина в чёрном костюме стремительно шагал ему навстречу. Охрана уже хотела кинуться на сильно рискующего незнакомца, но Сынхён жестом руки велел им отступить назад и заинтересованно выгнул бровь, склоняя голову набок, когда мужчина остановился перед ним и уважительно поклонился. — Господин Сон извиняется за поступок своего сына, а также его друзей, и в качестве компенсации за причинённые неудобства предлагает перевести на счёт клуба сумму, которая по достоинству сгладит острые углы, — придерживая локоть, мужчина протянул Сынхёну визитку, на которой были расписаны личные контакты некого господина Сона, работающего в наверняка очень крупной строительной фирме. — Господин Сон просит, чтобы Вы связались с ним в удобное для Вас время и отпустили его сына. — Дружки тоже могут спрятаться под долларовыми купюрами? — хмыкнув, Сынхён сделал глубокую затяжку, выдохнул сизый клуб дыма и обернулся, чтобы посмотреть на ребятишек, в глазах которых замелькал луч надежды. — Разумеется, — мужчина снова поклонился. — Ну что же, тогда не вижу смысла беспокоить господина Квона, а ведь я уже хотел отправить ему видеозапись, которая пришлась бы ему по вкусу… Обрадую его немного позже новостью о пополнении счёта, — Чхве улыбнулся и потряс визиткой. — Говорите, можно звонить в любое время?***
Птице сломали крылья, оборвали перламутровые перья и посадили в золотую клетку, насыпав вместо корма крошеные бриллианты, которыми можно было любоваться, но никак не питаться. Сора чувствовала себя щеглом на знаменитой картине Карела Фабрициуса, которого за крошечную лапку цепочкой приковали к кормушке. Она блуждала по лабиринтам нового особняка, приобретённого Джиёном в Янпхёне неподалёку от дома, в котором проживал Ким Донсу – уж больно роскошным показался ему этот уезд, и где, как не в месте, предназначенного для богатейших людей Южной Кореи, приобретать недвижимость? Ей до болезненного спазма в груди хотелось вернуться в свою маленькую квартирку, где теперь обосновался Юнги, но она не могла отступить назад, ибо сделав неверный шаг, она рисковала свалиться в бездонную пропасть. Сора обомлела, когда, вылезая из автомобиля, увидела, в каком доме будет проживать со своим будущим мужем. Она не привыкла к подобной роскоши и задыхалась от того, насколько сильно её сдавливала тень огранённого богатства, которым пропитались надвигающиеся стены и становящийся всё ниже потолок особняка господина Кима – будущего премьер-министра. У девушки не оставалось иного выбора: если она хотела идти с высоко поднятой головой, а не извечно смотреть под ноги и спотыкаться, то ей придётся, пусть и насильно, но приучать себя загребать чёрную икру ложками и вытирать рот долларовыми купюрами, приобщаясь к сливкам общества и их образу жизни. Успокаивало лишь то, что к хорошему человек быстро привыкает, и носить на себе песцовое манто куда приятнее, чем влезать в поношенные джинсы. Юнги говорил, что Сора сильная. Значит, у неё обязательно получится. Ситуация со стороны могла показаться до смешного абсурдной. Что может быть трудного и страшного в том, чтобы приучать себя к хорошей жизни? Однако ж, если человек изначально не привык к подобного рода роскоши, ему может быть некомфортно от гнетущей атмосферы и обилия вещей, среди которых он почувствует себя белой вороной, попавшей явно не в свою тарелку. — Госпожа Мин, я отнесла Ваши вещи в Вашу комнату! Услышав донёсшийся с первого этажа голос китаянки, которая прислуживала в доме Джиёна, девушка перегнулась через служившие ограждением перила и посмотрела вниз на миловидную женщину средних лет, одетую в белый фартук поверх синего платья. — Спасибо, Джиа, я их сама разберу. И пожалуйста, называй меня просто Сора, договорились? — Простите, госпожа, но не могу, — китаянка виновато улыбнулась и провела руками по выглаженной ткани фартука. — Господин Квон требует соблюдения всех формальностей. Закатив глаза, девушка согласно закивала и, проследив, как прислуга прошла по коридору и скрылась в кухне, намереваясь заняться приготовлением ужина, хотела было спуститься по лестнице вниз, чтобы оказаться в своей комнате, но её остановили знакомые мужские голоса, раздающиеся за дверью. Осмотревшись с целью убедиться, что никого рядом нет, Сора приблизилась к закрытому кабинету Джиёна, замерла настороженным зверьком и навострила ушки, чтобы прислушаться к протекающей беседе. — ...так что к утру деньги поступят на счёт клуба. Считай, детишки легко отделались, но я уверен, что отец преподаст должный урок провинившемуся сыну, из-за которого тот был вынужден расстаться со своими бабками. — Деньги – это, безусловно, круто, но было бы куда эпичнее, если бы ты всё же поджёг этих малолетних ублюдков. Шоу, эмоции, адреналин – вот, что нас питает, верно? — Если они ещё хоть раз сунутся в «Эйфорию», будь уверен, я устрою им знаменитый костёр святой инквизиции. По комнате пронёсся низкий, ужасающий смех, хлестнувший Сору по алеющим от шока щекам. Но она, подпитываемая любопытством, не убежала, а осталась стоять под дверью и подвергать себя добровольной пытке, покусывая кончики ногтей на руках. — Джиён, я так понимаю, ты ничего не сказал Кьюнг-Су насчёт Джахён? — Мы стараемся придерживаться теории, что шлюха сбежала от нас со своим женишком в Европу. Кьюнг-Су только сделала вид, что поверила, но я всем своим нутром чую, что она догадывается о том, что причина исчезновения Джахён не столь романтична... По правде говоря, мне поебать. Что эта престарелая жрица любви может сделать? Пойдёт в полицию и скажет, что я в компании с доктором подпольно умертвил какую-то там проститутку? Я тебя умоляю… — Это было правильным решением. Шлюха, подцепившая сифилис, нерентабельна для нас, но отпустить её просто так мы не могли. В противном случае над нами нависла бы серьёзная угроза, распусти она свой рабочий язычок. Сора резко прикрыла рот руками, сдерживая себя от неосознанного выкрика, и широко распахнула глаза. Лучше бы она не слышала, лучше бы она послала своё чёртово любопытство как можно дальше и пошла бы спокойно разбирать вещи, но нет, как назло, ей нужно было сунуть свой нос в чужие дела и покопаться в грязном белье, пачкаясь в вязкой, горячей крови, от которой теперь придётся долго отмываться. Девушка поверить не могла, что с Джахён расправились таким жестоким, бесчеловечным способом. Разве можно взять и усыпить человека только лишь потому, что он подхватил не по собственной воле болячку? В голове Соры молниеносно пронеслась мысль о том, что скажи она Джиёну о своём гормональном сбое, он ведь мог точно также с холодным безразличием и поражающей лёгкостью избавиться от неё, прибегнув к эвтаназии: просто два укола, и людское сердце останавливается. Кажется, и сердце Мин едва не остановилось от оголённого провода искрящей правды. Дверь неожиданно распахнулась, едва не ушибив Сору по лбу – благо она успела отскочить в сторону и, как ошпаренная, задышала, вперив взор испуганных глаз на вышедших из кабинета Джиёна и Сынхёна. — Здравствуй, Сора, — Чхве надел очки, которые держал в руке, и улыбнулся. Он внимательно на неё посмотрел, словно выясняя причину её возбуждённого состояния, и не без проскользнувшего тенью подозрения прищурился. Сора сглотнула и сделала шаг назад. — Поздравляю с помолвкой. Джиён сделал достойный выбор. — Да, спасибо, Сынхён, — Сора натянуто улыбнулась и перевела взгляд на своего будущего мужа. — Вы куда-то уходите? Я думала, мы поужинаем вместе, отметим мой переезд. — Я буду поздно, детка, у нас запланированы кое-какие дела, — Джиён приобнял Сору за талию и поцеловал её в щеку, пальцами заскользив по линии позвоночника. — Если захочешь спать – ложись, меня не жди. Девушка проследила за тем, как мужчины спустились по лестнице, прошли через зал, расположенный на первом этаже, и вышли на улицу. Раздался хлопок двери, и лишь тогда Сора выдохнула. Приложив руку к груди чуть левее в области сердца, она начала со всей бурлящей фантазией представлять, какие у Джиёна могли быть дела. Нарастающий страх накрывал её волной сносящего и разрушающего всё на своём пути цунами. Лишь сейчас она в полной мере осознала, в какие когтистые лапы попала. Ей не хотелось признаваться самой себе в том, что она конкретно вляпалась и совершила заведомо проигрышный ход, и поэтому, чтобы отвлечься, Сора поспешила к себе в комнату разбирать вещи. Она громко включила музыку, заглотила таблетку Валиума, чтобы успокоиться, и погрузилась в коробки со шмотками и всякой всячиной, которую прихватила с собой из квартиры, где теперь проживал Юнги. Но навязчивые мысли то и дело мелькали фоном, показывали устрашающие морды, выглядывая из-за угла, щипались и кусали за пятки. Они злобно хихикали, высовывали языки, шипели и так и врезались в голову, заставляя воспроизводить на искажённой плёнке картинки, в которых бедная Джахён доживает свои последние минуты. В какой-то момент Сора не выдержала: швырнув в раскрытый шкаф одно из своих платьев, она рухнула на кровать, закрыла лицо руками, будто пытаясь спрятаться (наивный ребёнок проснулся внутри и принялся истошно плакать), и сжалась в дрожащий комок. Нервы вибрировали, а желудок сводило от подступающей тошноты.***
Мин Юнги не ожидал гостей. Вернувшись после прогулки, благодаря которой он начал привыкать к свободе передвижения, оживлённым улицам и людям, одетым в нормальную одежду, а не тюремную робу, он освежился под душем и принялся штурмовать интернет в поисках работы. Ему нужны были деньги на существование, и в силу многих не самых приятных обстоятельств он бы согласился даже на должность того же грузчика, доставщика или водителя, лишь бы была занятость и платили деньги. Сидя перед открытым ноутбуком и листая страницы сайтов с множеством вакансий, Мин услышал звонок в дверь и поспешил открывать. Он надеялся, что к нему приехала Сора, но застав на пороге Чонгука, он, конечно же, обрадовался не меньше, ибо увидеть лучшего друга и провести с ним время, когда ему остро требовались поддержка и надёжное плечо, для него сейчас было как нельзя кстати. — С новосельем, дружище, — ввалившись в квартиру, Чонгук крепко обнял Юнги и похлопал его по спине. — Я рад, что ты снова с нами. — Слышал новость? Юнги прошёл в гостиную, плюхнулся на диван и закинул ноги на журнальный столик, на котором рядом с ноутбуком стояла открытая банка пива. Он вопросительно посмотрел на Чона, ожидая от него ответ, но тот поднял брови и пожал плечами. Озабоченный вид Юнги настораживал, и хорошее настроение стало постепенно опускаться, протягивая ручонки к полу вместо того, чтобы тянуться к лучезарному солнцу. Что-то здесь было нечисто. — Сора выходит замуж, — на тяжёлом выдохе сказал Юнги и озлобленно улыбнулся, дёрнув головой. Чонгук как стоял в проходе в комнату, так и застыл на месте. Он часто заморгал, погружаясь в состояние, которое можно было описать одним словом – он охуел. Чересчур неожиданная новость настолько его потрясла, что парень издал нервный смешок и широко заулыбался, только вот улыбка эта не несли в себе абсолютно ничего доброго. — И знаешь, за кого? — Мин потянулся к банке и сделал глоток светлого пива. — За Квона, мать его, Джиёна. Чон медленно подошёл к дивану и сел – вернее, свалился – на него рядом с другом. Они сидели плечом к плечу, задыхались от свинцового молчания и сканировали потухшими глазами стену напротив. Нависшая над их головами тяжёлая туча, в которой сверкала молния, неистово громыхала и обильно поливала невидимым дождём маленькую гостиную, где разместились два человека, чьи сердца синхронно разбились, ударяясь о суровый кулак, как им обоим казалось, блядской несправедливости. Откинувшись на спинку дивана, Чонгук взялся руками за голову, которую забросил назад. Он планировал, что они с Юнги проведут классный вечер, напьются, поговорят по душам и заснут где-нибудь на полу в алкогольном угаре с кружащими вертолётами, но вместо этого его настигло разочаровывающее безумие. Чонгук не знал, как правильно реагировать и каких именно слов от него ожидал Юнги. Ему всегда сложно давалось выражать свои чувства в красоте поэтического фонтана, ведь куда проще было плюнуть, послать и забыть, он дураку было ясно, что в данной ситуации следовало бы окунуться в чашу, наполненную до краёв поддержкой, только откуда ей взяться, когда в голове воет пустота? — Тебе, наверное, херово, — констатировал факт Чонгук, повернувшись к Юнги, который, сложив руки между расставленных ног, сверлил глазами распятое перед ним пространство. — Меня тоже, знаешь ли, не радует эта херня, но… блять, Сора имеет право строить личную жизнь, верно? Она взрослая девочка и сама разберётся. — Она совершает огромную, невъебенно огромную ошибку, Гук, — Мин медленно покачал головой. — Она не будет с ним счастлива, это провальная история, обречённая на хуёвый финал. — Ну, мне бы хотелось, чтобы ты ошибался… — неоднозначно пожав плечом, Чонгук поднял взгляд вверх и стал изучать выбеленный потолок, в который ему захотелось как следует плюнуть. — И я буду рад, если твои суждения окажутся неверными, но что-то мне подсказывает, что так оно и есть. Ты ей не сказал? Возможно, новость о твоей болезни остановила бы её. — Нет, исключено. Это не самый лучший способ, чтобы отговорить её. Решение принято, она уже переехала к нему. Чонгук обнял Юнги за плечо, легко покачивая его, и с трудом выдавил из себя улыбку. Ему было адски грустно осознавать, сколько незаслуженного дерьма нахлебался его лучший друг. Он знал много людей, кому не помешал бы здоровенный пинок под зад от жизни, но почему-то злодейка-судьба выбрала именно его – парня, который больше всех на свете заслуживал чистого, огромного и светлого счастья. — Знаешь, а пошло оно всё в пизду, — заявил Чонгук и надел на себя маску клоуна-весельчака, миссия которого заключалась в том, чтобы не позволить Юнги окончательно скиснуть. — Давай выпьем и поедем в ночной клуб? Я познакомлю тебя со своими друзьями, мы нажрёмся, как свиньи, подцепим клёвых девчонок и круто проведём эту ночь. М? Что скажешь? Как тебе такая затея? — Вообще, я искал работу… — Да ладно, брось! Никуда работа от тебя не убежит, — Чонгук потянулся к ноутбуку и самовольно захлопнул его, — а вот хорошее настроение нужно вовремя поймать. Юнги недовольно поморщился, но после долгих и упорных уговоров всё-таки согласился на предложение Чонгука. Собственно, почему бы и правда не забыться в кругу приятных людей под оглушительную музыку, яркие софиты и море алкоголя вместо того, чтобы ныть в этой крошечной квартирке, где каждый угол навязчиво напоминал о Соре? Поплакаться в подушку он ещё всегда успеет, а развеяться именно сейчас ему очень даже не помешает. — Ладно, погнали, тусовщик хренов.***
Прежде чем выйти из припаркованной машины, Ким Тэхён осмотрел на редкость пустынную ночную улицу Мёндон, на которой не было ни души, и бросил через лобовое стекло взгляд, направленный на расположенные на колокольне часы. Время перевалило за полночь – он немного опоздал, но был уверен, что ему, как неимоверно занятому и высококвалифицированному врачу, простят сей маленький грешок, который казался ничтожно смешным по сравнению с теми грехами, которые он притащил с собой с целью избавиться от этого тяжёлого, пыльного мешка, источающего зловония и хранящего в себе воющих чертей. — Я быстро, милая, — положив руку на округлившийся живот Виён, Тэхён потянулся к ней, чтобы запечатлеть на мягких губах нежный поцелуй, и оказался на непривычно тихой улице. Его супруга не знала настоящей причины, по которой Тэхён внезапно решил после работы по дороге домой заскочить в собор Мёндон, ибо было принято решение не посвящать её во все истинные ужасы с целью сохранения психики и ментального здоровья молодой мамочки и ещё не рождённого малыша. Ким застегнул пальто, так как становилось ветрено, и зашагал по лестнице вверх, настороженно поглядывая на одинокую и величественную башенку собора, сооружённого из красного кирпича. Пройдя через небольшую брусчатую площадь, вокруг которой расположились цветущие кустарники, Тэхён отворил тяжёлую дверь, что взволнованно скрипнула под его напором, и оказался внутри собора. Умиротворённая тишина мягко опустила ладони на напряжённые плечи, заставляя их расслабиться, и придавила гостя к монолитному полу. Мужчине стало несколько неуютно, ведь он слишком давно не посещал подобные места, но желание очистить загаженную душу повлекло его вперёд. Медленно, словно загнанная в тупик, состоящий из длинных деревянных лавочек, растянутых по всему помещению, жертва, Тэхён нерешительно направился в сторону алтаря. Он изучал висящие под потолком золотистые люстры, освещающие внутренности собора рыжеватым светом, каменные столбы, соединённые между собой арками, на которых были изображены красные кресты, статуи святых с распахнутыми крыльями, что сложили руки в священной молитве и покорно опустили головы, но больше всего внимания к себе привлекло распятие Христа: оно пугало и вызывало странный, болезненный интерес, заставляя нервничать и трепетать перед ним. В соборе помимо Тэхёна находилась пожилая женщина. Расположившись на одной из лавок, она предавалась молитве с закрытыми глазами и едва заметно шевелила губами, выпрашивая у бога невинную милость. Мужчина прошёл мимо неё, не желая смущать своим близким и навязчивым присутствием, и, завидев священника с библией в руках, поспешил ему навстречу. — Простите, святой отец, я опоздал. Тэхёну сложно давались извинения, да и вообще он был слегка грубоват, но в этот раз он говорил со всей искренностью, понизив голос аки провинившийся школьник, которого собирался отчитать директор за неприемлемое поведение. — Ничего страшного. Я рад, что ты пришёл, — мужчина средних лет, облачённый в опоясанную чёрную сутану, предложил своему гостю сесть на длинную лавку, расположившуюся прямо возле алтаря. Положив библию себе на колени, священник взял в руки серебряный крест на длинной цепочке и внимательно посмотрел на Тэхёна добрыми глазами. — Чтобы облегчить душевные муки, ты должен быть предельно честен со мной. — Разве бог не распознает мою ложь? Он ведь… ну… всё видит и всё знает. — Ты прав, но твоя цель не быть уличённым во лжи, а исповедаться и быть честным, в первую очередь, перед самим собой. Только так тебе станет легче. Тэхён, по правде говоря, ну очень сомневался, что ему станет легче после того дерьма, в которое он вляпался. От такого не отмываются – такое пристаёт навсегда, прячась в самых мрачных и потаённых глубинах, и с частой периодичностью скребётся и царапает чувствительные стены кровоточащей души. Ему было страшно признаваться в содеянном, хоть он и понимал, что священники – те же психологи, которые не вправе разглашать скверные тайны прихожан, в противном случае административные и уголовные дела до самого потолка заполнили бы полицейские участки, как и новые заключённые – тюрьмы до отказа. — Святой отец, — Тэхён прочистил горло, кашлянув в кулак, и от стен отскочило приглушённое, но испуганное эхо, — я совершил страшный грех. Мне сложно об этом говорить, но ещё сложнее молчать. Это гложет и терзает меня. Я не помню, когда в последний раз чего-то боялся, но сейчас мне по-настоящему страшно. Тэхён замолчал, прикусив нижнюю губу. Он надеялся, что священник скажет ему что-нибудь в ответ на его неровную вступительную речь, пропитанную затаившимся волнением, но он молча слушал и внимательно смотрел – так, как будто видел насквозь и силой мысли вытаскивал за хвост всех припрятанных чертей. Те корчились, плевались желчью и визжали, ибо понимали, что их ожидает раскалённый котёл. Увы, пролог не получил должных комментариев – лишь кивок седовласой головы в качестве призыва продолжать. — Не то чтобы я убил человека… но… я был к этому непосредственно причастен, — когда с губ Кима слетели эти обжигающие кожу слова, весящие целую тонну, он провёл тыльной стороной ладони по лбу, покрытому испариной, и подался чуть вперёд, упираясь локтями в свои колени. Он посмотрел на возвышающееся перед ним распятие, зажмурился и сглотнул образовавшуюся в пересохшем рту слюну. — Не могу сказать, что меня принудили это сделать – всё произошло на добровольной основе, ведь мне нужны дополнительные средства, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась, и я шагнул прямо в пропасть, ведомый лёгкой наживой. — По собственной воле ты приложил руку к тому, чтобы отнять жизнь у другого человека? Тэхён опустил голову и зарылся пальцами в волосы, крепко их сжимая. Перед его глазами яркими вспышками, чёткими линиями вырисовывались события недельной давности, где он, принимая на себя ответственную роль исполнителя, надел маску палача и взялся за наточенный топор. Будто умелый художник лёгкими движениями перебрасывал на холст то, что необходимо было сжечь раз и навсегда. — Нет, пожалуйста, не надо! Я никому ничего не расскажу, только отпустите, умоляю! Господин Квон, господин Квон! — обнажённая Кан Джахён брыкалась на холодном операционном столе, который дребезжал под ней, распространяя по одной из комнат подвала городского госпиталя оглушительный металлический грохот. Две медсестры, чьи мёртвые глаза не выражали ни капли жалости, держали девушку за руки и за ноги, пока доктор в чистом белом халате, словно символ невинности и спасения, наполнял шприц специальным обезболивающим препаратом. — Я больше не буду на Вас работать, обещаю! Я же не знала о своей болезни! Умоляю, отпустите меня, умоляю! — Скажи, куколка, зачем мне бракованный товар? — мужчина в дорогом костюме провел ладонью по стройной ноге, которая брыкалась во все стороны, и крепко сжал тонкую щиколотку. — Я хорошо знаю женщин. Рано или поздно твой язык развяжется, и ты растреплешь информацию, о которой никому нельзя знать. — Нет-нет! Я клянусь, никто не узнает! Я могу уехать в другой город, другую страну! Вы меня больше никогда не увидите! — Джахён рыдала навзрыд, захлёбываясь в удушающей истерии, и покрасневшими от слёз глазами смотрела на мужчину так, как смотрит скот на мясника с топором в руке. Стол, на котором сохранились следы крови, словно въевшаяся памятка о предыдущих содеянных ужасах, продолжал дрожать под вспотевшей девицей, которую гладил Квон Джиён. Его пальцы ласкали лицо работающей на него проститутки, заботливо убирая с него мокрые пряди спутавшихся волос. — Пожалуйста… пожалуйста… Хриплый женский голос оседал на ушах Тэхёна, который зажмурился перед тем, как повернуться к девушке. Их взгляды встретились: скотина завизжала перед мясником, в руке которого вместо топора находился наполненный шприц. У бедняжки Кан Джахён обнаружили сифилис, которым её наградил один из мерзавцев-клиентов. Кто же знал, что причиной смерти куртизанки послужит вовсе не венерическое инфекционное заболевание, а безапелляционное решение её босса отправить в утиль непригодный для верной службы товар? Красивое женское тело перестало приносить прибыль, что означало лишь одно – Джиён в нём более не нуждался и посему предложил своему знакомому доктору, который когда-то его лечил, неприлично круглую сумму за неприлично бесчеловечную услугу. Квон знал, что в этом мире продажно всё, купить можно что и кого угодно, вот и уважаемый доктор Ким не почурался положить в карман своего белоснежного халата испачканные в чужой крови деньги, за что теперь слёзно раскаивался. — Да, — выдавил из себя Тэхён в ответ на вопрос священника, — о чём я сильно сожалею. Я не знал ту девушку, но уверен, что она не заслужила такой смерти. И здесь нельзя сослаться на врачебную ошибку, ведь я осознанно умертвил её. Заслуживаю ли я после такого носить звание доктора? Вряд ли. — Убийство – страшный грех, сын мой, но бог милостив, и милость его не имеет границ или условий. Пока ты живёшь на земле, ты имеешь шанс спасти свою душу и наследовать вечную жизнь. Не забывай, что первым за Христом в рай зашёл разбойник. Он успел перед своей кончиной исповедаться и спастись. Твоё раскаяние, Тэхён, первостепенно предполагает осознание всей пагубы содеянного тобою, а также низости твоего падения. Хорошо, что тебе страшно – это добрый знак, ибо без страха невозможно само покаяние – искреннее, настоящее покаяние. Когда Тэхён вышел из собора на улицу, то позволил себе задержаться на площади. Он поднял голову вверх, окинул взглядом карих глаз потемневшее небо цвета спелой черники, к которой прилипли крупные куски шершавого сахара в виде матовых звёзд, набрал в лёгкие побольше холодного воздуха и выдохнул облачко горячего пара. Ким не мог сказать, что избавился от груза, что отягощал его душу, но ему определённо стало легче. Страх – признак истинного покаяния. Слова священника дали светлую надежду, фундамент, на который Тэхён мог опереться, чтобы встать с колен, выпрямиться и перестать шататься. Ему было ради кого набираться сил и двигаться дальше: в машине его ждала беременная жена, которая при виде приближающегося мужа заулыбалась и помахала рукой.