В том или ином смысле мы все искалечены. Просто большинство людей называют это «опытом». © Сара Шепард
***
Намджуна мучила дикая бессонница. Целый день он провел на рабочем месте, обрабатывая материал, который успел собрать на первой встрече с Квон Джиёном. Журналист по несколько раз прослушивал аудиозапись, превращая слова бывшего политика в аккуратно напечатанный текст на белом листе Word’а. Добавляя поправки и внося свои коррективы, Намджун словно украшал зарождающуюся статью, как опытный кулинар в меру посыпает только что приготовленный пирог сахарной пудрой. Ким хотел передать всю тяжесть, весь мрак той атмосферы, которой он был окутан во время разговоров с Джиёном, чтобы читатели смогли прочувствовать и увидеть весь спектр ужаса, поселившийся в его голове. Намджуну было необходимо выплеснуть то, что он успел накопить в себе после не самого приятного, но самого невероятного интервью, которое ему когда-либо приходилось брать у знаменитых людей. Квон, как самый настоящий демон, пробрался в его тело, смешался с кровью и навсегда отпечатался там, где должна была, по мнению людей, находиться душа — в области груди, теряясь между ребрами. — Ким, ты сегодня на рекорд решил пойти? — спросил журналиста непосредственный начальник, когда увидел, что его подчиненный, находясь не в самом лучшем и свежем виде, все еще торчит на рабочем месте. — Рубашка мятая, галстук больше напоминает неудавшуюся удавку… Ты не железный, завтра продолжишь. А галстук вовсе и не был удавкой. Удавкой были невидимые, но хорошо ощутимые слова Джиёна, которые оплетали шею Намджуна, медленно и верно стискивая ее. Боль фантомная, и это вовсе не отменяло ее побочных эффектов. И правда испытав чувство удушения, Ким провел влажной ладонью по своему горлу и под кивок босса встал, чтобы собраться домой. «Уехала к родителям, буду завтра. Твоя О». Охара всегда подписывалась именно так, потому что считала, что для японки у нее имя недостаточно японское — больше напоминало героиню из романа «Унесенные Ветром». Намджун был в корне не согласен со своей девушкой, ибо у него это имя вызывало ассоциации с цветущей сакурой, грациозной гейшей и восходящим красным солнцем, но, к сожалению, красивую упрямицу с черными, как смоль, волосами ему переубедить так и не удалось. Похоже, эту ночь Ким Намджун проведет наедине со своими мыслями, которые с радостью поделят его между собой. И он не прогадал: госпожа Бессонница вежливо постучалась и зашла в покои своей потенциальной жертвы, чтобы разложить скромные пожитки и обосноваться на чужой территории до сереющего утра. Намджун тщетно пытался заснуть — все его попытки прерывались на очередном кошмаре. Всевозможные ужасные видения заполонили сознание молодого человека, не разрешая ему пожать руку старику Морфею. Стоило Киму закрыть глаза и на пару минут провалиться в сладкую, но тяжелую дремоту, как в голове начинали мелькать плачущие девушки, которых привязывают к холодному металлическому столу, чтобы умертвить. Они кричали и звали на помощь так истошно, что журналист дергался и открывал глаза с выступившей на лице испариной. Поняв, что уснуть нормально ему так и не удастся, Намджун вылез из теплой, мятой постели, влез в тапочки фирмы Versace и отправился на балкон, чтобы покурить. По дороге он забросил капсулу в кофемашину и под шум приготовления удалился с кухни. Ночной Сеул встретил Кима свежей прохладой, яркими огнями и знакомым запахом, который нельзя описать словами, но можно пропустить через себя, чтобы ощутить его в полной мере. Так пахли тишина, одиночество и звезды, коими было щедро расшито бархатное полотно неба, укрывшее город от дневного света. Луна на правах королевы ночи роскошно смотрелась среди искрящегося серебра. Такая величественная, далекая и недоступная… Она отражалась везде: в потемневшей реке Ханган, в окнах многочисленных домов, в лужах, в разъезжающих по дороге машинах, в глазах Намджуна. Он держал сигарету во рту, но так и не закурил, потому что забыл зажигалку рядом с кофемашинкой, которая жалобно пискнула, оповещая хозяина о том, что его кофе готов. Упираясь локтями о перила открытого балкона, Ким вздохнул, оттолкнулся от них и скрылся в пределах квартиры. Черная машина, все это время стоявшая под его окнами, медленно отъехала от дома. Даже если бы Намджун и захотел пойти спать, он бы не стал этого делать. Он не видел смысла ложиться, чтобы встать уже через два часа. Ким просидел на кухне большую часть ночи, которая тянулась бесконечным поцелуем через его дребезжащую вселенную. Квон Джиён никак не выходил из его головы. Грязный политик с абсолютно спокойной душой творил такие вещи, от которых у нормального человека волосы встают дыбом, а по телу пробегает волнующий холодок. Журналисту было интересно, осталось ли у него что-то там, в области груди между ребер. Быть может, Квон продал душу дьяволу? А быть может, он и есть сам дьявол? Груз мыслей смешался воедино с наступающим утром. Темноту разбавили серые оттенки с примесью тусклого голубого, постепенно освещая кухню, на которой сидел уставший человек с испитой до дна чашкой кофе. Намджун терялся между страхом и любопытством. Он нервно поглядывал на часы и понимал, что совсем скоро снова увидит эти проникающие в глубины сознания глаза, эту улыбку, в которой нет ничего святого. Увидит Квон Джиёна.***
— Выглядишь так, как будто попал под бульдозер, — хмыкнула личная помощница с личиком ангела и душой ведьмы, когда Намджун перед поездкой в Хончхон забежал в офис. — Почти, — ответил он, вороша кипы бумаг на своем рабочем столе. — И подо что попал наш гений письма? — девушка почти театрально выгнула бровь, забрасывая ногу на ногу. — Кое-что потяжелее бульдозера, — Киму-таки удалось выудить то, что он так спешно искал, и уже на ходу он бросил ответ на немой вопрос. — Под собственные мысли. Намджун обрадовался небольшой пробке. Он знал, что оттягивает неизбежное, но так ему было спокойнее. Откинувшись на спинку сиденья, молодой мужчина сделал радио погромче и нашел себе занятие — стал наблюдать за тем, как незнакомая ему женщина пытается надеть на своего сынишку шапку. Мальчик брыкался, топтал ногами, но заботливая мать не сдавалась. Они стояли возле входа в детское кафе — видимо, только вышли после двух, а может, и трех порций вкусного мороженого. Намджуну показалось, что это были шоколадные, ванильные и фисташковые шарики. Намджуну так хотелось думать. «Охара, как насчет одного карапуза, у которого будут твои глаза и мой нос?» «Сейчас не самое подходящее время, Джуни, и ты знаешь об этом». «Если бы Бог рассуждал так же, человечество никогда бы не появилось на земле… Но может, так было бы куда проще». Намджун задумчиво улыбнулся, бросил телефон на пустующее пассажирское сиденье, а когда посмотрел в сторону детского кафе, то там было уже пусто. Интересно, удалось ли матери надеть на своего сына ту пресловутую шапку?***
Чет Бейкер протяжно и почти лениво пел о том, что он влюбляется слишком быстро, когда Ким Намджун подъехал к тем самым воротам, от которых отъезжал вчера с необъяснимым грузом на сердце. Он снова здесь, вернулся, чтобы получить очередную порцию липкой грязи, ради которой, собственно, и приехал. Сегодня светило солнце, и синоптики дождей не обещали, но Ким на всякий случай все же бросил зонтик на заднее сиденье своего автомобиля. «В следующий раз берите зонт. Не выношу запаха мокрой одежды», — звучало в голове журналиста, выходившего из машины. Снова люди с автоматами, снова охранники и свинцовая атмосфера, отравляющая организм изнутри. Намджун старался не думать, что находится на территории тюрьмы, среди маньяков, воров и убийц, но окружающие виды все снова и снова возвращали его мысли в гнилое русло. Журналист, повинуясь каким-то странным рефлексам, тряхнул головой и зашагал еще быстрее. — Он Вас уже ждет, — Пак Бён Хон вместе с Намджуном зашел в корпус, где снова было тихо и пусто. — Заключенные на завтраке. — Квон что, не завтракает? — усмехнулся журналист. — Для него у нас приготовлены персональные блюда, — начальник тюрьмы самодовольно улыбнулся так, как улыбаются гордые отцы, рассказывая о достижении своих чад. — Для Вас мы тоже приготовили кое-что. — Спасибо, я не голоден. — Так распорядился господин Квон. Намджун удивленно посмотрел на Пака, едва не споткнувшись о ступеньку, но тот успешно сделал вид, что этого не заметил. Квон Джиён предпочитал классическую музыку, и каково было удивление журналиста, когда он, войдя в помещение, услышал произведение Шопена — Ноктюрн op.9 №2 (ми-бемоль мажор). Какая ирония, подумал Намджун. Ему казалось сущим кощунством слушать классику в стенах заведения, предназначенного для отбросов общества, мусора, который взял на себя роль Господа Бога. Джиёна же ничего не смущало: наслаждаясь одним из величайших творений Фредерика Шопена, заключенный максимально культурно отрезал кусочек говядины, отправляя его в рот. — Вам нравится совмещать духовную пищу с телесной? — спросил Намджун, нарочито громко хлопая за собой дверью. — Одно не может существовать без другого, — Джиён отложил в сторону приборы и вытер уголки губ чистой салфеткой. — Прошу, Ким, присоединяйтесь. Надеюсь, Вы любите говядину. — Как я уже говорил уважаемому господину Паку, — присаживаясь за стол напротив бывшего политика, Намджун незаметно для него попытался найти источник, украшающий эстетичными мазками музыки эту комнату, и его взгляд задержался на двух колонках, расположенных в углах под потолком, — я не голоден. Не боитесь, что Вас отравят? — Не кусай руку, которая тебя кормит, — Квон поднял указательный палец вверх и улыбнулся журналисту. — Если мне подадут отравленную пищу, все те, кого я регулярно обеспечиваю так называемыми поощрениями за верность, столкнутся с разродившемся кошельком. Я окажусь на том свете, а они — на грани с ним. — Конкуренты могут заплатить в разы больше, — Ким криво улыбнулся, осуждающе поглядывая на то, как мужчина потягивается. — Даже если я и уйду, то хлопну дверью так, что все эти конкуренты содрогнутся. — У Вас на все всегда есть ответ. Создается впечатление, что Вы совсем не можете быть неправым, — больше не церемонясь, Намджун достал из своего кейса пачку Treasurer. Огонёк зажигалки бегло лизнул сигарету, и журналист глубоко затянулся, бросая взгляд в окно. — Человеку свойственно быть неправым. Разница лишь в том, как преподносить свою неправоту, — Джиён отодвинул тарелку с едой, и в этот самый момент музыка затихла. Как будто кто-то специально выжидал момент. — Но Вы ведь пришли не за тем, чтобы поговорить, кто из нас прав, а кто нет. Вам интересно мое прошлое, ведь так? — Ваша жизнь, если быть точнее, — кивнул журналист, даруя все свое внимание политику, ставшему золотым заключенным. — Сколько людей ею интересовались… — Джиён задумчиво почесал подбородок и издал короткий смешок. — Большинство из них попросту хотели ее забрать. — Я сделаю практически то же самое, только брошу ее не в могилу, а на листы бумаги. Намджун любезно, практически с естественным уважением протянул Квону открытую пачку сигарет, и тот, отблагодарив, выудил одну. Табак оказался качественным, приятным на вкус и тут же попал в поджидающие его легкие. Джиёну нравилось травить свой организм, ибо только так он мог понять, что все еще способен что-то чувствовать, способен поддаваться рефлексии. Внезапно он громко закашлял, подавившись то ли дымом, то ли собственной желчью. Намджун дернулся было вперед, но вовремя осек себя и остановился, стараясь выглядеть как можно надменнее, упорно делая вид, что ему не просто плевать, но еще и в удовольствие наблюдать. — Сора, — выкашлял имя своей жены (бывшей? прошлой? существующей, но уже не с ним?) Квон, прикрыв рот ладонью, — в первую очередь, Вы хотите узнать о ней, ведь так? Личная жизнь знаменитых людей всегда была самой желаемой мишенью. — Вообще-то, я хотел двигаться поэтапно: от вашего детства и до сегодняшнего дня. — Какой Вы нетипичный человек, — Джиён цокнул языком, поднося дымящуюся сигарету к губам. — Люди любят подглядывать в замочные скважины, а Вы вежливо стучитесь в дверь. Что ж, открою Вам ее…***
Апрель, 1992 год, Сеул, Южная Корея.
Одиннадцатилетний Квон Джиён сидит на полу женского туалета в школе, которую регулярно и исправно посещал, боясь пропустить хоть одно занятие. Отец строжайше запрещал этого делать, а страх, как известно, действует на человека безотказно. Маленький мальчик не хотел расстраивать папу, поэтому старался учиться и быть одним из лучших учеников. И если в учебе ему везло, то в общении со сверстниками — нет. Его считали ботаником и неудачником. Крутые ребята вечно издевались над ним, но в тот день все границы допустимого были стерты и отброшены за ненадобностью. Если раньше Джиёна могли просто толкнуть или крикнуть в его сторону обидное словечко, то теперь толпа девчонок затолкала его в дамскую комнату и швырнула на далеко не чистый пол. — Джиён, а ты когда-нибудь целовался? — спрашивает одна с двумя хвостиками на голове. Она ехидничает и вызывает своим вопросом мальчишеское смущение и девчачий смех. — Не с игрушками, а с девчонками. — Мы видели, как ты смотришь на Сольхи! — другая, у которой была грязная чёлка, писклявым голоском озвучила вопрос, от которого мальчик покраснел, все сильнее вжимаясь в дверь одной из кабинок. — Что, хочешь с ней в кровати полежать? — Нет, он лежит только со своими учебниками, — встряла та с хвостиками и пнула Джиёна ногой. — Эй, чего молчишь? Боишься нас? — Я… я вас не б-боюсь… — заикаясь, ответил Квон, обнимая дрожащие колени руками. Он смотрел на девочек снизу вверх сквозь стекла круглых очков и понимал, что с ними лучше не связываться, если он хочет уйти отсюда в целости и сохранности. — Отпустите меня, пожалуйста, мне нужно домой. Девочки засмеялись и принялись что-то воодушевленно между собой обсуждать. Они жестикулировали руками, хихикали и оглядывались по сторонам в поисках чего-то. Джиён, воспользовавшись моментом, вскочил на ноги и хотел дать дёру, но его тут же схватили за портфель и швырнули обратно на пол. «Ведро, там, быстрее!», — закричала Грязная Чёлка. Мальчик не успел сориентироваться и задрожал от неожиданности, когда на него вылилась грязная вода после помывки туалета. Его тело пробрал неприятный холодок, промокшая насквозь одежда прилипла к телу. Он ничего не видел за стеклами испачканных очков и волос, заслонявших глаза. Он только слышал девичий смех и удаляющиеся шаги. Джиёну больше ничего не оставалось, как с льющимися по щекам слезами и всхлипами спрятаться в кабинке туалета, где он просидел добрых два с половиной часа. Его обнаружила учительница биологии. Молодая женщина была шокирована увиденным. Она отвела мальчика к директору, но он, испугавшись, что его станут гнобить ещё больше, соврал. — Я споткнулся о ведро, когда заходил в туалет, и упал в разлитую воду. — Как же ты оказался в женском туалете? — спросил директор. — Просто перепутал, — пожал плечами маленький Джиён и поправил свои очки. Директор и учительница переглянулись. Они все прекрасно понимали. Квон Джиён был мальчиком неглупым и понимал, что если и дальше продолжит унижать и обижать себя, то это никогда не кончится, и он так и останется хлюпиком, не умеющим за себя постоять. Всему есть предел, и даже белый и пушистый рано или поздно станет грязным и жестким после столь пренебрежительного обращения с собой. Тот случай в туалете для девочек стал критической точкой. Собрав всю волю в кулак, Джиён решил работать над собой и придумывать план мести всем тем, кто когда-то плюнул на его достоинство, смял и выбросил в помойку. Бойтесь терпеливых, ибо гнев их будет подобен Армагеддону. Первые попытки отомстить ненавистным обидчикам оказались провальными. Только в бульварных романчиках у главного героя получается все и сразу. Когда Джиён был готов дать отпор, одноклассники, преимущественно мальчики, имеющие несгибаемый авторитет, затащили его после уроков за гаражи и избили до полуобморочного состояния. Детская, в особенности подростковая, жестокость — одна из самых страшных вещей в мире. Джиёна толкнули к старому, ржавеющему гаражу, который жалобно задрожал под весом мальчишеского тела, и сказали, что если он еще раз посмотрит в сторону Сольхи, живым ему до дома не добраться. — Ты, дерьма кусок, понял меня?! — яростно плевался парень по имени Джунг, хватая Джиёна за лацканы школьного пиджака. Он ударил Квона по лицу, отчего на скуле жертвы образовалась свежая кровоточащая ранка, дополняющая разбитую губу и рассеченную бровь. — Это моя девчонка, и я не позволю таким дрочерам, как ты, пускать на нее слюни. — Тише будь, ты его убьешь сейчас, — вступился один из друзей Джунга. — А может, я этого и добиваюсь, — Джиён еще надолго запомнит эту злостную улыбку, которая будет сниться ему в правдоподобных кошмарах. Родители забили тревогу, когда их единственный и любимый сын, на которого они возлагали огромные надежды, особенно отец, пришел домой избитый, грязный и в рваной одежде. Они усадили мальчика за кухонный стол. Мать носилась с лекарствами и мокрыми полотенцами, глотая горькие слезы, а отец, даже в такой ситуации стараясь держать марку и статус, выглядел спокойным и серьезным. Он спрашивал сына, кто его избил, почему, за что… Коктейль из навязчивой заботы и упорства выудить правду шарашил Джиёна по и без того тяжелой и ноющей голове. Мальчик не хотел жаловаться, не хотел рассказывать родителям о том насилии, которому ежедневно подвергался. Он хотел быть самостоятельным и без посторонней помощи решить те проблемы, что засосали его в вязкое болото. Рано или поздно пробьет тот час, когда справедливость восторжествует, и виновные будут наказаны. Квон Джиён слишком долго терпел едкие слова, неосторожно брошенные в его адрес, регулярные побои, случайные пощечины, подножки, опрокинутые на голову ведра, девочек и мальчиков, толкающих его прямо под колеса несущихся мимо машин… Это была донельзя типичная история школьника, подвергшегося травле. Не хватало только родителей-алкоголиков и прочих неблагополучных родственников, но хоть здесь Джиёну повезло. Наступало лето. То самое время года, когда школы закрывались на каникулы, а дети наконец-то получали долгожданную свободу. Был последний урок в этом учебном году. Учительница лениво рассказывала ученикам биографию Чон Чхоля, который написал «Одинокого журавля». Дети не хотели слушать это занудство и судорожно считали минуты до конца их мучений, периодически поглядывая на настенные часы. Осталось совсем чуть-чуть: прозвенит звонок, и они смогут убежать в объятия добрых каникул, забывая, что такое уроки, контрольные и домашние занятия. И если добрая половина ребят мечтательно поднимала глаза вверх, совсем не сосредотачиваясь на происходящем, то Джиён, которому на днях исполнилось 12 лет, сверлил взглядом затылки тех, на кого строил грандиозные планы. Сегодня он сел на заднюю парту, чтобы иметь полный обзор на класс. Он должен был быть в курсе, кто сегодня присутствует, а кого нет, кто с кем, во сколько и куда уйдет. Джиён внимательно вслушивался в расползающийся по периметру шепот в попытке вытащить из запутанного клубка слов ту самую ниточку, за которую он сможет зацепиться. — Джунг, продолжай, — слишком громко и жестко сказала учительница, чтобы этого не заметить. Джиён выпрыгнул из мира ласкающих его самолюбие фантазий и уставился на того самого парня, который избил его больше месяца назад. Джунг встал из-за стола под пристальным взглядом учительницы и любопытным взглядом класса, опустил голову и молча насупился. — Ты что-то так увлеченно рассказывал нашей Сольхи. Видимо, это что-то гораздо интереснее того, о чем рассказываю я? — Нет, учительница, простите, — отчеканил Джунг, краснея от того унижения, что так неожиданно пало на его душу. — Я вынуждена попросить задержаться тебя после урока. Вот, — учительница с демонстративным хлопком опустила на свой стол книгу «Одинокий журавль», — пока не прочитаешь от корки до корки, домой не пойдешь. У меня нет времени сидеть с тобой, поэтому я попрошу Джиёна проследить, чтобы ты не сбежал раньше, чем откроешь первую страницу. Джунг обернулся назад и посмотрел на Джиёна так, что если бы глаза умели стрелять, Квон уже давно лежал бы на полу с парой дырок в области сердца. Прозвенел звонок, и мальчишки и девчонки, крича от радости, запихали тетради, ручки и учебники в свои портфели, вскочили со стульев и рванули прочь, в коридор, который наполнился детским шумом радости и веселья. Временно беззаботные, почти как временно безработные, они неслись в сторону дверей, чтобы выбежать на улицу — к теплому солнцу, в радушные летние объятия. Квон Джиён тоже встал со своего места и стал медленно складывать школьные принадлежности в рюкзак. — Правильное решение, Джиён, мыслишь в верном направлении, — Джунг улыбнулся и направил в сторону одноклассника указательный палец. — Тебе лучше свалить, если хочешь провести это лето не оглядываясь по сторонам. Он рассуждал и говорил не как двенадцатилетний мальчик, а как взрослый парень, многое повидавший на своём веку. Его угрозы были вполне естественными и имели под собой твердую почву, и Джиён знал об этом как никто другой, но сегодняшний день станет финалом истории, в которой он выступал жертвой школьного тирана-одноклассника. Совсем скоро они поменяются местами, и роль жертвы достанется тому, кто прежде держал в руке тяжелый кнут. Забросив портфель на одно плечо, Джиён вышел из класса и закрыл за собой дверь. Мальчик огляделся по сторонам: в коридоре было пусто, а кабинеты были закрыты. Значит, добрая половина школы покинула ее пределы, а если кто и остался в стенах учебного заведения, то это ненадолго. Квон уверенно ускорил шаг, направляясь в сторону туалета для мальчиков. Он все рассчитал: уборщицы заглядывали сюда дважды на дню — утром и после обеда, когда ученики расходились по домам. Последний рабочий день перед летними каникулами по всем правилам укорачивали на пару часов. Уборщиц быть не должно, так что мальчишка без свидетелей прошмыгнул в уборную, заранее убедившись, что там действительно никого не было. Джунг расслабленно развалился за учительским столом, забросив на него ноги. Ощущая себя королем положения, парень положил руки за голову и смотрел в открытое окно. Он решил посидеть тут пару минут (не приличия ради, а чтобы вдруг случайно не попасться учительнице на глаза), а потом свалить домой, чтобы как следует выспаться и ночью отправиться вместе со своими друзьями-идиотами бессмысленно бродить по ночным улочкам Сеула. Для образа самого настоящего школьного раздолбая ему только не хватало папироски между зубов, фингала под глазом и выбитого зуба. И ведь правда не хватало, особенно двух последних пунктов. Дверь в класс раскрылась слишком резко и ударилась о стену. Джунг подскочил от неожиданности и свалился на пол со стула, который предательски качнулся назад и сбросил с себя груз в виде худощавого тела в мятой школьной форме. Униженный и оскорбленный, Джунг вскочил на ноги, задевая бедром парту. Она, бедная, жалостливо скрипнула и отъехала в сторону. — Ты че, охренел?! — повысил голос Джунг, глядя на стоящего в дверном проеме Джиёна с полным ведром в руках. Джиён долго не решался сделать то, что планировал. Попросту оттягивал момент, наслаждаясь им в полной мере. Это было непередаваемое чувство власти, когда ты знаешь, что вот-вот свершишь нечто очень важное и значимое, и это важное и значимое отразится на жизни того, ради кого ты вообще все это затеял. Ты думаешь, анализируешь, наблюдаешь и прокручиваешь в голове все те же картинки, от которых трепещет все твое нутро. Наверное, именно поэтому маньяки всегда идут к своим жертвам слишком медленно, чтобы пропустить через себя возбуждающее ощущение власти над человеком. Ты знаешь, что заберешь чью-то жизнь, и только тебе решать, как именно это сделать. Жертва целиком и полностью принадлежит тебе, ты словно держишь в руках невидимое пульсирующее сердце. Оно еще бьется, но ты можешь крепко стиснуть его пальцами в любой момент. Джиён не собирался забирать жизнь у Джунга — просто хотел научить ценить ее сильнее, ведь именно в тот момент, когда человек оказывается на грани жизни и смерти, он понимает, насколько это прекрасно, жить. — Решил убраться в классе? — Джунг кивнул в сторону ведра. — Нет, хочу прибраться в твоей голове. Джиён прошел дальше, поставил ведро на пол совсем рядом с одноклассником и посмотрел на него, будто чего-то выжидая. — Слушай, говнюк мелкий, тебе меня лучше не злить. Сегодня я в хорошем настроении и позволю тебе уйти прямо сейчас, — Джунг встал вплотную к Джиёну, заглядывая тому в глаза. — Вали, пока я добрый. Не успел Джунг опомниться, как чужие руки схватили его за плечи, крутанули на 180 градусов и нагнули вниз, прямо к ведру. Парень не удержался на ногах и, поскользнувшись, упал на колени, ударившись ключицами о жесткие и неровные края металлического предмета. Издав сдавленный стон, Джунг дернулся в попытке вырваться, но на свое удивление обнаружил, насколько Джиён может быть сильным и тяжелым. — Видишь свое отражение? — прерывисто спросил Джиён, удерживая извивающегося парня руками. — Оно такое же грязное и гнилое, как эта вода. — Что за дерьмо ты тут устраиваешь, сука? — крикнул Джунг, дергаясь вперед, отчего его нос коснулся дурно пахнущей воды. — Че за херня?! — Тебе лучше не знать, что там, но я принес это из туалета для мальчиков, — Джиён улыбнулся, а после, заняв удобное для себя положение, чтобы крепко держать Джунга, схватил его одной рукой за скрещенные за спиной запястья, а другой за волосы и резко опустил чужую голову в воду с туалетными помоями. Послышалось характерное бульканье. — Надеюсь, ты хорошо меня слышишь. Впредь никто не будет меня унижать. Ни твои друзья, ни влюбленные в тебя и твою компанию дегенератов девочки. Я больше не позволю обращаться с собой как с куском дерьма, которое наверняка уже попало в твой рот. Джиён достал из воды голову Джунга, и тот стал жадно глотать воздух, откашливаться и выплевывать куски чего-то зеленого и коричневого. Квон практически оседлал спину одноклассника, одним коленом упираясь в пол. Что-то перевернулось внутри Джиёна, и тот образ прилежного мальчика, который никогда не прогуливал уроки и скромно стоял в тени, испарился навсегда. — Сука! — кашлянул Джунг, совершая очередную бессмысленную попытку подняться на ноги. — Ты, мелкий засранец, еще пожалеешь об этом! Квон еще раз опустил голову Джунга в воду, выждал несколько секунд, а затем, швырнув одноклассника на пол, перевернул его на спину, вылил на него содержимое ведра, и пока тот судорожно вытирал испачканное лицо, схватил его за воротник рубашки, хорошенько встряхнул и ударил прямо в челюсть. Раздался характерный хруст, по которому Джиён понял, что сломал мальчишке челюсть (на самом деле это был вывих, но Джиёну нравилось думать, что это перелом). — Слушай сюда, — Квон нагнулся к однокласснику, стараясь терпеть исходивший от него запах дерьма. — Я слишком долго терпел, но резина лопнула. Это мое первое предупреждение, и если захочешь, то последнее. Не суйся ко мне. Ты не знаешь, на что я буду способен в следующий раз, потому что с фантазией у меня все хорошо, ты уж поверь. Я придумаю более изощренный способ наказать тебя. А шайке своей передай, что если решите напасть кучкой, то я позже достану каждого из вас. Понял ты меня? — Пошел ты, — Джунг плюнул в лицо Джиёна и набросился на него с кулаками, но неудачное положение сыграло свою роль: стоило парню дернуться вперед и ударить противника в живот, стараясь повалить на бок, как руки, которые пару минут назад окунали его в ведро с дерьмом, прижали его обратно к полу, а чужое колено до боли уперлось в паховую область. — М-м-м! Больно, твою мать!!! — Ничего, потерпишь, — зашипел Джиён, давя коленом еще сильнее. Он видел, как исказилось лицо Джунга от невыносимой боли, и злорадно улыбнулся. — Самое время платить за свои ошибки. — Отпусти, пожалуйста! Мне реально больно, пусти! — извивался и стонал Джунг, но тут же умолк, когда получил сильный удар в лицо.Журавль всегда парил под облаками, Но как-то с высоты спустился вниз. Наверно, посмотреть он захотел, Как на земле у нас живется людям. Они его исправно ощипали - И к небесам он больше не взлетел!
***
Намджун курил третью по счету сигарету и наматывал круги по комнате. Он часто слышал о детском насилии, о том, насколько жестокой может быть травля в стенах школы и даже вне, и радовался про себя, что не испытал эффекта сей чумы на собственной шкуре. Как утверждают психологи, трещины на нашей психике появляются из-за проблем тяжелого детства. Их можно назвать неким отражением наших отклонений, страхов, фобий, наклонностей… Самые страшные и извращенные маньяки подвергались насилию в детстве, и это повлияло на их дальнейшую жизнь. Точнее, на существование, в котором они постепенно превращались в паразитов, отравляющих все, к чему прикасались дрожащими руками. — Чтобы горшок стал твердым, его засовывают в печь, — кивнул сам себе Намджун, бросая окурок в пепельницу. — Вы убили его? — Разумеется, нет. Я был слишком мал, чтобы брать на себя такую ответственность, — Квон Джиён отрицательно мотнул головой и стал наблюдать за тем, как журналист подходит к окну, зарывается пальцами в густые волосы и убирает их назад, прикрыв глаза. — Он убил себя сам, когда узнал, что я трахаю его Сольхи. Повесился от неразделенной любви. Ему было 16 лет. Какой прекрасный возраст для самоубийства, не так ли? По самой жестокой иронии именно в этот момент в колонках заиграла опера «Паяцы». Намджун истерично улыбнулся, пряча руки в карманах своих брюк. Смейся, паяц, над разбитой любовью! Смейся, паяц, ты над горем своим! — Выключите, пожалуйста, это невыносимо, — попросил Намджун, садясь за стол. Джиён хлопнул в ладоши, и музыка перестала. — Спасибо. — Никогда не думал, что журналисты могут быть настолько чувствительными. Вы ведь знали, на что шли, когда просили встречу со мной. Так зачем же вам, человеку души, общаться с такой тварью, как я? — Это моя работа. — Травить свою психику? — Джиён вопросительно улыбнулся. — И Вы туда же… Все люди в этом мире добровольно ищут дьявола, потому что любят страдать. Всем нам нужен не только пряник, но и кнут. — Как Вы узнали, что он повесился? — Ким решил перевести тему, чтобы вновь не ударяться лицом в грязную философию, в которой чертовой правды было больше, чем в счастливых улыбках ангелов. — Нам сообщил директор. Как раз в этот момент я гладил Сольхи между ног под партой, — Джиён ткнул языком во внутреннюю сторону щеки и, положив ногу на ногу, прислонился плечом к холодной стене. — Он зашел в класс и с прискорбным видом рассказал о трагедии, которая обрушилась на семью Джунга. Все с грустными лицами опустили головы и замолчали. Я грустил лишь потому, что так и не смог довести Сольхи до оргазма. И знаете, мне кажется, она расстроилась по той же причине. — Травля действительно прекратилась после того случая в классе? — спросил Намджун, потирая ноющие от боли виски. — Нет, ко мне все еще лезли пару раз, но я ясно дал понять, что делать этого не стоит. Например, одну девчонку я подкараулил после школы и обрезал ей все косы к херам собачьим, — Джиён неопределенно махнул рукой в воздухе, как бы сожалея обо всем, но это было напускной фальшью. — У большинства рабская психология. Чем ты хуже относишься к людям, тем они лучше относятся к тебе. — Но ведь есть исключения. — Исключения только лишь подтверждают правила, — Квон призывно посмотрел в глаза Намджуна и слегка улыбнулся, будто не желая, чтобы журналист увидел это. — Вы все еще не хотите узнать про Сору? — Мне кажется, или она навсегда останется особенной для Вас женщиной, раз Вы так рветесь рассказать о ней? — теперь улыбался Ким. — В жизни каждого мужчины должна быть особенная женщина, чтобы сердце продолжало трепетать, даже если она поступила как конченая сука. Хотя так даже лучше, ибо боль в разы сильнее счастья. Она хочет, чтобы ее чувствовали, и остается с тобой навсегда, а вот счастье мимолетно.***
По дороге домой Намджун прокручивал в голове сказанные Джиёном слова: «Боль хочет, чтобы ее чувствовали». Он так и не услышал ничего о той самой Соре, но бывший политик пообещал рассказать все завтра, когда они снова встретятся. «Нужно уметь дозировать общение, иначе может вырвать от передозировки», — сказал Квон, когда журналист собирал свои вещи. И ведь он был чертовски прав, ибо Намджун понимал, что у него нет ощущения переизбытка. Наоборот, его затягивало все больше и больше, и как бы они ни презирал Квон Джиёна, общаться с ним было своеобразным удовольствием — больным, искаженным, сломанным. Главное — не подсесть.