Une aventure merveilleuse

Время неумолимо, своенравно и беспокойно: на месте никогда не стоит. Это всем известный факт. Только вот кажется иногда, что в самые ответственные минуты оно срывается с места и начинает бежать вдвое быстрее, только бы человек сделался раздосадован. С временем, как Кэрролл писал, не договоришься. Время текучее, торопливое, и... - ...и у нас его нет, - пробормотал Бенедикт Фостер, криво нахлобучив шляпу и уже слетая вниз по ступенькам ресторана. - Два глупца! О чем мы только думали? Это был вопрос из тех, что не требуют ответа, и потому Феликс промолчал, только лишний раз взглянул на карманные часы. Нервная секундная стрелка отсчитывала свой дерганый ход. Секунды складываются в минуты, минуты - в часы, а часов, быть может, еще хватит... Где-то за туманной лондонской пеленой уже вовсю полыхал закат; видно было только блеклый цвет, разлившийся далеко на горизонте. Холодало. Ветер трепал за воротник. Феликс поспешил за однокурсником, прыгая через две, а то и три ступеньки, и беспокойно озираясь по сторонам. - ...вернуться до полуночи, как обещала крестной фее однажды Золушка, - без всякой улыбки пошутил Фостер, распахнув настежь дверцу автомобиля. Он хмурился каждый раз так, что приятное юношеское лицо студента вмиг превращалось в мрачную ипохондрическую гримасу, и Феликс, как бы его ни беспокоила перспектива опоздания, не мог не позабавиться. Сердце стучало быстро, как будто требовало бежать со всех ног. Но что бежать? до Оксфорда пешком не добежишь. Ко всему прочему, автомобиль, долго простоявший на холодной улице, никак не желал заводиться. Взъярившись, Фостер, усевшийся уже на водительское сиденье, выбрался наружу и пнул колесо, будто это чем-то могло помочь. Феликс то и дело бросал взгляд на часы; он расслышал негромкую ругань молодого человека в адрес «Жестяной Лизоньки» и почему-то усмехнулся, сам не зная, что нашел веселого. «Верно, две Золушки, - подумалось ему, - только наверняка комендант не будет так же добр, как и принц, если в полночь нас не будет на территории колледжа» - Это твое второе опоздание, так? - Фостер снова сел за руль и обернулся к Феликсу, устроившемуся рядом. Автомобиль тронулся и быстро набрал скорость, опасно близкую к наибольшей дозволенной. Феликс изучающе уставился на приборы и потому ответил не сразу. А затем вдруг опомнился: нет, не второе! - Третье, - он небрежно повел плечами. Фостер в ответ ухмыльнулся: - Выгонят, если не успеем. - Если, - лаконично ответил Феликс и на том счел разговор законченным. Он отвернулся, глядя, как мимо проносятся укутанные дымкой здания лондонских окраин. Ему совсем не было страшно. Только немного сосало под ложечкой от недоброго волнения. Бояться было совсем не нужно - ничему не поможет страх, он не лекарство от собственного легкомыслия; наоборот, порой кажется, что время, как пугливая лошадь, чувствует его и начинает бежать еще быстрее. Быстрее!.. Как автомобиль, проносящийся со скоростью, которая в другое время показалась бы изумительной, а сейчас только заставляла с тоской думать о том, что это не максимум, не предел. Приятели ни о чем больше не говорили. Фостер то хмурил брови, вглядываясь в дымку, то фыркал, то снова нажимал на газ. Пятнадцать миль в час. Двадцать. - Поосторожнее, - негромко заметил Феликс. - Будет совсем нехорошо, если нам вдруг попадется полиция. - Мы ведь уже покинули город, разве не видишь? - раздраженно откликнулся студент. Когда он спешил куда-то, вечно становился мрачным и злым. Феликс, наоборот, сохранял спокойствие. И не торопился. И иногда опаздывал. Да, только теперь он заметил, очнувшись от мыслей, разобрав сквозь освещенный догорающим закатом туман очертания далеких телеграфных столбов, похожих на миниатюрные Эйфелевы башни, что окраины давно стали пригородными полями и лугами. Бесснежной зимой они казались бесплодными пустынями, удивляя спокойной тоской. Столбы были неблизко, проносились мимо медленнее, и казалось, что автомобиль замедлил ход. Приборная панель говорила обратное, но Феликсу все казалось, можно ехать быстрее, и он сидел как на иголках, кусая язык, чтобы не сказать Фостеру об этом. Теперь, с тех пор, как взгляд перестал считать проносящиеся мимо дома, время тянулось медленнее. Какое оно странное, это время, будто бы его нельзя измерить; отчего об этом еще не писали философы? Неужели никто не думал, размышлял Феликс, как сильно может различаться восприятие времени? Недаром пишут в сказках: «Долго ли, коротко ли...». И снова сказки! «Сказки, Феликс, тебя не спасут. Тебя сегодня выгонят из университета, если быть точным, это случится не сегодня, а в первом часу ночи следующего дня, когда ты будешь разъяснять коменданту свою философию восприятия времени» Он упрямо мотнул головой собственным мрачным мыслям. Есть еще время. Как бы ты ни воспринимал его, только часы скажут, н е т его или оно е с т ь. И они же напомнят, как оно течет. - Только бы успеть, - пробормотал Фостер, - иначе нам конец, и тебе, и мне тоже. Феликс ему не ответил. Дорога шла мимо рельсового пути, отделенная от него невысокой оградой; вдоль этого забора еще лежали последние клочья недавнего растаявшего снега. Феликсу казалось, он слышит, как тикают карманные часы, хотя это и невозможно было за шумом двигателя. Ветер бил по щеке. Немного слезились глаза. Сказывалась усталость. Давно отгорел закат... так странны эти туманы: не разберешь, день или вечер; похоже, та дивная часть сумерек, когда солнце уже за горизонтом, но еще недолго светло. Туман был такой плотный, что казалось, его можно было сжать в руке. Он окутывал мчащийся автомобиль мягким одеялом, и свет фар пробивался сквозь этот дымчатый пух едва на несколько шагов: что могли сделать два маленьких фонаря, если через английскую завесу не могли прорваться лучи огромного пылающего солнца?.. Феликс услышал грохот сминаемого железа прежде, чем почувствовал сам удар. Будучи в первую секунду вжатым в сиденье, он не успел еще сообразить, что в темноте и дымке, видимо, Фостер не заметил крутизны поворота. В следующую долю момента смешались верх и низ, перед глазами резко потемнело и поплыло, хотя больно, казалось бы, совсем не было; он мало что видел, когда ощутил себя лежащим ничком на стылой и мерзлой земле, влажной от стаявшего снега, а под рукой - что-то холодное, твердое, железное, видимо, обломок ограды. Феликс еще ждал вот-вот боли, ведь так обычно бывает, когда пролетишь пару метров и окажешься подобным образом на земле загребать ладонями грязный от дыма и выхлопов снег; но вместо того он ненадолго потерял сознание. Он так и не знал потом, сколько лежал без чувств. Может, несколько секунд, может, минуту. А может, и вовсе около получаса. Часы где-то выпали из кармана. Они не тикали, двигатель не ревел; отныне была тишина, не было никакого движения, а значит, времени не существовало. Не существовало ничего. Было, в общем-то, хорошо. Даже спокойно. Только мешал проклятый осколок под рукой. Осколок ли?.. Феликс, быть может, еще долго продолжал балансировать между пониманием происходящего и блаженным забытьем, не помня ни о Фостере, ни об университете, если бы он, даже лежа лицом в землю, не увидел боковым зрением далекий свет. В тумане, где-то впереди, мелькнуло маленькое светило, такое крохотное, что едва было похоже на свет фонаря. Он был приглушенный туманом, но тем не менее различимый, и приближался со скоростью двух встречных автомобилей. В этот момент наступило отчетливо ясное осознание и пространства, и времени, и той железной холодной балки под рукой, которая оказалась не иначе как самим рельсом, едва вибрирующим, как в волнении, из-за приближения поезда. Феликс не знал, где нашел в себе силы, но инстинктивно вздрогнул и успел скатиться с насыпи вниз, прежде чем его оттолкнуло дальше ударной волной, а скорый лондонский пронесся мимо с фантастическим торжественным грохотом, с железным пением, выстукивая колесами по колее сбивчивый ритм совсем рядом, совсем близко. Пружинили рессоры. Темное облачко дыма тянулось над вагонами. Феликс долго не мог отдышаться. А время - тем временем - шло. Видимо, не в этот вечер он научится не опаздывать.