Une aventure merveilleuse

Феликсу трудно рассказать, где он живет. Все по той причине, что живет он везде: и в Москве, и в подмосковном Архангельском, и даже в крымском Кореизе, не говоря уже о столице. «А откуда ты родом?» - спрашивает его кокетливая француженка в каком-то кабаре, усевшись на стол и тонкую, обтянутую шелком ножку закинув на ногу. Феликс мог бы пуститься в объяснения, но обстановка вовсе к тому не располагает, а музыку с латинским ритмом приходится перекрикивать. Потому он ограничивается тем, что говорит: «Я родился в Петербурге». «А расскажи мне про этот город», - шелестит голосок у его щеки, губы касаются хрящика уха. Это тот случай, когда неважно, что говорить, главное - говорить: много, с увлечением, чтобы дать повод себя восторженно слушать. Но Феликс вспоминает вдруг, что очень холодно и удивительно сейчас в Петербурге - ни один Париж не сравнится с его морозным, проникающе иглистым февралем. Что февральские ночи непроницаемо черны, а в черноте совершаются преступления и чудеса. Ему вдруг хочется рассказать, как звенят колокольчики во мгле ночной, автомобили разбрасывают снег, блестят свечи, огни и бусы, а в то время, как вся Россия приготавливается к весне, Петербург только расходится зимней вольницей затянувшихся, нескончаемых Святок. Февраль в Петербурге разливает чернила по небу. Снег замерзает на поводьях колясок, на упряжках, на шапках извозчиков, на лепнине фасадов и на ажурных кованых балконах. Крыши укутались в снежные шинели, а крохотные, как комарики, снежинки вальсируют в фонарном свете. Свет брызжет по главным улицам, зазывая на вальс. Он золотой. Контраст между белоснежным земным покровом и непроницаемо черным небом с жемчугами далеких звездочек он расцвечивает во все цвета. Красный атлас шалей он превращает в закатный багрянец, синюю парчу дамских подолов - в ведьминский фиолетовый, а у черного цвета фраков и сюртуков появляются тысячи оттенков. Ветер сносит со всех четырех сторон: вот петербургский вальс!.. Оставаться на улице опасно. Как свет из окон, из глаз брызжут слезы от ветра. Можно продрогнуть до сердца. В экипаж - и вдаль, как русской тройкой - ввысь!.. Лошадиные ноги тонут в свежем снегу. Застряв в сегодняшней пороше, невольно подумаешь, что где-то во сне тебе снилась весна. Пожалей своих ног, жди, пока упрямица лошадь дошуршит по снегу до нужного порога. Какая погода!.. В петербургском вальсе кружится ветер со снегом. Вот и знакомое крыльцо парадной на Невском проспекте. За ним - музыка, снова вальс, суматошный, как снегопад, и веселый, как весна. Кто звал тебя сюда, гость?.. Ждет ли тут что-то хорошее? В приличных обществах и в цыганских подвалах, в кабаках и дворцах, в ресторанах и на званых ужинах веселится, поется, танцуется. В передней растет груда снега. Раскрасневшиеся от мороза лица смущены. Глаза горят, как свечи. Изумительно, но именно в часы, когда ты заперт в четырех стенах разгульным морозом с Финского залива, особенно остро ощущаешь какую-то неведомую прежде свободу: вслед за ветром поезжай куда хочешь, с кем захочешь, и никто не проследит за тобой!.. К князьям ли, к актерам ли, к цыганам ли, к любому огоньку. Сколько в Петербурге огней! Золотом горят фонари, окна, улицы, оно льется как мед, плещется как Нева, а сама река скромно укрылась неровным морским льдом и сверху натянула покрывало снега. Она устала и спит до весны, чтобы весной прогрохотать утробную, трубную песню наводнения. Но когда придет весна? да и будет ли она?.. Маленькая собеседница ежится от холода, притаившегося в колючих, хоть и французских, фразах Феликса. Увлекшись, он может долго говорить и описывать, от одного предмета прыгая к другому, и в его рассказе сливаются воедино факелы маскарадов, плеск вина, голос императрицы, пение матушки, цыганская гитара, кафетерийная пляска, актерские ленты, звонки трамваев ветер, ветер, огни. В Петербурге такая зима - и так будет всегда. Феликс не знает еще, конечно, что скоро будет ждать столицу - уже на следующую зиму: закроются ставни и погаснет электричество. Трамваи будут стоять на рельсах, как полные мертвецами гробы. Город погрузится в тревогу, окна - в сон, но к людям сон не придет. Одно, впрочем, Феликс знает хорошо: после любой тревоги наступает затишье, вслед за зимой идет разливистая весна. В Петербурге весна длится все лето. Ночи бледнеют. Фонари выцветают, город выбеляется в белые, серые, голубые тона. Небо от полудня до полуночи не меняет красок. Наступает июнь - время шума моря, плеска кораблей, белых ночей. Не дано послушать петербургских ночных симфоний тому, кто никогда не видел белую ночь. Льется сумрачный свет. Все краски, что есть, подчиняются холодной невской доминанте. Течет серо-голубая река и вылизывает свои гранитные застенки, за волною идет волна. Спешат экипажи, люди таращатся в небо, находя в нем лирический лад. Пробуя воздух на вкус, ощущаешь в нем что-то морское, влажное, еще не соленое, уже не земное. По мокрым мостовым стучат колеса и подковы. Распахиваются двери на балконы, с уголков крыш стекают остатки дождя. Фонари не горят, застыдившись того, как померкло их зимнее золото. Чудится: каждый камушек мостовой здесь не такой, как во всех иных местах на земле, как будто он несет на себе гордость оттого, что по нему ступала нога стройной императорской лошади. Раскроешь окно - утонешь в море не синем, не сером, не белом даже, а такого оттенка, какого бывает только июньское небо в Санкт-Петербурге. Все сдвигается и меняется: вот, день поменялся местами с ночью, небо опрокинулось. Только и видишь из своего окна, как в отражении зеркала, рябь холодного канала, стройные женские силуэты на набережной и изгибы мостов, напоминающие покатые плечи царевен. Ни один крик не разрушит молчаливую симфонию, в которой слились стены дворцов, сияющие шпили, церковные купола, подвалы доходных домов, мачты последних парусников, плещущиеся лужи - и Нева. Ее присутствие ощущается везде, как будто бы она примеряется снова выйти из берегов и покрыть собой весь город. На отшлифованной током вод гранитной набережной с весны остаются следы ее буйного наводнения. Таков Петербург: своенравный, немилосердный, гордый, как жемчуг в короне, черненое серебро. Только в курильнях опиума здесь жарко. Это город, где сходят с ума, всяк по-своему. Но другого такого в мире всем не найдешь. «Что мне Париж, - честно говорит Феликс, - он хоть и красив изумительно, да все же о красоте можно спорить, а вот Петербург ни с чем не сравнишь». Ему не верят. Потому что они - не видели. Они боятся холода и достоевского безумия. Опасаются города, в котором не бывает лета. «Да вам ли, - думает Феликс, - меня понять!» Будучи родом с Севера, с берегов Финского залива, он один знает: после любого февраля наступает июнь, а из любого в Парижа в Петербург рано или поздно судьба возвращаться.