Une aventure merveilleuse

Боже!.. и это зовется скукой? Николай презрительно усмехается в ответ на такое восклицание. Феликс как не понимал - так и не понимает. Скучно ему, видите ли! И чего брату не сидится... Феликс качает головой, но улыбка сама по себе так и появляется на лице. Улыбка коварная, беспокойная, ветреная; да, так усмехается человек, задумавший нехорошую шалость. Но - только шалость!.. может ли Феликс придумать что-нибудь нехорошее? Он того не умеет. Даже не представляет, как люди могут намеренно желать кому-то зла. Слишком много видел красоты. Слишком много хочет красоты. - Ты веселья не видел, - Николай таинственно подмигивает, - гимназист, зануда! Испуганный мопс прячется под кровать. Феликс не то фыркает, не то смеется, сам не понимая, чего от него хочет старший брат. Да, пожалуй, нет удивительного в том, что Николаю в отцовском доме скучно; на воле молодому человеку всяко веселее. - Я могу тебя со своими университетскими друзьями познакомить, - сообщает Николай, - если ты, конечно, захочешь. А он говорит это таким тоном, что Феликс, до того смеявшийся - из чистого упрямства! - вдруг осознает: хочется. Собственно, ему и так много чего хочется: всего, чего еще нет у младшего избалованного сына одного из богатейших княжеских родов, например, чтобы можно было горланить песни весь вечер напролет, убегать из дома ночью и в ночь, путешествовать по свету - и желательно в одиночку, чтобы в любой момент сорваться - и лететь, бежать, в лес или в горы, или в море, гулять по миру кочевником, чтобы степь, лук и стрелы - уж в степи-то можно по ночам петь... Феликсу хочется чего-то нового по три раза на день, и когда отец указывает, что шестнадцатилетнему обалдую-гимназисту лучше бы унять свои абсурдные желания и взяться за ум, он совсем падает духом. Все, пропал. Началась шальная жизнь. - Поленька, хочешь, куклу подарю? - Николай за плечи вталкивает брата в комнату. - Держи, глянь, пышный какой, не любит наших друзей. Ну-ка, покажи ему самовар! А то Фелька у нас и жизни-то толком не видел... Поленька ставит самовар в третий раз за вечер. Мопс забился куда-то в уголок за диваном, подальше от шума, и там где-то и шляется, хотя гости давно уже разошлись; Феликс уверен, собачонок его только и мечтает, чтобы поскорее вернуться в место более спокойное, чем эта маленькая гостиная, где в считанные минуты воцаряется невообразимый беспорядок, где керамические чашки давно все побили (вышло случайно!) и теперь пьют из глиняных, пока Николай обещается подарить новый сервиз, где в начищенный медный самовар смотрится хозяйка и разглядывает, к лицу ли ей новые румяна и черная подводка угольком. Николай вольготно валяется на диване, закинув ноги на высокий подлокотник. Он Поленьку обожает, она, хоть из простых, ему и любовница, и друг. Украдкой смотрит на себя в тот же самовар. Феликс вертится на краешке стула. Все ему интересно и захватывающе. Он даже почти не слушает, о чем рассказывает брат; слова будто протекают мимо ушей. - ...и у меня будет своя труппа, - заканчивает Николай, - если не возьмет к себе Станиславский. Устроим вольный театр. - Театр-то театром, - смеется Поленька, - а из кого труппу ты сколотишь? - Как - из кого? У меня есть уже два... нет, даже три, - Николай вытаскивает мопса из-под дивана, - актера. Ты, Фелька и Клоун. - Я в актеры не пойду, - живо отзывается Феликс. - Вот еще! По тому, как переглядываются Николай с Поленькой, он мигом понимает, что историю про его дебют в домашнем театре брат уже рассказывал. История, собственно, была непримечательная, но если расписывать в красках... Феликс готов был голову дать на отсечение, еще лежит где-то фотокарточка его десятилетнего, одетого в костюм злого гнома. Так и разочаровался Феликс в театральном искусстве. - Ну уж нет, - Николай рывком садится на диване и закидывает ногу на ногу. - Ты, дружок, талантливый. А талант пропадать не должен. Феликс высказывает сомнение. Но все-таки с Николаем и его приятелями весело! А что в мире может быть прелестнее воли, веселья да еще, пожалуй, красоты?.. Николай наигрывает на гитаре что-то певучее и легкое, вместо слов не то бормоча, не то мыча под нос. Феликс подпевает. Полечка уверяет, у него блестящее сопрано: голос еще не начал ломаться. Юноша и сам собой доволен. У них с Николаем выходит неплохой дуэт, а подвывания Клоуна, который тени своей боится, добавляют особую изюминку. Впрочем, известно, что лучше всех в Петербурге поют цыгане. С ними никто не сравнится. - Айда к цыганам, - зовет Николая сокурсник, заглянув в только что прикрытую Поленькой дверь. Цыгане живут на окраине, держатся особняком, но гостей любят. Феликс знает, что к ним все ходят слушать песни, а заканчивается почему-то тем, что проигрывают в карты добрую горсть золотых; это, говорят, особое цыганское очарование. Николай, впрочем, не игрок. Он и сам поет. И, конечно же, от веселья не откажется. - Пойдем с нами, - он рассеянно взъерошивает волосы Феликса, - тебе понравится, зуб даю. Феликс критически осматривает себя в зеркале и дергает манжету гимназического мундира, который положено носить постоянно. Да уж!.. Куда ему гулять по ночам. Узнают ведь, а узнают - влетит если не от директора гимназии, то от отца непременно. - А мы тебя переоденем, - Поленька подмигивает ему. - Да так, что никто не узнает. Погоди-ка... есть мысль! - она стрелой несется к платяному шкафу и распахивает его настежь. Поленька испытывает к Феликсу чувство вседозволенного обожания. Ему порой кажется, Николай совсем не шутил, когда передал его девушке с рук на руки этакой куклой, с которой можно делать все что захочется - и Поленька делает: она щиплет Феликса за щеки, рассказывая ему, какой он хороший, прелестный и талантливый, и она же бесцеремонно усаживает его за свой туалетный столик, вооружается кисточкой и косметикой и бормочет себе под нос, рассматривая юношу и так и этак: - К голубому платью... не нужно белил... лучше будет... Феликс беспокойно вертится. Николай стоит рядом, спиной опершись о дверной косяк, и наблюдает с какой-то нехорошей улыбкой. Рад, наверное, что сделал любимой такой чудесный подарок - живая кукла, ну надо же!.. Феликс разглядывает себя в зеркале. Шуршит шелковый подол. О, небеса, как дышать?.. Не от красоты, конечно же, захватывает дыхание, Феликс пока не думает, хорош он или нет; дело в туго затянутом корсете, сдавившем ребра. Поленька произведением своим довольна чрезвычайно. - Mademoiselle, - Николай подает руку, и Феликс решает, что ведь ничего плохого не будет, если он попробует свой хваленый «актерский талант» в деле... Научившись дышать, он начинает получать удовольствие. Господи! Весело же! «Платье Поленьки мне невероятно к лицу, - размышляет Феликс, едва не охрипнув петь. - В самом деле! Ну и игра!» Он намеренно запрокидывает голову, когда смеется, вертит на руке браслет и осматривается взглядом большеглазой птицы, приводя в восторг приятелей Николая («Где ты только такую нашел? Маленькая, тоненькая такая, а ничего не боится!»); тем временем сам Николай чуть не складывается пополам от смеха. Оба брата, да еще и Поленька, от проделки в абсолютном восторге. - Феликс! Ну ты... даешь! - выдыхает Николай наконец, перестав смеяться. - В самом деле, ты будешь звездой моей труппы. Юноша ощущает чувство странное, живительное, легкое. Будто он - и Феликс, и кто-то другой, очень знакомый, с такой же улыбкой, с таким же взглядом и характером, но проживающий совсем другую жизнь. Он еще не знает, но смутно догадывается: это чувство вдохновленного актера на сцене. Да и в самом деле, нужна ли сцена? Весь мир - театр, еще Шекспир так говорил! А цыгане и в самом деле поют искренне, тепло, задушевно, будто колдуют. Только Феликс уверен, у него голос лучше. Да еще и Николай масла в огонь подливает. Равно как, впрочем, и Поленька. - Вот они вы наконец, - торопливо обнимает сначала Николая, конечно же, крепче и дольше, затем и Феликса; юноше приходит на ум, как же интересно она говорит. Девушка из высшего света непременно сказала бы: "vous voila"; но Поленька не знает французского, и ее простое, немножечко растянутое "во-от они вы-ы" кажется чем-то новым и потому весьма приятным. - В Париже! Боже, что делать в Париже? Там, наверное, так же скучно, как и здесь. Мир везде одинаков. - В Париже... - Николай усаживается на любимейший диван и лениво оглядывается; за время их с Феликсом летнего путешествия ничего, впрочем, не изменилось. - Например, петь. Поленька взмахивает руками, как будто пытается взлететь: - Петь!.. да ты ж то же самое здесь и делаешь. - В Париже песни другие, - разъясняет Николай, - и многие из них премилые. Жаль, гитары здесь нет... Феликс! А ну дуэтом? Поют на двухголосии. Феликс упорно тянет вверх, и голос начинает едва не вибрировать; наоборот, Николай чаще поет низко и тяжело, задумчиво, меланхолично, немного однотонно. В итоге получается звучание странное, на грани разлада, но чем-то неуловимо цепляющее. У Поленьки слезы стоят в глазах, и это не впервые; она порой бывает сентиментальна, и тогда один из братьев непременно предлагает ей платок, а второй спрашивает, не нужно ли песню повеселее, позадористей; на том основании происходит у них обычно шуточная перепалка, и девушка начинает сквозь слезы - те приятные слезы романтической тоски - смеяться. - А я хотел бы выступать на сцене, - Феликс размышляет вслух, пока Поленька ставит чай, украдкой вытерев ладонью остатки рассыпавшейся пудры. - С парижскими куплетами? - задумывается Николай, кажется, куда более серьезно, чем младший брат. - Это несложно устроить. У меня есть знакомство с директором "Аквариума"... - Столичного кабаре? - заинтересованно переспрашивает Поленька. - Разве ты удивлена? - Николай разводит руками. - У меня много знакомых в таких кругах... таких... - Театрально-танцевальных, - подсказывает Феликс. - Театрально-танцевально-поэтических, - поправляет его Николай. - Тот человек - он ищет таланты. Пожалуй, он будет рад, если я представлю ему.. - Меня? - Нет, что ты, конечно же, не тебя. Как молодой князь, сын знаменитейшего столичного рода, может петь в кабаре?.. Нельзя, даже если очень хочется, - добавил Николай, глядя, что Феликс уже раскрыл рот для возражения. - Но я могу представить ему... одну знакомую певицу с новыми парижскими куплетами... Феликс сосредоточенно кивает, делая вид, что он очень серьезен. Но губы - вот снова - сами по себе растягиваются в улыбке. Гнаться за мимолетным увлечением - скользкая, опасная дорога; но если главная ценность жизни - радость и красота (своя, и окружающая, и небесная, и бриллиантовая, и песнопенная), то не все ли уже равно? Феликс не знает, куда деть руки, и вдруг охватывает странное чувство смущения и содрогания, не перед тем, что личность его здесь раскроют, но, казалось бы, беспричинное; он зябко поводит плечами, почти срывает голос на высоких нотах, а за песней вдруг слышит что-то иное, то, чего не уловит ухо, что-то веселое, славное, и голос уже не принадлежит ему. Это "что-то" - актерское вдохновение; увлекшись, Феликс чувствует себя уверенней и стремительнее, выше, громче поет - впрочем, все еще не понимая, что ему делать с руками, кроме как то болтать ими из стороны в сторону, то махать, то неосознанно теребить цепочки матушкиных бриллиантов, рассыпающихся по шелку хрустальными каплями ожерелья и мерцающих ярче звезд в полутьме. И не укрыться от этого. Не спастись. Директор "Аквариума" от юной французской певицы в восторге. Даже сам вызывается передать букет цветов от какого-то поклонника ее таланта. И совсем не понимает, отчего Николай умирает со смеху, а спутница его, Поленька, безудержно хихикает, спрятав лицо в ладони. - Он настоящая гордость нашей семьи, - искренне заявляет Николай в перерывах между приступами смеха, - и звезда моей будущей театральной труппы. А она, Поля, скоро будет, уж поверь!.. А Феликс... что Феликс? Небеса, почему нельзя остановить время? Отчего нельзя наслаждаться вечно? Он прижимает ладони к охрипшему уже горлу и ощущает неведомую нежность и свежесть чувств; и это - тоже вдохновение. У Феликса - своя сцена. Вся жизнь - игра. Игра... опасная, захватывающая, восхитительная!.. ...и нет, скучно отныне не будет!