Иллюзорность восприятия

Эд застал Сьюзен в библиотеке, когда та, поставив перед собой маленькое зеркальце, по обыкновению наносила утренний макияж. Только на этот раз он был чернее ночи. - Ох, Мираз меня побери, Сью... Ты что же это? Снова собралась на кладбище?.. - А что? Юстэс и Джил же туда зачастили, чем я хуже?.. - Я уже жалею, что рассказал Юстэсу о готике... Ему она совершенно не к лицу. - Смерть всем к лицу, Справедливый, - серьёзно отозвалась Сьюзен. - И мне, в общем-то, тоже. Знаешь, я ни разу не пожалела, что впустила готику в свою жизнь. Было в этом опыте что-то невообразимо романтичное, как если бы я сублимировала опыт всех своих самых ранимых и возвышенных детских переживаний... Помню, когда я впервые читала сборник сказок Оскара Уайльда, я так плакала, так плакала... Наверное, правильно, что я читала их слишком рано: эти сказки тем прекрасны, что они слишком серьёзны, слишком трогательны, слишком совершенны... Стилистическое мастерство Уайльда мало кто смог превзойти после в этом отношении. - Ты снова слушаешь эту мелодию? - спросил Эд, расслышав тихо звенящие в воздухе "Сувениры Андалузии". - Ну да... Знаешь, эта мелодия всегда казалась мне великолепной озвучкой к "Портрету Дориана Грея", к тем местам, где автор перебирал все увлечения героя... Все эти редкостные камни, драгоценные шелка и прочее... Я обожаю этот фрагмент, слушай... "Герой увлекательной книги, которая оказала на Дориана столь большое влияние, тоже был одержим такой фантазией. В седьмой главе он рассказывает, как он в обличье Тиберия, увенчанный лаврами, предохраняющими от молнии, сиживал в саду на Капри и читал бесстыдные книги Элефантиды, а вокруг него важно прохаживались павлины и карлики, и флейтист дразнил кадильщика фимиама. Он был и Калигулой, бражничал в конюшнях с наездниками в зеленых туниках и ужинал из яслей слоновой кости вместе со своей лошадью, украшенной бриллиантовой повязкой на лбу. Он был Домицианом и, бродя по коридору, облицованному плитами полированного мрамора, угасшим взором искал в них отражения кинжала, которому суждено пресечь его дни, и томился тоской, taedium vitae, страшным недугом тех, кому жизнь ни в чем не отказывала. Сидя в цирке, он сквозь прозрачный изумруд любовался кровавой резней на арене, а потом на носилках, украшенных жемчугом и пурпуром, влекомых мулами с серебряными подковами, возвращался в свой Золотой дворец Гранатовой аллеей, провожаемый криками толпы, проклинавшей его, цезаря Нерона. Он был и Гелиогабалом, который, раскрасив себе лицо, сидел за прялкой вместе с женщинами и приказал доставить богиню Луны из Карфагена, чтобы сочетать ее мистическим браком с Солнцем. Вновь и вновь перечитывал Дориан эту фантастическую главу и две следующих, в которых, как на каких-то удивительных гобеленах или эмалях искусной работы, запечатлены были прекрасные и жуткие лики тех, кого Пресыщенность, Порок и Кровожадность превратили в чудовищ или безумцев. Филиппе, герцог Миланский, который убил свою жену и намазал ей губы алым ядом, чтобы ее любовник вкусил смерть с мертвых уст той, кого он ласкал. Венецианский Пьетро Барби, известный под именем Павла Второго и в своем тщеславии добившийся, чтобы его величали «Формозус», то есть «Прекрасный»; его тиара, стоившая двести тысяч флоринов, была приобретена ценой страшного преступления. Джан Мария Висконти, травивший людей собаками; когда он был убит, труп его усыпала розами любившая его гетера. Цезарь Борджиа на белом коне — с ним рядом скакало братоубийство, и на плаще его была кровь Перотто. Молодой кардинал, архиепископ Флоренции, сын и фаворит папы Сикста Четвертого, Пьетро Риарио, чья красота равнялась только его развращенности; он принимал Леонору Арагонскую в шатре из белого и алого шелка, украшенном нимфами и кентаврами, и велел позолотить мальчика, который должен был на пиру изображать Ганимеда или Гиласа. Эзелин, чью меланхолию рассеивало только зрелище смерти, — он был одержим страстью к крови, как другие одержимы страстью к красному вину; по преданию, он был сыном дьявола и обманул своего отца, играя с ним в кости на собственную душу. Джанбаттиста Чибо, в насмешку именовавший себя Невинным, тот Чибо, в чья истощенные жилы еврей-лекарь влил кровь трех юношей. Сиджизмондо Малатеста, любовник Изотты и сюзеренный властитель Римини, который задушил салфеткой Поликсену, а Джиневре д'Эсте поднес яд в изумрудном кубке; он для культа постыдной страсти воздвиг языческий храм, где совершались христианские богослужения. Изображение этого врага бога и людей сожгли в Риме. Карл Шестой, который так страстно любил жену брата, что один прокаженный предсказал ему безумие от любви; когда ум его помутился, его успокаивали только сарацинские карты с изображениями Любви, Смерти и Безумия. И, наконец, Грифонетто Бальони в нарядном камзоле и усаженной алмазами шляпе на акантоподобных кудрях, убийца Асторре и его невесты, а также Симонетто и его пажа, столь прекрасный, что, когда он умирал на желтой пьяцце Перуджии, даже ненавидевшие его не могли удержаться от слез, а проклявшая его Аталанта благословила его. Все они таили в себе какую-то страшную притягательную силу. Они снились Дориану по ночам, тревожили его воображение днем. Эпоха Возрождения знала необычайные способы отравления: отравляла с помощью шлема или зажженного факела, вышитой перчатки или драгоценного веера, раззолоченных мускусных шариков и янтарного ожерелья. А Дориан Грей был отравлен книгой. И в иные минуты Зло было для него лишь одним из средств осуществления того, что он считал красотой жизни", - на последних словах Сьюзен закрыла глаза от удовольствия. - Ох, ну да, красиво, конечно... Уайльд не всегда точно соответствует фактам, но кому нужны эти мелочные подробности, разве что только учёным-начётчикам? Общую идею-то он передал верно, а что до фактологии... - Ну так-то да, Справедливый, так-то да... Я перечитала "Портрет" в трёх разных переводах, выразительность этого слога мне понравилась больше всего... Уайльд использует тут сведения из Светония, а я, помнится, когда изучала этот труд, заставляя себя читать о неистовствах цезарей-извращенцев (ну, раз взялась, надо было погрузить свой ум во всю эту пакость, не отлынивать), под конец злорадствовала, как когда-то, изучая наследие де Сада. Господи! Как хватило на то моих душевных сил... - Кстати, у Уайльда Венера в первом доме. При благоприятной проработке такой Венере можно обратить свою жизнь в произведение искусства. - Что он и сделал, Справедливый, что он и сделал... "Я стал символом искусства и культуры своего века", помнишь?.. - Ну да... Кстати, у Юстэса Венера в десятом, так что Джил, скорее всего, учитывая её любовь ко всему изящному, полюбила его за эстетику мышления. - Что тоже немаловажно. При условии, что ум не истощается в этих потугах подобно мышечной спазме, как это часто бывает у Юстэса. - Что там сказано ещё про эту Венеру?.. "Такого человека любят друзья обоих полов", - вычитала Сьюзен из пособия по астрологии. - О, Господи! - девушка перекрестилась. - Ну да, с ним интересно общаться, так-то... - задумчиво проговорил Юстэс. - Но любить его за его нудизм... Увольте, сестричка!.. К тому же так часто подбивает ближнего к неповиновению... Не замечаешь, как подсознательно берёшь с него пример. - "Мама, мы все тяжело больны, мама, мы все понемногу сошли с ума", - пропела Сьюзен и расхохоталась.