Послесловие

Кайт

Я помогаю Акбулог выбраться из экипажа, говорю кучеру, чтобы ждал нас здесь столько, сколько потребуется, я потом заплачу ему втрое, если потребуется. После чего я беру свою жену под руку, и мы поднимаемся с ней по пологому склону, а затем, оставшись вдвоем, идем по узкой горной тропинке. Вскоре, я точно помню, мы должны очутиться около весело журчащего ручья, который потом переходит в бурную горную реку. Мы любуемся окружающим нас пейзажем: высокими соснами, валунами, покрытыми мхом и растущими то тут, то там красивыми синими и желтыми цветами. — Посмотри, какая красота! — восклицаю я, обнимая свою жену. Акбулог улыбается и кивает мне головой. — Ты помнишь, Кайт, — говорит она, ведь это же именно то самое место… -… где мы гуляли с тобой много лет тому назад, — подхватываю я. — Там, где остался наш экипаж, у нас тогда сломалась карета. Мы пошли вот по этой тропинке, правда, свернули потом чуть влево, и вышли к поселку. — Где жила та женщина, я не помню ее имени. Потом еще оказалось, что раньше она была служанкой в доме твоей матери! — кивает Акбулог и оглядывается вокруг. — Да, действительно, — удивленно смотрит она на меня, — это то самое место! — Госпожа Асырк, — грустно вздыхаю я, — так звали ту женщину. Потом она жила у меня, когда я переехал в город. А после, господин Гурд рассказывал, она переехала в пансион для престарелых… Я вспоминаю бывшую экономку моей матери: как она сначала отнеслась к нам неприязненно, но потом, узнав, кто были мои родители, стала милой и приветливой. Вслед за этим я вспоминаю маму и отца и еще раз глубоко вздыхаю. — Да, — тихо говорит Акбулог, — кто бы мог подумать… столько лет… Я поворачиваюсь к ней, обнимаю за талию и привлекаю к себе. — А помнишь, — говорю, — как мы с тобой дошли до самого замка? — Еще пошел дождь, — улыбается Акбулог, — и мы с тобой промокли до нитки. — А еще, — шепчу я ей на ухо, — именно здесь я тебя полюбил! Сразу, — добавляю я, — и на всю жизнь. — И я тебя, полюбила, — в тон мне отзывается она, — именно здесь, Кайт, когда мы шли по этим тропинкам, взявшись за руки. Я целую Акбулог в губы, и у меня от радости, что называется, заходится сердце, потому что она со всей страстью отвечает на мой поцелуй. Я безумно рад, что Акбулог, наконец, как говорят, пришла в себя, вновь стала улыбаться и, кажется, перестала корить и обвинять себя во всех смертных грехах. Две недели тому назад нам удалось разоблачить настоящую преступницу и вызволить мою Акбулог из тюрьмы. Но бедняжка так настрадалась там и столько пережила, что ей потребовалось довольно продолжительное время, чтобы перестать думать обо всех ужасах, которые ей пришлось пережить. Когда я вернулся в тот день от начальника городской тюрьмы (меня вызвали, дабы я подтвердил показания против госпожи Дурмузи), меня встретила бледная и встревоженная Рейвен. — Как хорошо, что вы вернулись, дорогой отец! — поприветствовала она меня. — Что-нибудь случилось? — заволновался я. Рейвен молча кивнула. — Что-то с Акбулог? — еще больше перепугался я. — Ей стало хуже? — Нет, — покачала головой Рейвен, — тут дело в другом. Она… словом, вам, думаю, лучше самому с ней поговорить. И заставить отказаться от той чудовищной глупости, что она вбила себе в голову. — Какой еще глупости? — не понял я. — Что она, якобы, опозорила нас, и теперь не может вернуться домой. — Что за чушь! — вскричал я. — Вот именно, — кивнула Рейвен. — То есть, — пробормотал я, — в некотором роде, может быть, и опозорила, но… Какая теперь, ко всем чертям, разница! У нас наверняка никто и не знает об этой заварухе, и потом, как говорится, кто из нас не без греха. Да и потом, мне уже наплевать, что там у нее было с этим паразитом! Главное, что теперь мы вместе. — Отец, — строго взглянула на меня Рейвен, — мне кажется, вам во время разговора не стоит даже и упоминать об этом случае, забыть обо всем навсегда! Думаю, вам лучше как можно скорее поговорить с ней и во что бы то ни стало постараться переубедить ее. Потому что все, что она говорит — это сущий вздор! Я был целиком и полностью согласен с дочерью, у Акбулог просто расшатаны нервы, нужно помочь ей, дать почувствовать, что она нужна и дорога мне, ведь и я за это время многое понял. Самое главное — я не могу и не хочу терять Акбулог, хочу быть с ней до конца жизни. Я был виноват перед ней много больше, чем она передо мной, и потому я должен дать ей понять, что больше никогда не обижу и не предам ее. И тогда все у нас наладится, я уверен. На следующее утро после завтрака я попросил Рейвен сводить Кайта погулять, и она охотно согласилась. Правда, мой сын поначалу заупрямился, принялся капризничать, говорил, что хочет остаться дома, вместе с мамой. Однако, Рейвен удалось его задобрить, пообещав сводить на карусель, а потом заглянуть в магазин игрушек и купить подарок. Кайт согласился, но потребовал от сестры обещания, что уж завтра он от матушки ни на шаг не отойдет. Как только за Рейвен и Кайтом закрылась дверь, я распорядился принести завтрак. Кроме того, я положил на поднос еще уйму разных вкусностей, вроде земляничной пастилы, апельсинового джема, аппетитных блинчиков и свежих фруктов и направился в комнату к Акбулог. — Как ты, дорогая? — спросил я, поставив поднос на стол, и помогая ей привстать, чтобы было удобнее завтракать. — Лучше, Кайт, — с благодарностью взглянула она на меня. — Правда, мне удалось заснуть далеко за полночь, я все думала, думала… Но я тем не менее выспалась и отдохнула. Все же это так прекрасно — заснуть в своей постели, а не… — Да, — кивнул я, вспомнив свои злоключения в тюрьме, — я тебя понимаю. Я принес тебе тут кое-чего перекусить, — улыбнулся я. Она выпила чашку чая, съела яйцо и половину блинчика, но даже не притронулась к фруктам. — Спасибо, Кайт, — кивнула Акбулог, — но я… ты принес столько всего, впору лопнуть! — Тебе нужно хорошо питаться, — заметил я, — дабы поскорее набраться сил. А хочешь, — придумал вдруг я, — я распоряжусь принести тебе мороженого? — Мороженого? — недоуменно взглянула на меня Акублог. Я придвинул стул поближе к постели, сел рядом и взял ладони Акбулог в свои. — Да, ты знаешь, когда я был совсем маленьким и болел, то всегда просил маму принести мне мороженого. А мама делала вид, что сердится, говорила, что сначала я должен поправиться, а для этого нужно пить микстуры и отвары. Но потом, если я буду слушаться, то она мне купит самого вкусного мороженого. Правда, мы с ней в этом вопросе никогда не сходились. Потому что мама, как ты знаешь, любила малиновое, а я же душу готов был дьяволу продать (хотя почему «был»?) за… -… шоколадное, — закончила за меня Акбулог, и из ее глаз вдруг брызнули слезы. Всхлипнув, она отвернулась, чтобы я не видел, как она плачет, а я тут же встал со стула и присел на край ее постели. — Акбулог, — проговорил я, еще сильнее сжимая ее ладонь, — дорогая моя, что с тобой? Ну, не надо плакать! — я наклонился и погладил ее по голове. — Прости, Кайт, — она вытерла глаза и жалобно посмотрела на меня, — я знаю, что не имею права просить об этом, но все же — прости меня! — Мне не за что тебя прощать, — улыбнулся я и поцеловал ее. — Ты же не могла знать, что та женщина окажется такой вероломной. Акбулог покачала головой: — Та женщина совершенно ни при чем, Кайт. Скажи, — спохватилась вдруг она, — Рейвен ведь тебе все рассказала, да? Я по глазам вижу, что сказала. И ты сейчас говоришь со мной, утешаешь меня, а мне так плохо, Кайт! Потому что я не заслуживаю такого отношения. — Это не так, — согласился я. — Если кто и заслуживает самого лучшего отношения, то это ты, Акбулог! И я не могу понять, почему ты сказала моей дочери, что не хочешь возвращаться с нами домой. — Я хочу! — прошептала она. — Очень хочу, Кайт, поверь! Но я не могу. — Да почему?! — воскликнул я. Акбулог отдернула руки и закрыла ладонями лицо: — Потому что я изменила тебе, Кайт, — заплакала она. — Я же грязная, падшая женщина, да мне же от стыда теперь деться некуда! Я ведь… поддалась этой поистине преступной страсти, хотя не должна была этого делать. Я — замужняя женщина, и отдалась другому мужчине. Не потому что больше жизни полюбила его, а… потому что испугалась, что останусь одна, и никому не буду нужна! У меня сжалось сердце, бедная моя Акбулог! Она ведь была так измучена, боялась неясного и непонятного будущего. После нашей ссоры, и это более чем естественно, была сама не своя. И все это — только по моей вине! — Ты не виновата, дорогая, — проговорил я, снова взяв ее за руки, заставляя тем самым поднять на меня взгляд, — если кто и должен просить прощения, то это я. Ведь я первым изменил тебе с Тайгер. Я чуть не погубил нашего сына, нашу с тобой любовь, нашу семью и тебя. Если подумать, то это я сам, первый, толкнул тебя в объятия этого мерз… этого человека. И в том, что ты попала в этот чудовищный переплет, тоже виноват только я один. — Нет, Кайт, — по ее щекам вновь потекли слезы, — я сама должна была вести себя как подобает порядочной женщине. Но я… ты понимаешь, — опустив глаза прибавила она тихо, — он мне говорил такие вещи… Что я красивая, необыкновенная, самая замечательная на свете, что он потерял голову от любви. А я же знаю, что я вовсе не такая, я — самая обыкновенная! Но мне хотелось верить, что все это правда. А ты… ты был далеко, и после всего, что произошло, я была выбита из колеи. Я не должна была позволять ему… так много. Но я не сдержалась, потому что в ту минуту мне казалось, что так я смогу вернуть себе хотя бы крупицу счастья. Прости меня! — повторила она. — Акбулог, — не сдавался я, — но ведь ты же сама только что сказала, что это была ошибка, верно? Она с надеждой посмотрела мне в глаза и кивнула. — Тогда давай так и будем считать: это была ошибка, недоразумение, о котором стоит поскорее забыть. — Я не могу! — вскричала Акбулог. — Понимаешь, Кайт, просто не могу все это забыть! Связь с Толомом — это не самое ужасное, ведь была еще и тюрьма. И все эти люди… они… Господи, Кайт! Меня высекли, как самую последнюю шлюху! Они видели меня… почти полностью раздетой, — прошептала она. — Я умоляла их о пощаде, а они лишь смеялись надо мной! Как мне теперь жить, Кайт? Это такое унижение… как я теперь стану смотреть в глаза порядочным людям? Я вздохнул, придвинулся ближе к своей жене и снова поцеловал ее, еще крепче, еще жарче. — Ты, — повторил я, — была невиновна. И все эти… мерзости — на совести этих людей. Постарайся больше не думать об этом, а я помогу тебе забыть, вот увидишь! А что до досужих сплетников, то пусть говорят, что хотят. Кроме того, как говорит моя дочь, во вчерашнюю газету сегодня на рынке заворачивают рыбу. Поболтают, да и перестанут. Нам с тобой до этого дела нет. — Кайт! — всхлипнула Акбулог. — Скажи мне только одно, — я снова сжал ее ладони, — ты меня больше не любишь? Потому что если тебе и может что-либо помешать вновь быть со мной, то только это. И если ты на самом деле… если я больше не нужен тебе, я пойму. Тогда действительно, все бесполезно, и… — Нет! — вскричала Акбулог, она порывисто поднялась и бросилась мне на шею. — Я люблю, — проговорила она, уткнувшись мне в шею, — люблю тебя одного, Кайт. И всегда любила! Ты — самый лучший, и для меня нет больше никого! Если ты правда меня прощаешь… я теперь скорее умру, чем предам тебя. Я не дал ей договорить, покрепче обнял и поцеловал ее со всей страстью, на какую только был способен. Потом я вытирал слезы с ее щек, гладил по волосам и все смотрел на нее, и никак не мог насмотреться… Акбулог была еще слаба, и этот разговор, судя по всему, вымотал ее, я увидел, что она побледнела и устало прикрыла глаза. Я поправил ей одеяло, взбил подушки и помог ей лечь. — Приляг, Акбулог, отдохни, моя дорогая, ты еще не полностью поправилась, — проговорил я, подтыкая ей одеяло. — Не уходи! — прошептала Акбулог, и я, улыбнувшись, прилег рядом с ней. Она положила голову мне на плечо, снова всхлипнула, все никак не могла успокоиться, и тихо вздохнула. — Так хорошо! — проговорила Акбулог. — Мне так хорошо рядом с тобой, Кайт. Знаешь, — она открыла глаза и повернув голову, встретилась со мной взглядом, — что было самым ужасным… там? Я была одна, и мне казалось, что я больше никогда не увижу тебя! — Я думал о том же самом, — я тоже решил признаться ей в этом своем самом ужасном страхе, который мне довелось испытать. — Когда я представил, что могу потерять и больше никогда тебя не увидеть… мне, честно признаюсь, жить не хотелось! Стоило только на миг представить себе мою жизнь, в которой не было бы тебя, Акбулог. Она была бы такой пустой и холодной без тебя… Бедный мой отец, — вздохнул я, — только сейчас я по-настоящему понял, что он чувствовал и переживал, когда потерял маму. А ведь ему пришлось пройти через это дважды. Ты знаешь, — улыбнулся я, вспомнив вдруг рассказ дочери, — что Рейвен побывала на Зеркальных Болотах. Видела дом, где родился мой отец… — А помнишь, Кайт, — робко улыбнулась Акбулог, — как мы с тобой гуляли в горах, и я еще наговорила тебе каких-то глупостей? — Мы с тобой, — вспомнил я, — увидели старый замок, что принадлежал моему покойному деду. И ты сказала, мол, как тяжело было жить господину главному министру Королевства Кривых Зеркал, ведь никто и никогда не любил его. Акбулог кивнула и негромко засмеялась. — Но я же не знала тогда, что это твой дед. И вообще не думала о нем, как о… настоящем и живом человеке. Он для меня был чем-то вроде злого колдуна из сказок, которыми нас пугали воспитатели в пансионе. — Честно признаться, — усмехнулся я, — для меня он тоже был почти сказочным персонажем. Только не злым колдуном, а отважным рыцарем. Но если вдуматься, — прибавил я, — то так оно и было на самом деле. Кто-то помнил его жестким, даже жестоким хозяином зеркальных мастерских, а кто-то, как, например, наш старый слуга Бар, храбрым полководцем… Ну, а про маму и говорить не приходится! Для нее он прежде всего отцом — любящим и заботливым. — Наверное и мы, — задумчиво отозвалась Акбулог, — по-разному запомнимся нашим потомкам. — Слушай, — спохватился я, — а давай снова съездим туда? В горы. Акбулог приподнялась на локте и поцеловала меня в щеку, потом чмокнула в нос и, наконец, решилась на настоящий поцелуй. — Поедем! Вспомним, какими юными мы были тогда, когда гуляли там впервые! Мы больше часа беседовали с ней о всяких пустяках, и я был безумно рад, что Акбулог успокоилась и вновь стала походить на себя прежнюю. Вернувшиеся к обеду Рейвен и Кайт так и застали нас лежащими в кровати: Акбулог спала, положив голову мне на плечо, а я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Рейвен, увидев эту поистине идиллическую картину, усмехнулась и не стала мешать нам, тут же ушла, закрыв за собой дверь. С неохотой я отрываюсь от губ Акбулог, мне с трудом удается перевести дыхание; я смотрю на зардевшиеся щеки жены, отмечая, как ей идет этот румянец. Я не разжимаю объятий, привлекаю ее к себе и снова целую — сначала в губы, затем в шею. Она смеется, льнет ко мне и тихо говорит: — Я тебе безумно благодарна, Кайт, если бы не ты, я бы, наверное, уже умерла. — Мы же договорились, — говорю я ей на ухо, — что мы больше не будем вспоминать об этом кошмаре. — Но я же должна сказать тебе, как сильно я тебя люблю! — И я тебя люблю, моя Акбулог! — отзываюсь я. Мы идем с ней дальше, пока, наконец, не выходим на просторную поляну и перед нами не проступают в отдалении неприступные стены старого замка. Мы с Акбулог замираем и смотрим на него, не отрываясь. У Акбулог ярко блестят глаза, а я улыбаюсь, глядя вдаль. Мне кажется, что еще немного, и вот из-за того поворота покажутся и пройдут мимо нас молодой человек, приехавший сюда для того, чтобы забыть о горе, которое ему довелось пережить, и юная девушка в темно-коричневом платье. Она будет рассказывать ему о своем детстве, а он будет любоваться ею и в то же время сожалеть, что не встретил ее раньше. Пока они еще не знают, что им суждена долгая жизнь, полная радостей и горестей… — Мне кажется, — озвучивает мои мысли Акбулог, — что прошлое здесь само собой оживает в памяти. И перед глазами тоже. — Да, ты права, — говорю я и беру ее под руку. — Хорошо было бы, — вдруг так по-юношески, заговорщицки улыбается Акбулог, — пройти туда, к замку. А еще лучше — попасть внутрь. Ведь в тот раз мы так там и не побывали. Кажется, в те времена там была тюрьма. — А сейчас, если мне не изменяет память, там располагается военный гарнизон. Кстати сказать, деду, мир праху его, это, наверное, понравилось бы куда больше. — Жаль, — вздыхает Акбулог, — мне бы хотелось посмотреть. Впрочем, если постараться, то можно представить себе и ворота, и двор, и широкие лестницы, просторные залы… Наверное, там было красиво. — Мама так много рассказывала о своем доме, — соглашаюсь я, — что иногда мне казалось, будто я действительно много раз бывал там. Я прикрываю глаза и действительно, будто наяву, вижу просторный зал, залитый мягким светом свечей, гостей в пышных нарядах: дам и кавалеров. И красивую девушку в синем платье, стоящую у широкой мраморной лестницы. Она улыбается, кивает, отвечая на приветствия гостей, прибывших поздравить ее с днем рождения. Мужчина с пронзительными темными глазами стоит с ней рядом, положив руку ей на плечо, и взор его преисполнен нежности и гордости за свою любимую и единственную дочь. Затем к ней подходит юноша в темно-зеленом камзоле, протягивает ей подарок, а потом берет за руку, кружит в танце, вспоминает о каких-то забавных случаях из их общего детства. Они, мои мать и отец, такие юные и прекрасные, смотрят друг другу в глаза, улыбаются, разумеется, еще не ведая, что уготовано им судьбой… — Даже уходить отсюда не хочется, так тут тихо… хорошо, — говорит Акбулог и кладет голову мне на плечо. Неожиданно небо темнеет, и из невесть откуда налетевшей тучи начинает капать дождь. Мы с Акбулог переглядываемся и начинаем громко смеяться. Я беру ее за руку и под хлынувшим вдруг как из ведра ливнем мы бежим со всех ног к все еще ожидающему нас экипажу.