Послесловие

Акбулог

Я уже привыкла к холоду, и мне, признаться, все равно, что меня постоянно знобит. Какая в сущности разница, если мне уже не выбраться отсюда. Единственное, чего я хочу — это чтобы все закончилось побыстрее. Однако, я знаю и то, что мне отказано в такой милости, как умереть в родном доме, в окружении любящей родни. Так, как умерла, допустим, госпожа Серпент. В день ее похорон я, помню, так и сказала Кайту: «Твоя мать прожила долгую жизнь, дорогой, и ушла счастливой. Рядом с ней был ее муж, которого она так любила, и который любил ее, и все мы. Я бы хотела уйти точно так же, когда придет мой час». Увы, моим мечтам никогда уже не суждено сбыться, потому что мне, судя по всему, предстоит повторить судьбу собственной матери. Я прекрасно помню тот день, когда ей вынесли смертный приговор. Другого трудно было ожидать, ведь она призналась во всем, так что и суд, и приговор были уже просто формальностью. Мне не позволили тогда увидеть мою мать в последний раз, сказали, что она сама велела не пускать меня. Я плакала, кричала, требовала пропустить меня, но начальник тюрьмы не пожелал меня слушать. Кайт обнимал меня за плечи, шептал, что я должна успокоиться, но я его не слушала. Потом свет померк у меня перед глазами, и я очнулась уже в карете. Господин Гурд и Кайт поддерживали меня под руки, а госпожа Серпент сидела рядом со мной. Я посмотрела на них и зажмурилась, вспомнив, что произошло. Все было кончено, у меня не было больше матери… Я отворачиваюсь к стене и закрываю глаза. Нет, я не хочу спать, но это помогает мне. Если я не вижу каменные стены, решетку на окне, железную дверь и грубо сколоченные стол и скамью, мне становится чуть легче. Я вновь и вновь думаю о том, видимо, родилась не в добрый час, не под счастливой звездой. Своим рождением я принесла матери лишь боль и разочарование. Той, настоящей, которая произвела меня на свет, и которую я никогда не знала. Она была вынуждена отказаться от меня, чтобы избежать позора. А может быть, она и вовсе умерла, как, скажем, мать Рейвен, едва успев дать мне жизнь. Я ничего не знаю! Даже имя ее мне не известно, и мне, сама не знаю, почему, от этого больно. Мой отец, которого я всю жизнь боготворила, мой самый любимый папочка, который научил меня любить море и дарил мне деревянные кораблики, оказался жестоким тираном, превратившим жизнь своей жены, женщины, заменившей мне мать, в ад. И она, кого я всю жизнь называла и считала матерью, тяготилась мною. Она мечтала о счастье рядом с любимым мужем и своим родным сыном, но вместо этого вынуждена была мириться с присутствием чужого ребенка и быть с человеком, который ни в грош ее не ставил. А человек, которого она полюбила, и с которым надеялась забыть о прошлых горестях, увы, не ответил на ее чувства. От пережитого горя она ожесточилась, и это привело ее к гибели. А я… мне, к сожалению, тоже досталось так мало счастья! Да, я была счастлива, когда полюбила Кайта. Первые наши годы, прожитые вместе, были буквально наполнены счастьем. Мне ничего не было нужно, только знать, что мой муж рядом со мной, что он любит меня! И он смотрел на меня с такой нежностью, что у меня перехватывало дыхание. Казалось, что я просто не выдержу, или это всего лишь сон, и он вот-вот развеется. В конечном итоге так и произошло. Должно быть, Кайт привык ко мне, возможно, я сама виновата в том, что он стал смотреть на других женщин. Я ведь не слишком-то красивая, недостаточно образованная, практически все свое время я проводила с детьми, занималась хозяйством. Я стала меньше уделять Кайту внимания, и его это, судя по всему, обижало. Я расстраивалась и плакала тайком, когда узнавала о его очередной измене. А еще — умирала от страха. Вдруг, думала я, он решит, что я больше не нужна ему такая, и он уйдет от меня. Когда Кайт действительно ушел к той модистке, мне казалось, что моя жизнь рухнула. Я никому не рассказывала об этом, но если бы не ребенок, которого я тогда ждала, моя маленькая Доу, я покончила бы с собой. Я хотела это сделать! Меня остановила только мысль о том, что я не могу убить ни в чем не повинного малыша. Я злилась на мужа, но вместе с тем молилась и о том, чтобы он снова был со мной и забыл о той женщине. Потому что я ведь люблю его, несмотря ни на что! Потом Кайт вернулся, и я приняла его, он просил прощения и снова смотрел на меня так же, как и в день нашего знакомства. И мы вновь испытали безграничное счастье и радость обладания друг другом. «Второй медовый месяц», — как часто подшучивала над нами Рейвен. А потом все повторилось. Только на этот раз было еще хуже. Кайт чуть было не стал виновником гибели нашего сына, а я поняла, что устала от такой жизни. Устала бояться, что стану не нужна мужу, устала прощать его, и вновь считала себя виноватой в том, что он отвернулся от меня. Кайт опять раскаивался и просил прощения, но я уже боялась верить ему. Мне казалось, что вдали от него я смогу разобраться в себе, и возможно, пойму, как мне снова стать счастливой. Но я сделала только хуже! Я встретила Толома и совсем потеряла голову. Я готова была бежать за ним хоть на край земли, стоило ему только пальцем пошевелить. Мне было безразлично все на свете, лишь бы он целовал и ласкал меня. Наверное, я слишком соскучилась по знакам внимания со стороны мужчины, иначе я не могу объяснить наваждение, охватившее меня. Моя мать учила меня, что женщина обязана хранить свою честь и не растрачивать себя, дабы ее не сочли падшей и развратницей. Я же не смогла устоять перед искушением, поддалась соблазну, так что все, что со мной случилось, — это расплата. Каждый должен платить за свои ошибки. Я вздрагиваю, вспоминая первый день в этих ужасных стенах, и слова того человека, который меня допрашивал. Когда меня привезли сюда, то, не дав даже опомниться, сразу же провели в допросную, грубо втолкнули меня в полутемную комнату и оставили наедине с тем ужасным человеком. Как я поняла, он был тут главным, и все обязаны ему подчиняться. Я запомнила только его холодные серые глаза, тонкие губы и сильные руки. Он жестом указал мне на железную скамью посредине комнаты, и когда я, вся дрожа, села, начал допрос. Он спросил, как меня зовут, откуда я приехала, как давно знала Толома, и кто мне приказал его убить. — Никто! — пролепетала я. — Мне никто не приказывал, господин, я… — Сама, значит, додумалась, — усмехнулся он. — Я его не убивала, господин! — воскликнула я. — Я не видела Толома со вчерашнего вечера. Он вышел из-за стола, неспешно подошел ко мне, постоял, покачиваясь с пятки на носок, а потом размахнулся и ударил меня по лицу. Я упала на пол, расплакалась, а он наклонился, схватил меня за волосы и заставил подняться на ноги. — Встать, мерзавка! — крикнул он мне в лицо. — И не смей мне врать, понятно? Поэтому я повторю вопрос: от кого ты получила приказание подлить господину Толому яд? Ведь именно с этой целью ты стала его любовницей? — Нет! — еще громче расплакалась я. — Или ты хотела отомстить ему? — продолжал он. — Ведь мне прекрасно известно, из какой ты породы! Твоих родителей в свое время выдворили из страны, как неблагонадежных, и вы до сих пор не можете с этим смириться, верно? — Нет, это неправда! — Господи, что он говорит, это же совершеннейший абсурд! — Все было не так! — Ты будешь отрицать, что вы с господином Толомом были любовниками? — прищурился он. — Нет, — повторила я. — Но… я не убивала его, господин, не убивала! — Не убивала, — протянул этот человек, — и оттолкнул меня. Я вновь опустилась на скамью, а он вновь наклонился и еще раз ударил меня, правда, не так сильно. — Дрянь! Ты встречалась с господином Толомом в загородном доме? — Да, — вздохнула я, — но я не подливала ему яд, клянусь вам! Я узнала, что он мертв только тогда, когда ваши люди меня арестовали. Он достал что-то из ящика стола, вновь подошел ко мне. — Узнаешь? — спросил он, и я с удивлением увидела на его протянутой ладони свой перстень с изумрудами. Я кивнула. — Тогда бессмысленно отпираться, — усмехнулся он, — твой перстень, кстати сказать, вещица недешевая, нашли в загородном доме. Под кроватью, в которой обнаружили тело господина Толома. Так что одно из двух: либо ты, дрянь, подослана сюда нашими врагами, чтобы убить главу правительства, либо же — обыкновенная потаскуха и отравила его из мести или ревности. — Я ничего не делала! — вновь воскликнула я. Почему он не желает меня слушать? — Ничего, — он вновь грубо схватил меня за волосы, запрокинул мою голову назад, — когда начнется официальное дознание, ты у меня по-другому запоешь, шлюха! Когда тебя вздернут на дыбу, живо признаешься, зачем отравила господина Толома. Он отпустил меня, взял со стола колокольчик и позвонил. — В камеру ее! — приказал он вошедшим конвоирам. — На третий этаж. Меня снова подхватили под руки и повели по длинным полутемным коридорам. — Что-то быстро он с ней, — сказал один из моих конвоиров своему товарищу. — Так это еще только начало, — равнодушно скользнув по мне взглядом, отозвался тот. — Прежний комендант обычно дольше беседовал с заключенными. Особенно с такими цыпочками, — хмыкнул первый. — То прежний, — ответил второй, — а господин Кюнак, ты же знаешь, против подобных «бесед». — Видно, — подхватил первый, — брезгует. Он же у нас, — понизив голос, прибавил он, — как говорят, из благородных! — Тише ты, болван! — шикнул на первого конвоира приятель. — Думай, что говоришь, — он выразительно постучал пальцем по лбу. — Жаль, что господин Кюнак так чтит порядок и дисциплину, — гнул свое первый. — Прежний начальник и сам не прочь был немного поразвлечься, и нам, простым смертным, дозволял. Бывало, сам наиграется да и говорит: «А теперь ваша очередь, молодцы. Работа у нас нервная, имеем право расслабиться». А тут такая птичка вдруг в силки попалась. Он остановился, развернул меня к себе лицом, оглядел с ног до головы, раздевая глазами, и меня тут же затошнило. Я сразу вспомнила Тоуда, его прикосновения, от которых у меня внутри все сжималось, его губы, которые шептали мне на ухо какие-то гадости и пошлости. Боже, ведь этот человек совсем молодой, по виду ему немногим больше, чем моему старшему сыну. Как он может говорить такие вещи, ведь я же ему в матери гожусь! — Даже не думай! — второй конвоир (он был гораздо старше, и первый относился к нему с заметным почтением) отпихнул от меня своего приятеля. — Если дознаются, сам знаешь, что будет! Ты, что, готов рискнуть головой ради какой-то грязной потаскушки и убийцы? После смены пойдем с тобой к крошке Апрен и ее девочкам. Развлечемся на славу. Они там у нее все молоденькие, свеженькие, не то, что эта. — Ты прав, — вздохнул первый. — Давай, шевелись! — он подтолкнул меня в спину, и мы продолжили наш путь. Они привели меня в камеру и, к моей вящей радости, оставили одну. Если бы они предприняли попытку… словом, если бы их не остановил страх наказания (теперь я была благодарна этому господину Кюнаку), я умерла бы на месте. Второго такого унижения я не перенесла бы. Я открываю глаза и смотрю в потолок. У меня разболелась голова, а еще мне хочется спать. Хорошо бы заснуть, а потом открыть глаза и обнаружить, что я дома, в своей постели, рядом — Кайт, и этот кошмар мне приснился. Муж обнял бы меня, сказал, что я глупышка, раз так боюсь каких-то снов. Ведь уже утро, и все закончилось. — Помоги мне, Кайт, — шепчу я, — спаси меня! Я не хочу, чтобы они опять допрашивали меня. Я так боюсь! Я постоянно вспоминаю слова Кюнака о дыбе. Я не выдержу, если они сделают это со мной. — Спаси меня, прошу тебя! — снова повторяю я. — Как ты спас меня тогда от похитителей, которые хотели навредить господину Гурду! Каждый день я вздрагивала от любого шороха, думая, что вот-вот за мной придут, вновь отправят в допросную и начнут пытать. Но обо мне все словно позабыли, лишь два раза в день заходили хмурые женщины-надзирательницы, приносили еду, хлеб и воду. Я почти уже потеряла счет времени, когда вчера дверь в камеру распахнулась, и вновь явились конвоиры. Правда, на этот раз они за всю дорогу, пока вели меня по коридору, не сказали практически ни одного слова. Я боялась подумать о том, что меня ждет в конце этого пути, и молилась про себя, чтобы мне хватило сил выдержать все, что мне уготовано. Однако, вместо камеры пыток, меня привели в комнату для свиданий, и там… я не поверила своим глазам! Кайт повернулся на звук открываемой двери, увидел меня и замер в изумлении. Я не знала, куда деться от стыда, мне не хотелось, чтобы он видел меня в этих стенах, всю избитую, измученную и отчаявшуюся. Кроме того, он наверняка уже знает о Толоме, а значит, мне нечего надеяться на его прощение. Но он обнял меня, начал говорить мне ласковые слова, желая утешить, и я не выдержала. Я бросилась к нему, разрыдалась, умоляла не оставлять меня. Какая же я была дура! Как я могла подумать, будто он разлюбил меня, я была несправедлива к нему! Ведь он здесь, он пришел ко мне, значит, я ему не безразлична. Я стояла, прижавшись к мужу, чувствуя, как мне вдруг стало тепло и спокойно рядом с ним, и мне хотелось, чтобы эти несколько минут тянулись вечно. Теперь, промелькнуло у меня в голове, наверное, мне уже будет не так страшно умирать. Я буду знать, что мой Кайт любит меня, и вся моя семья на моей стороне. Они верят, что я не виновата, и это самое главное. Я слышу в коридоре чьи-то шаги и снова вздрагиваю. Вчера вечером надзирательница Акту, отдавая мне принесенный ужин, украдкой шепнула, что суд надо мной состоится уже через неделю. А значит, то самое официальное дознание, которым пугал меня начальник, начнется уже на днях. Я задрожала от страха, уронила на пол жестяную кружку с водой, а госпожа Акту, ласково погладила меня по голове, подняла кружку и, хоть это и было строжайше запрещено, налила мне еще воды. Я поблагодарила эту добрую женщину, мне стало чуть легче, благодаря ее участию. Она единственная, кто тут относится ко мне по-человечески, всегда старается сказать мне хотя бы одно доброе слово, тогда как остальные даже и взглядом не удостаивают. — Ты не переживай, дочка, — постоянно говорит она мне. — Всегда нужно верить в лучшее! Должна же быть справедливость на свете, и коль ты невиновна, то рано или поздно все об этом узнают. Я знаю, что это всего лишь слова, ведь, как мне сказал начальник тюрьмы, все улики налицо, и мне непременно вынесут смертный приговор, но мне все равно становится лучше, когда я слышу подобное. Пусть на секунду, но я действительно начинаю верить, что чудо все же случится. А теперь, когда приехал Кайт (это ведь тоже самое настоящее чудо!) моя вера крепнет день ото дня. В камеру вновь входят мои знакомые конвоиры. Неужели уже пора? Сейчас-то уж меня точно отведут в пыточную. — Свидание! — возвещает один из них, и я облегченно вздыхаю. — То никого не было, а теперь каждый день шастают, — недовольно ворчит молодой конвоир, пока мы идем в комнату для свиданий. — Вчера муж приходил, сегодня девица какая-то. Та еще штучка! — Ходи теперь с тобой туда-сюда по сто раз на дню! — подхватывает его старший товарищ. — Будто у нас ноги казенные, на третий этаж всякий раз за тобой подниматься! Шевелись, быстро! Заснула, что ли? — он грубо толкает меня, вынуждая ускорить шаг. Они приводят меня в комнату для свиданий, снова толкают в спину, так что чудом не падаю на пол, споткнувшись на пороге. Мои мучители выходят за дверь, и я слышу, как поворачивается в замке ключ. Я поднимаю голову и вижу стоящую у окна Рейвен. Она замечает меня и быстрым шагом пересекает комнату, а я вновь отчаянно хочу провалиться сквозь землю. — Боже мой, — шепчу я, не в силах справиться с подступающими слезами, — какой стыд! Мне так стыдно, Рейвен, девочка моя, что ты меня видишь в таком состоянии. — Перестань, Акбулог! — отвечает Рейвен, и я вижу, что у нее тоже глаза на мокром месте. — Я безумно рада, что вижу тебя. А еще больше я обрадуюсь, когда ты выйдешь отсюда. В тот благословенный день мы обязательно устроим пир на весь мир, да? — она обнимает меня и целует в щеку. Я не выдерживаю и начинаю плакать, уткнувшись ей в плечо. — Рейвен, — всхлипываю я, — милая ты моя! Мы же с тобой друзья, правда? Она улыбается и кивает в ответ. — Тогда, — я чуть отстраняюсь и смотрю ей в глаза, — пообещай мне, что если… когда меня не станет, ты позаботишься о Доу, Кайте и, конечно же, об отце. — Ты рано собралась умирать, Акбулог, — перехватывает мой взгляд Рейвен, и я в который раз поражаюсь, как она похожа на госпожу Серпент. У той тоже был такой серьезный и сосредоточенный взгляд, когда она собиралась принять какое-нибудь важное решение. — Мы так просто не сдадимся, — не требующим возражения тоном говорит моя падчерица, — и именно поэтому я пришла сегодня к тебе. — О чем ты, дорогая? — не понимаю я. — Мне нужно рассказать тебе нечто очень важное. А еще — узнать от тебя кое-какие подробности того рокового дня, — Рейвен улыбается одними уголками губ (совсем как Кайт!) и крепко сжимает мою руку. — Поэтому, — продолжает она, — не будем терять время попусту. Я утвердительно киваю головой и замираю в ожидании; кто знает, вдруг Господь и в самом деле решил сжалиться надо мной.