Послесловие

Акбулог

Это самое настоящее безумие! Всякий раз, просыпаясь утром, днем, когда мне удается побыть одной и передохнуть немного, вечером, перед тем, как лечь спать, я повторяю себе одно и то же: «Это форменное безумие! Ты лишилась рассудка, Акбулог! » С другой стороны, и когда я начинаю размышлять об этом, мне даже становится страшно, я ни о чем не жалею. О том, что будет дальше, когда все это закончится (а рано или поздно все закончится, я знаю), тоже не хочу даже представлять. Самое главное, о чем стоит сейчас думать, это то, что вечер уже близко, и мне пора собираться в путь. Скоро должна прийти служащая отеля, которую я наняла, чтобы она ухаживала за сыном, пока меня нет. Она очень милая девушка, и с Кайтом они прекрасно ладят. Не знаю, как ей это удается, но Кайт ее, как ни странно, слушается и практически не капризничает. Она накормит его ужином и уложит спать, так что я могу быть спокойна. Этот вечер вновь будет только наш: мой и его! Осталось уже совсем немного, я надену плащ, быстро выйду из дома и направлюсь прямиком к экипажу, который всегда ждет меня за углом, чтобы в отеле не стали судачить почем зря. Я заберусь внутрь, и мне нет нужды говорить кучеру, куда именно меня отвезти, он все знает и так. Примерно через три четверти часа он доставит меня за город в довольно уютный и уединенный дом. Кучер откроет передо мной дверь экипажа, поможет выйти и уедет восвояси. Он вернется только на рассвете, чтобы точно так же, не говоря ни слова, отвезти меня обратно. Я же открою дверь своим ключом, повешу плащ на крючок и поднимусь на второй этаж. Нужно немного подождать: час, может быть, чуть дольше, и совсем скоро скрипнет внизу дверь, и я услышу торопливые шаги на лестнице. На другой день, после того, как я навестила господина Гурда в пансионе, Толом приехал ко мне в отель. — Как вы меня нашли? — удивилась я. Честно говоря, я была немного растеряна, этот человек не выходил у меня из памяти. Я не могла сказать, что именно со мной произошло в ту минуту, когда я увидела его. Почему я думаю о нем, ведь я же видела его в первый и, скорее всего, в последний раз в жизни. Но Толом пришел ко мне сам, и у меня забилось сердце, стоило только ему переступить порог моего номера. — Гурд сказал, где вы остановились, — пожал он плечами. — Ох, простите, господин Толом, — спохватилась я, поняв, что все еще держу его на пороге, — проходите! Я распорядилась принести ему чаю, хотя он отказывался, говоря, что заглянул всего на минуту. Но я настояла на том, чтобы он остался, мне не хотелось отпускать его. — Я, собственно, хотел поблагодарить вас, госпожа Акбулог, — улыбнулся мне Толом, — за господина Гурда. — Не стоит, господин Толом, — отозвалась я. — Господина Гурда я люблю как отца, и у меня сердце кровью обливается, когда я вижу его в таком состоянии. — К сожалению, — вздохнул Толом, — некоторым людям неведома благодарность. — Мой брат… — замялась я, — он просто еще не совсем понимает… Он еще слишком молод и потому не знает жизни. — Вы удивительная женщина! — он снова улыбнулся и взял меня за руку. Я при этом отметила, какая красивая у него улыбка. Его лицо становится таким по-детски открытым и беззащитным, и я могла бы любоваться им вечно. — Теперь, — решила я вернуться к теме разговора, — дело за малым: уговорить господина Гурда. Если бы вы мне помогли, господин Толом. Это была правда, поскольку господин Гурд наотрез отказался ехать со мной. Я же, чтобы не волновать его, пообещала больше не касаться этой темы. Но вместе с тем мне следовало придумать что-то, дабы убедить его. — Постараюсь, — кивнул Толом, — хотя, не скрою, это будет нелегко. С того дня Толом навещал меня практически каждый день, мы ехали с ним к господину Гурду, проводили у него целое утро, а потом он уезжал по делам. Я же возвращалась домой и занималась сыном: водила его на прогулки, ездила с ним покупать новые игрушки, играла с ним, а вечерами мы писали письмо Рейвен, и сын обязательно просил дописать, что мы передаем привет папе. Я выполняла его просьбу, хотя, честно говоря, в ту минуту совсем не думала о Кайте. В прошлое воскресенье Толом приехал чуть позже, чем обычно, и сказал, что сегодня мне к господину Гурду ехать нет нужды. Он уже побывал у него рано утром, передал от нас с сыном приветы, и привез ответный привет. Вместо этого Толом пригласил нас на прогулку. Я переглянулась с сыном и согласилась. Кайт тем более обрадовался, поскольку я не уезжала, а оставалась с ним. Мы поехали в городской парк, гуляли там до обеда, любуясь красивыми аллеями, засаженными цветами и диковинными деревьями, привезенными, как мне рассказал Толом, с разных концов земли. Он купил моему сыну огромную порцию мороженого и целый кулек засахаренных орехов, а потом позволил ему в компании еще нескольких детей прокатиться на расписной коляске, запряженной тройкой гнедых лошадей. На нас оглядывались люди, которые, судя по всему, узнавали Толома и недоуменно таращились на меня. — Наверное, — предположила я, — не каждый день можно увидеть главу государства, запросто разгуливающего в парке. — Хоть я и председатель правящего кабинета министров, — еле заметно усмехнулся Толом, — но я же обычный человек. Кроме того, я не один, ведь мои помощники неподалеку. Это тоже была правда: несколько человек в самой обыкновенной одежде, которых трудно было отличить от обычных горожан, следовали за нами всю дорогу и не выпускали из вида. Толом рассказывал мне о том, как они с господином Гурдом работали в зеркальных мастерских, как потом помогали своему старшему товарищу, моему двоюродному деду, строить новую республику, как потом боролись против захватившего власть Ротаткида. — Я несколько месяцев прятался на болотах, — сказал Толом, — ведь нас, всех, кто был верен Алису, должны были арестовать и казнить. Я думал уж, все потеряно, Гурда приговорили к смерти и отвезли в тюрьму, а остальные — разбежались кто куда. Потом Гурд разыскал меня, ему, как оказалось, чудом удалось бежать, и мы разыскали еще несколько наших товарищей, которые готовы были противостоять Ротаткиду. — Ваша жизнь была полна опасностей, — тихо проговорила я. — Тогда как моя… самая обыкновенная: муж, дети, дела по дому… Нет, я не жалуюсь, — спохватилась я, — просто, знаете, я вдруг поняла, что мне по сути не о чем вспомнить. О чем-то таком необыкновенном, я хочу сказать, как у вас. — Моя жизнь и сейчас не слишком-то спокойная. И я вам признаюсь честно, сударыня, сейчас я не могу сказать доподлинно, что лучше, — задумчиво отозвался Толом. — Ох, — перебил он сам себя, заметив, что маленький Кайт уснул в кресле, — ваш малыш совсем выбился из сил. — Маленький мой, — я осторожно взяла сына на руки, — он так устал сегодня. Простите, господин Толом, я уложу его и вернусь. Когда я вернулась в гостиную, Толом сидел в кресле и задумчиво смотрел на огонь в камине. Заметив меня, он встал, подошел вплотную и снова, как и в день нашего знакомства, я, словно завороженная, смотрела ему в глаза, не в силах отвести взгляд. — Я никогда еще не встречал таких необыкновенных женщин, госпожа Акбулог, — прошептал он и положил руки мне на плечи. — Господин Толом, — только и смогла выговорить я. Он притянул меня к себе и, не говоря больше ни слова, крепко поцеловал в губы. — Мы не должны! — еле переведя дыхание, я попыталась спасти остатки своей репутации. — Почему? — не понял Толом и вновь поцеловал меня. И мне уже было все равно! Все равно, что могут подумать мои родственники и друзья и соратники Толома, если обо всем узнают. И что со мной будет, если Толом больше не придет ко мне после этой ночи. Как быть с тем, что я по-прежнему остаюсь замужней женщиной. О своем муже я тоже больше не думала. Мне вдруг все стало безразлично. Главное было только здесь и сейчас: Толом целовал меня, и мне хотелось, чтобы это длилось вечно. Я не успела опомниться и не поняла, как вдруг оказалось, что я стою перед ним совершенно раздетая, нимало этого не смущаясь. А потом мы очутились в постели, и он ласкал каждую клеточку моего тела, доводя до исступления… Под утро он уехал, сказав, что хочет видеть меня снова и как можно скорее. Я же съездила к господину Гурду, а потом вернулась домой и прождала весь день, не находя себе места и прислушиваясь к шагам на лестнице. После обеда за мной заехал этот самый кучер, имени которого я до сих пор не знаю, и отвез в загородный дом Толома. Он сам приехал туда примерно через час, и весь вечер и вся ночь были только нашими. С того дня так и повелось: днем я думала только об одном: чтобы поскорее наступил вечер. Все свои дела я выполняла будто по инерции, машинально, мне даже казалось, я и не жила вовсе, а будто спала. А просыпалась я лишь под вечер, когда кучер отвозил меня в загородный дом. — Это так странно, — сказал мене вчера Толом, — я веду себя словно какой-то вражеский лазутчик! Прячусь по темным углам, — рассмеялся он вдруг. — Но ты же сам сказал, — отозвалась я, целуя его, — что если служащие отеля заметят, что ты навещаешь меня практически каждый день, да еще подолгу остаешься у меня, то пойдут слухи… — С одной стороны это так, — кивнул Толом, — а с другой… Ведь я не женат, ты знаешь, моя жена скончалась очень давно, и потому волен проводить время с кем хочу. Толом действительно рассказал мне, что много лет тому назад был женат на девушке, что некогда жила по соседству с ним, и они прожили вместе всего лишь три с половиной года. Когда Толом был вынужден бежать после гибели Алиса, он спрятал жену, которая как раз находилась на последних месяцах тягости. Он отвез ее к дальним родственникам в маленькую деревеньку у самой границы. Когда же опасность миновала, и он вернулся, выяснилось, что жена умерла родами всего за неделю до его приезда, ребенок тоже погиб. С тех пор Толом жил один, хозяйством в его доме занималась госпожа Дурмузи, красивая женщина, примерно одних с ним и с господином Гурдом лет. Она была молчалива, отделывалась всегда несколькими фразами: «Да, конечно, все будет исполнено». За те несколько раз, что я приезжала к Толому домой, она удостоила меня одним только взглядом, полным презрения. Я же под ее взглядом покраснела и как можно быстрее засобиралась домой. Мне показалось, эта женщина сразу все поняла про нас с Толомом и осуждает меня за это. Правда, еще мне при этом почему-то подумалось, что она необычайно одинока и несчастна, будто у нее случилось какое-то горе. -… и не обязан ни перед кем отчитываться. Больше того, выходи за меня, Акбулог! — вывел меня из раздумий голос Толома. — Что ты сказал?! — оторопела я. — Стань моей женой, — повторил Толом. — Ты с ума сошел! — всплеснула я руками. — Вовсе нет, — он обнял и поцеловал меня, — я люблю тебя, Акбулог. И хочу всегда быть с тобой. — Но я же замужем, Толом, — пролепетала я. — Ты была замужем, — поправил меня Толом, — но сейчас — уже нет. Ты же ушла от него. Ведь если бы у вас все было хорошо, ты не приехала бы сюда совсем одна, я прав? — Да, — кивнула я, — то есть… нет! Все это не совсем так, Толом. Мы с Кайтом, моим мужем… словом, я решила, что пока мы должны пожить врозь. Слишком много всего было между нами. Мне не хотелось в ту минуту вспоминать обо всем, что связывало меня с Кайтом, так же как и о том, почему мы с ним расстались. — Вот видишь! — радостно воскликнул Толом. — Ты сама говоришь, что вы больше не вместе. — Но он не знает об этом! — Так напиши ему, зачем же дело стало? — рассмеялся Толом. — Нет, — вздохнула я. — Я не могу так. — Ты, — сник он, — все еще любишь его? — Я не знаю, — честно призналась я. Я на самом деле не могла сказать, что чувствую, и мне, повторюсь, совершенно не хотелось думать об этом. Кайт по-прежнему был мне дорог, в конце концов, он отец моих детей, и мы с ним провели много лет вместе. Та трагедия, что развела нас… сейчас я уже не могла бы сказать, правильно ли я поступила. И, может быть, всего несколько недель назад я, не задумываясь, уехала бы обратно. Но теперь — есть Толом. Я никогда еще не испытывала ничего подобного. С Кайтом все было по-другому, он был нежным и ласковым со мной, с самого первого дня, и я твердо знала, что обожаю его. Я встретила его, будучи совсем еще юной, и поняла, что хочу провести с ним жизнь. Я считала недопустимым даже посмотреть на другого мужчину. Но Толом ворвался вдруг в мою жизнь, словно ураган, и моя уверенность в том, что раз уж судьба связала меня с моим мужем, то моя судьба — быть с ним до конца, поколебалась. Он был страстным, порывистым, настойчивым, и перед ним невозможно было устоять! Все так запуталось, что я совершенно сбита с толку. Знаю, это малодушие, но пусть уж все идет, как идет. А потом… нет! Не хочу думать о том, что будет потом. Я счастлива именно сейчас, в эту самую минуту, и больше мне ничего не нужно! — А меня? — продолжал допытываться Толом. — Меня ты совсем не любишь? — Не говори так, — улыбнулась я и провела ладонью по его волосам. — Я люблю тебя. — Тогда почему ты отказываешься? — Толом, дорогой, — я снова погладила его по голове, — прошу тебя, не усложняй! Нам ведь с тобой так хорошо вдвоем, не надо разбивать эту иллюзию счастья. Пусть она длится как можно дольше. — Для меня это не иллюзия! — Толом отвернулся от меня и вздохнул. — Я хочу быть с тобой на самом деле. — Дай мне время, прошу тебя! — взмолилась я. — Мне нужно хорошенько все обдумать, взвесить… — Значит, — грустно взглянул он на меня, — ты сомневаешься во мне? — Послушай, — вновь начала я, но он не дал мне договорить. — Мне пора, — Толом поднялся и направился к выходу. — Если ты надумаешь, то тебе известно, где меня найти. Не дав мне опомниться, он вышел и сразу же уехал домой, а я провела в его доме всю ночь: думала, размышляла… Даже после того, как вернулась в отель, только тем и была занята, что пыталась привести свои мысли в порядок. Наверное, Хоук прав, я совершенно бесхарактерная, раз не могу принять окончательного решения. Мне следовало сразу довести дело до конца, тогда я была бы сейчас свободна. Но… как же Кайт? Почему мысль о нем все равно не дает мне покоя. Я вспомнила нашу с ним последнюю ночь перед моим отъездом, его глаза, когда он прощался со мной. Еще я подумала о Доу, как она там, бедняжка? А Рейвен и девочки? Маленький Абаж? Разве я могу их всех бросить, поддаться окончательно этому безумию… Но с другой стороны, не буду ли я потом всю жизнь жалеть о том, что отказалась от возможности остаться с Толомом? У меня болит голова, я так ничего и не решила, а между тем, мне пора ехать. К дьяволу все эти размышления, — решаю я. Сейчас я хочу только одного: очутиться в объятиях Толома. Обо всем остальном я предпочитаю забыть. Я смотрю на часы. Странно, кучер уже должен был полчаса назад приехать за мной. Неужели Толом обиделся на меня и не хочет больше видеть? Я слышу стук в дверь, и вслед за этим начинает радостно биться мое сердце: наконец-то! Я спешу открыть дверь, собираюсь уже попенять кучеру (надо все же спросить, как его зовут) за опоздание, но замираю, пораженная, на пороге, поскольку вместо кучера вижу отряд солдат. Или полицейских, я не очень-то в этом разбираюсь. — Госпожа Акбулог? — выступает вперед самый старший из них, невысокого роста темноглазый мужчина с седыми усами. Я молча киваю, и он делает знак своим людям, и я вынуждена отступить на шаг назад, чтобы дать им войти в мой номер. — Вы арестованы, сударыня, — продолжает главный полицейский. Его подручные подходят ко мне и связывают мне за спиной руки. — Что вы делаете? — возмущенно восклицаю я и пытаюсь вырваться, но они крепко держат меня. — Я… вы не имеете права! За что?! — За убийство господина Толома, сударыня, — отзывается полицейский, — главы правительства нашей республики. — Как вы сказали? — я не верю своим ушам. — Убийство?! Но как такое возможно? — Вам все объяснят на первом же допросе, — равнодушно бросает полицейский. — Увести! — кивает он двум своим помощникам, которые по-прежнему держат меня под руки. — А вы, — обращается он к двум оставшимся, — обыщите здесь все! — Мой сын! — кричу я, пока меня ведут вниз по лестнице, — там мой сын! Он спит. Пожалуйста, я прошу вас, позаботьтесь о нем. Дайте знать моему брату! Пусть он возьмет Кайта к себе. Они не слушают меня, молча выводят во двор и сажают в закрытую коляску с зарешеченным окном. Я, будучи все еще не в силах поверить в реальность происходящего, сажусь на жесткое сиденье напротив окна и горько плачу. Толом… боже мой! Неужто это происходит на самом деле, и я больше никогда не увижу его? Господи, пусть это окажется недоразумением, ведь не может же быть такого, чтобы судьба вновь приготовила мне такое жестокое испытание. Неужели это — мой удел: вечно страдать от боли, горя, унижений и несправедливости?! Коляска трогается с места, и я начинаю истово молиться про себя.