Ветка сакуры (Моя маленькая глупая девочка)

      Рвано шагая, Сакура поносила все на чем свет стоит: чертов дождь, чертовы лужи, чертового Саске и даже Итачи, что мерно плыл рядом с ней, не обращая внимание на затекающую за шиворот воду.       „Все ведь так хорошо начиналось“, — Харуно сквасила рожу.       А начиналось все действительно великолепно. Она, наконец-то, разобралась в тех странных ощущениях. Получила признание Итачи и ответила ему сама. Чувство взаимности буквально окрыляло, и даже Ренни затарилась куда-то и молчала в тряпочку. А потом, когда Сакура убедилась, что Итачи не пострадал, они пошли на улицу. Лично Сакуру огорчал тот факт, что в такую прекрасную погоду, нечто, именовавшееся Саске Учихой, заставляет искать себя.       „Радуйся, дура! — мурлыкала Ренни. Металлический голос звучал странно-ласково, и от этого становилось не по себе. — Вам тут как на заказ прогулка в безлюдных местах. А ты, идиотки кусок, ещё и возмущаешься! Овца!“       „Ему сейчас не до меня. Вон, смотри с каким лицом идет…“       „А он обычно что, фонтан эмоций?!“       „Ну я же говорю: голова Итачи-сан другим забита.“       „Заладила, ёпть.“       „Изыди!“       Первый час прошел гладко. Они обошли все тренировочные поля и заглянули на ту саму детскую площадку. Разглядывая покосившиеся от времени качели и облупленную краску на деревянных фигурах разных животных, Сакура ощутила острый прилив болезненной ностальгии. Когда-то они все были детьми, беззаботными, игривыми, активными. И тогда не было проблемы серьезней разбитой коленки или потерянной игрушки. А сейчас разбиваются не коленки — жизни, теряются не игрушки — люди. Шиноби вообще взрослеют рано. С постоянной готовностью к убийству или к смерти, детство в жопе играет заметно реже. Да и какое, толком, детство? Это только Сакуре повезло, что ее клан не считается боевым. Ей давали больше свободы, чем сверстникам. А другие? Тренировки и нотации, нотации и тренировки. От наследников великих домов всегда ждали чего-то экстраординарного.       Во второй час они навестили рыбацкий пирс и заброшенный порт. Пирс выглядел старо, но был уютен и красив. Тут же обнаружилось несколько старичков, которые согнулись под тяжестью времени. Они рыбачили в полном молчании, и тишину нарушали лишь шелест крон и травы. Сакуре показалось, что они здесь лишние, чужеродные, неправильные. И, заглянув в лицо Итачи, убедилась в этом. Тихое место было создано не для них, детей войны и чакры. Ну, а порт выглядел ещё более уныло, чем та дет.площадка. Старые, разбитые, никому не нужные деревянные лодки лишь дополняли ауру отчужденности и одиночества. Особо драматичные горожане часто приходили сюда и заканчивали свою жизнь. В год обязательно наберется хоть с десяток самоубийц. А Итачи вещал, что раньше, когда река ещё не высохла, здесь кипела жизнь и процветала рыболовля, торговля. Выловленная здесь рыба считалась едва ли не самой лучшей. Что веселый старичок, живший в километре отсюда, был лучшим мастером кукол. Его работы, выточенные из дерева, не отличались от живых, разве что не двигались. При упоминании Цукасы-сан Учиха чуть улыбнулся, а Сакуру болезненно укололо: это же сколько всего она о нем не знает.       Почти весь третий они потратили на дорогу обратно. Отличная погода и нежелание объекта находится чуть разморили обоих путников. И когда на макушку Сакуре упала первая ледяная капля, она словно очнулась от долгой дремоты. Обернулась на Итачи, тот стоял на 3 шага позади нее и всматривался в тяжелые тучи. Предложение „побежать домой“ Харуно заглотила сразу же, как только на расслабленном лице Учихи появилась удовлетворенная улыбка. Почти не заметная, едва приподнимая уголки губ, но Сакуре хватило, чтобы понять, что ему очень нравится дождь. Вот так вот стоять под потоком ледяной воды и ощущать себя свободным. Словно она способна скрыть тебя от всего мира. Внутренний медик взвыл о воспалении легких, менингите, обычной простуде и ухудшении общего состояния. Впервые в жизни Сакура послала опасения куда подальше. Меж тем Учиха предложил проверить его клановый квартал. Тот был в пятнадцати минутах быстрой ходьбы.       Уже на полпути Сакура пожалела, что не рванула домой. Шел не дождь — настоящий ливень, и как Итачи ориентируется в серой стене воды, Харуно не знала. Но покорно следовала за чернявой макушкой. Вода противно хлюпала в сандалиях. Одежда потяжелела и тесно облепила тело. Волосы противно прикипели к лицу и холодили нежную кожу щек.       А Итачи как шел, так и идет.       „Ну просто образец выдержанного похуизма, — хмыкает язвительно альтер-эго“       Не только на холод, но и на здоровье, добавляет Сакура минутой позже, когда от желания чихнуть зверски зачесались нёбо и носовая полость.       Остро захотелось забраться на мягкую кровать, нырнуть под толстое одеяло, согреть, наконец, озябшие конечности. И утащить с собой Итачи. Ну, что бы тоже согреть. И крепко-крепко обнимать. Погладить по агатовым волосам, приласкать истерзанную душу, а после накормить сладкими вкусностями.       Меж тем, они добрались до конечной цели.       На широкой, не потерявшей величия за прошедшие годы, арке висит ярко-красный кусок дерева. Даже через ливень видна надпись.       „ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА“       Как клеймо позора. Как жуткое чудище под кроватью. Как страшная сказка для непослушных детей. По деревне до сих пор ходят нелепые слухи, мол, призраки убитых Учих мстят тем, кто осмелится ступить на их землю.       Итачи молчал — и это пугало. Сакура еще с детства не любила и даже побаивалась молчаливых людей. И молчания в целом. Потому что когда у родителей были проблемы — они молчали. Когда Наруто избивали — он молча ревел. Когда у Саске погибла семья — он молча ненавидел. Молчание всегда ассоциировалось с проблемами. -Итачи-сан, — громко позвала Сакура, но шум дождя легко перебил ее громкий голос.       Харуно сделала пару шагов к Учихе и положила ладонь на его плечо. Тот дрогнул, но не обернулся. Постоял так ещё с полминуты и двинулся вперед, широко перешагивая натянутую цепь. Сакура последовала за ним.       Обзор при отвратительной погоде был соответствующий. Только серый камень главной улицы да такое же серое марево вокруг.       Итачи шел на два шага впереди нее и ориентировался так, словно не было потерянного времени. И только Ками ведал, о чем сейчас раздумывает Учиха.       Мужчина уверенно вел её куда-то, но у самой Сакуры создавалось впечатление, что он забыл о ее присутствии здесь. А может, это и к лучшему? В конце концов, Харуно сама навязалась сюда, и такое отношение вполне заслужено.       В конце главной улицы они свернули в проулок и сразу наткнулись на входную дверь. Одного взгляда хватало, чтобы понять: дом имеет совсем не традиционный план построения.       На пороге Итачи чуть замялся. Сакура бы этого и не заметила, но нагрянувшая гроза легко пронзила дождевое марево и все движения Учихи стали как на ладони.       Дом был мрачным, темным и пустым. Уныние и одиночество одолевают всяк сюда входящего. Очаг — сердце дома — не разжигался уже много лет. Пустые окна-глазницы взирают на мир с отчаяньем. Темнота внутри легко поглощает мысли, обнажая все-все страхи. И даже банальный страх темноты сейчас ощущался намного острее.       „Шикоз местечко! — Ренни восхищенно заворочалась в подсознании.“       Может, ее сюда переселить. И как это, вообще, сделать?       „Избавиться от меня вздумала?! А вот хренушки тебе!“       „Ну, а что? И волки сыты и овцы целы.“       „Ну ебушки-воробушки! Я не упущу возможность стебаться над тобой, дорогуша!“       „Мне писец, — тихо и обреченно.“       „Бугагагагага“ *-*-*-*-*-*-*       От родного дома Итачи ожидал лучшего. Без должного ухода жилище просто разваливается по кускам. Деревянные балки отсырели и прогнулись, крыша была покорежена, в некоторых местах — отсутствовала совсем. Забитые окна, облупившаяся побелка на стенах, покосившиеся заборчик и ступеньки. От прежнего величия не осталось ни следа.       Учиха со странным предвкушающим трепетом огладил металлическую ручку. Сейчас он снова окажется Дома. Там, где были ласковые руки матери, ее светлая улыбка, строгий взгляд и твердый голос отца, восхищение и привязанность брата, запах домашней еды и лязг затачиваемого оружия. Дома всегда было тепло, даже в самые холодные зимы. Дома всегда было безопасно — родители костьми готовы были лечь за своих детей. Дома было правильно, славно, уютно. Незабываемо. И обычная домашняя рутина уже не казалась обыденной и скучной.       Внутри было чуть хуже, чем снаружи. Электричества не было и разглядывать все приходилось в моменты частых грозовых разрядов. Свет проникал через довольно крупные дыры в стенах и крыше. Облезлые стены, грязный, пошедший „волнами“ паркетный пол, паутина, шматами свисавшая потолочка. Образ так и навевает уныние.       А ведь здесь он жил. Вся его жизнь была в этом доме. Дом и был его жизнью! В подреберье огненными птицами забились обида и злость. На себя, на клан, на АНБУ, на Третьего. Виновных много, но не призналась ни одна скотина, и крайним стал Итачи. Они все сейчас живут нормальной жизнью в Конохе, со своими грязными делишками, а он, Учиха Итачи, обречен на вечное одиночество, страх и презрение, обречен быть чужим среди товарищей и врагов.       Единственным местом, где можно согреется и посушить одежду, была кухня. В прошлом большая и светлая, вечно наполненная пряными ароматами, сейчас это была просто не жилая комната с некоторой кухонной утварью и большим подобием камина. На нем как-то настоял итачин дедушка по линии матери, и теперь Учиха был ему премного благодарен.       Когда он разламывает стулья, бросает в жерло камина и поджигает с помощью чакры, ему явственно мерещится, что ломает он прошлую жизнь, а воспоминания о ней — в топку отправляет. -Тут где-то одежда должна быть. Но она столько лежала… — тянет Итачи, машинально, совершенно бессмысленно оглядываясь. -Главное, чтобы.. Апчхи… Сухая была. -Сейчас поищу. Подожди немного, — и исчезает в дверном проеме под очередной раскат.       Он оставляет замерзшую девушку на кухне, а сам отправляется в свою старую комнату за тряпьем. В шкафу обнаружилось пару „гербованых“ футболок, шорты и тренировочные штаны. Учиха с готовностью к худшему сунул нос в ткань. Пыль тут же защекотала носовую полость, присутствовал душок прелой ткани. Но выбирать не из чего: либо это, либо промокшая насквозь форменная одежда.       Но вытрясти все-таки надо. Мало ли, вдруг у Сакуры на пыль аллергия?       Избавив шмотье от грязи, Учиха всучил Харуно футболку и штаны и выпроводил в соседнюю комнату. Сам начал переодеваться и думать по ходу.       Итак, что он имеет на данный момент? Озлобленный брат; жаждущие избавиться от предателя Акацуки; ожидающая его действий Цунаде; ненавидящая деревня; истребленный клан; влюбленная (вроде как) Сакура; жестоко подорванное здоровье. И если на третье, четвертое и пятое можно было пока забить, то все остальное требовало срочного решения.       С братом и так все понятно. Хотя, есть малюсенькая надежда, что Саске простит и примет его выбор. Но это так, чуток поутешать себя.       Акацуки вообще отдельная история. Как понял сам Итачи, уйти от них можно только ногами вперед. Его это, естественно, не устраивало: жизнь только-только начала налаживаться. Но с другой стороны, как бывший АНБУ, он понимал, что является ценным источником информации, и ему категорически нельзя позволять и дальше топтать землю. И даже удивительно, что Цунаде ещё не послала к нему Ибики. Но, даже дураку понятно, что назревает нечто крупномасштабное. И Акацуки в этом непременно будут замешаны.       Сенджу и ее советники просто спят и видят, как он возвращается в горячо любимую Коноху.       На внеклановцев Итачи по большому счету было просто плевать. Да, он защищал их и нес службу ради них, но острой привязанности к этим пугливым тварям не испытывал. Только дети, ещё не испортившиеся маленькие человечки, были чем-то большим, чем объект защиты. Иной раз Учиха чувствовал пастушьей собакой. И поводов для этого было тьма тьмущая.       На соклановцев Учиха плевал чуть меньше, чем на остальных. Равнодушие росло прямо пропорционально их ненависти к деревне и Третьему лично. Клан изживал себя, выворачивая отвратительные потроха на показ всей деревне. Гнилой душок отравлял окружающих. Буквально. Люди вокруг Учих становились более замкнутые, озлобленные, эгоистичные, и, самое важное, искали выгоду от связи с ними. Выдать дочь замуж за одного благородных мужей. И плевать, что этот самый „благородный муж“ будет потом бить, насиловать, морально унижать несчастную. Ее воздушные замки и сахарные мечты порушатся сразу же после церемонии бракосочетания, а в девичьем сознании „благородный клан“ навсегда обзовется „гадюшником“. И не было ничего удивительного, что за неимением хорошей партии отец выдавал дочь за сына. Таких Учих называли „чистыми“, в их крови не было „грязи“. Но за „чистую кровь“ им приходилось платить слишком высокую цену. Кто-то в физическом плане, кто-то в психическом, но все они рождались выродками. В конце концов, они все умирали раньше положенного. Кто-то сам, кому-то помогли, но разве сейчас, когда Учих можно пересчитать по пальцам одной руки, это важно?       Если раньше Сакура казалась ему ангелом, то сейчас Итачи был в этом твердо убежден. Маленький ураган в детстве, сейчас Харуно выросла до настоящего цунами, яростного, агрессивного в бою. Она то утихала, словно миловала окружающих, то бушевала с неистовством, достойным самого Дьявола. Итачи нравилась эта живость. На тихих и робких он насмотрелся сполна. Они казались ему через чур послушными, бездушными, незаметными. Случись с ней что, об этом забудут уже на следующий день. Сакура такой не была. Огненный характер вкупе с незаурядным умом, неиспорченной моралью и экзотичной яркой внешностью создавали поистине великолепного человека. Умного, сильного, понимающего, а — главное — человечного. Сакура не была равнодушна к чужим проблемам, но на первом месте у нее всегда стояли свои. И Итачи был рад этому. Потому что герои долго не живут. Потому что герои всегда умирают одни. А Сакура героем не была. Пусть геройствует Наруто. Ему идет. А сам Итачи слишком эгоистичный, чтобы отпустить от себя такого незаменимого человека.       За свое здоровье Итачи пекся мало. Что в юношестве, что сейчас. С одной только разницей: раньше медицина в Конохе не прогрессировала на столь высоком уровне, а от клановых врачей было одно название. Сейчас же все по-другому. С приходом Сенджу Цунаде у власти уровень лечения вырос — про это он как-то услышал в одном поселении не далеко от Страны Огня — и смог убедится в этом лично. На собственной, так сказать, шкуре. Итачи не знал, как его лечили, но был благодарен и тому человеку, который все организовал и, само собой, Сакуре. Та всегда относилась к нему не как к простому больному. Сначала настороженно, затем — с мягкой, необидной снисходительностью, а позже, как к понравившемуся мужчине. И пусть травянисто-зеленые глаза смотрели мягко, но часто ощущал, как девушка окидывает его оценивающим взглядом. Проф. привычка, что поделать. Итачи и сам не забывал своих навыков: он был готов отразить неожиданную атаку в любое время дня и ночи. Такая забота, ненавязчивая, но вполне ощутимая, давала Учихе чувство легкой защищенности. За брата Итачи волновался не так сильно, как следовало бы, — с тех пор, как узнал, что Сакура занимается ещё и им. В Сакуре, как в медике, Итачи был уверен полностью. Не зря же она ученица Сенджу.       „Вспомнишь солнце…“ — с непривычной мягкостью подумал Итачи, когда Харуно бесшумно пристроилась у него за спиной и ее чакра — послушная и податливая, в отличии от ее характера и ливня снаружи — беспрепятственно проникла сквозь ткань футболки, отогревая замерзший организм.       Он лишь улыбнулся, слушая беззлобное, но меткое ворчание по поводу своего слабого здоровья.       Грузно приваливается спиной к харуновой груди (не сиськи, а грудь!), откидывает голову на обманчиво хрупкое плечо. Прикрывает уставшие глаза, когда теплые, почти обжигающие руки обхватывают торс — одна поверх ключиц, другая — накрывает ладонью солнечное сплетение. И думать о чем-то нет сил. Брат, Акацки, Цунаде, Коноха, нукенин Учиха Итачи и ирьёнин Харуно Сакура — все это будет завтра, а сейчас есть только старый отеческий дом и двое людей, нашедших здесь укрытие от необузданной стихии. *-*-*-*-*       Сакура легко перебирала ониксовые жесткие пряди и, едва покачиваясь, баюкала Учиху в объятьях. Тот уснул, полностью вверив свое тело в руки Сакуры. Такое доверие пьянило сознание.       Итачи спал чутко и просыпался от малейшего шороха, но именно сейчас, когда снаружи бесновался Девятый вал, этот удивительный человек полностью отпустил себя, забыл о переживаниях, погнал прочь страхи, не оставил места сомнениям. Сакура уважала подобное. Самой у нее не получалось отлучится от грустных, надоедливых мыслей.       Сон не шел. Дождевые капли стучали по крышам, и казалось, по мозгам.       Периодически Харуно подбрасывала в камин обломки стульев. И мягко обволокла голову Учихи своей чакрой. Чтобы точно не проснулся.       А ещё, с самого первого шага за порог, Сакуре казалось, что за ними следят. Чутьё, как и любого другого шиноби у нее было развито, и доверяла она ему безоговорочно. Вот и сейчас половина мыслей в голове имели ярлык „Слежка“.       Впрочем, глядя на вполне спокойного Учиху и его нормальное поведение, Сакура начала сомневаться в своем психическом здоровье. Умеренная паранойя, конечно, дело хорошее, для ниндзя особенно, но не без оснований даже она носа не кажет.       Вскоре дошло до того, что Харуно едва не подрывалась от каждого громового раската. Не выдержав, Сакура плавно встала, одновременно положив голову Итачи на пол. Вынуть бесшумно кунай из подсумка — так же естественно, как и дышать.       Из кухни два выхода: один с огромными седзи*, ведущий, предположительно, на веранду, и второй, куда уходил Итачи. Выбор пал на второй вариант.       Чакра легко потекла меж пальцев левой руки, собираясь в небольшой, огненно-синий яркий шар. Одна из простейших техник, а пользы немеренно.       Коридор выглядит точно так же, как и все виденное Сакурой ранее: облезло, обшарпано, дыряво, волнисто (пол), разбито. Ночное солнце** освещало примерно пространство в радиусе 8 метров. Дальность видимости низкая, но на отражение атаки вполне хватает.       Она медленно обходит комнаты, тщательно обхаживая каждый угол, с налитым чакрой кунаем наготове.       „Последняя“, — облегченно вздыхает Сакура, упираясь в темный дверной провал в конце коридора.       И Харуно показалось, что комната зловеще.       Бред, думает медик, делая первый шаг.       „Жопой чую, ща*** хуевина случится“, — Ренни выдавливает звуки непривычно коротко, даже обрывисто, озабоченно вертится в подсознании. И тут медику стало страшно. Даже если эта тварь чего-то опасается, то что говорить о ней?       Чакра плотно набила левый кулак, ноги слегка согнулись, правая рука вцепилась кунай — сильно, чтобы не выбили, но не настолько, чтобы покорежить прочный металл.       Сакура была готова ко всему, но… „Ебана! Че эта за блятская хуевина?!“ — Альтер-его визжит, истерически размахивая руками, а Харуно словно к месту прибили — не шевельнутся.       А женщина, среднего роста, темноволосая, узколицая, словно не замечая их, шагает полупрозрачными ногами от угла к углу, легко скользит полупрозрачной рукой по стенке.       Глаза — два красных провала. „Эта херня ещё и с шаринганом! Пизди ее!“       Сакура заворожено следит за тягучими движениями, но защиты не ослабляет.       Значит, слухи были правдивы!       Призрак плавно вывернула шею в их сторону. Неестественно так, почти на добрую сотню градусов. И, тем не менее, жутко от этого становилось лишь самую малость.       Атаковать женщина не спешит — смотрит только как-то жадно, ее поза расслаблена, лицо бездвижно. И есть в нем что-то знакомое: узкий нос; пухлая нижняя губа; высокие скулы; две глубоких морщины параллельно носа; и даже длинная темная челка.       Сакуру словно разрядом прошибает. Она задышала шумно, впитывая похожее на итачино лицо.       Женщина задвигалась: сделала два шага вперед, отлипая от стены, и три — влево. Присела и поскребла пальцами по татами. А затем растворилась, быстро и без лишних спецэффектов.       Сакура бы и продолжала так стоять, но у Ренни были другие планы. „Хули к полу приросла?“       Действительно, чего это она? Не первый раз с неожиданностями сталкивается.       Харуно подошла к тому самому татами. Внимательно осмотрела его. Улыбнулась, когда постукивание вернулось звонким звуком.       В тайнике оказался оцинкованный ларчик размером локоть на полтора****.       „Тяжелый, уф. Кирпичами набит, что ли?“       „Ну да! Фирменные учиховские кирпичи! А герб на них стоит? Прикинь, за сколько их толкнуть можно?! Реликвия вымершего клана!“       Воображение красочно нарисовало эти самые монтажные изделия с веероподобными оттисками. Девушке даже пришлось с силой зажать рот, чтобы не рассмеяться в голос.       „Не вымершего ещё.“       „Пф! Если мистер Я-айсберг-ползайте-за-мной-на-коленях не очухается, то Коноха потеряет Учих.“       „Это же Саске, ему нужно время.“       „А Итачи был бы хорошим отцом…“       «Да, наверно, оче.. Эй! Че за „тонкие“ намеки?!»       „Вахахахахаха!“       „Дура.“       На плоской крышке был выжжен фамильный герб.       „А задницы у них не клейменные?“       Открывать ящик Сакуре было совестно — не ее вещь, все же. Да и вдруг там что-то, что не предназначено для ее глаз?       Дотащить его до кухни — дело плевое, надо лишь немного чакры. Как спрятать ларчик так, что бы Итачи обязательно его нашел, Харуно не придумала. Поэтому просто поставила его в самый освещенный, по ее мнению, угол. „Ну ты и Гений.“ „Я готова внимательно выслушать твои предложения.“       Многозначное молчание в ответ. Мол, понимай как хочешь.       Итачи продолжал безмятежно спать, закинув руку под голову. Дождь закончился ещё тогда, когда Сакура выковыривала ящик из ямы. Так что сейчас было темно и относительно спокойно. Лишь стекающие с крыш капли раскалывали тишину.       „А я ведь так и не поспала, — грустно подумала девушка, взирая на занимающийся рассвет сквозь дыру в стене. — И чем я только занималась? Ну, на обход поместья максимум минут 40 убила. А остальное время? Неужели с Итачи столько просидела? Да быть не может! Почти всю ночь! И даже не заметила! Надо бы пару тестов на психическое здоровье пройти, так, для профилактики.“       Знакомое предчувствие вновь кольнуло кожу, и на пороге появилась та женщина. Она медленно вышла из коридора и остановилась в самом центре проема. Шаринганистый взгляд намертво приклеился к лежащему на полу молодому мужчине. Сакура стала опасаться. Кунай привычно лег в загрубевшую ладонь.       После недолгих минут ожидания, призрак, наконец, обратила свое внимание на Харуно. Губы женщины растянулись в ломаной, чем-то похожей на благодарную, улыбке. И она начала растворяться. Не так, как в первый раз. Тогда она просто исчезла, а сейчас рассыпается на бледно-голубые комочки чакры и тускло-фиолетовые — природной энергии.       „Не призрак, просто чакра, обретшая волю и форму умирающего.“       Сакура была обрадована и разочарована одновременно. С одной стороны, теперь она уверена, кто за ними следил, и что нападения ожидать не стоит (пусть и „призрак“ матери Итачи, но кто знает, как ведут себя не-умершие), а с другой досадно, что ей не удалось сделать феноменальное открытие по пребыванию души в этом измерении. Впрочем, уже такое явление заслуживает должного внимания.       „Нет. Надо проявить уважение к почившей. Никаких опытов! Бррр, прям Орочимару себя почувствовала.“       Итачи шумно выдохнул, и перевернулся на правый бок. Агатовые волосы узором покрыли половицы, веки легко трепещут, предчувствуя скорое пробуждение, а странная игра ярких теней, создаваемых Ночным Солнцем, и рассветного алого зарева, делали точеное лицо не по-человечески прекрасным. Словно темное неземное создание снизошло до них, простых смертных.       „I’m sexy and I know it“, — тихо затянула Ренни.       „Чего ты там пробормотала?“       „Не понимаю, о чем ты.“       „Ну-ну, не понимает она, как же!“       Сакура ворчит почти бесшумно, и со стороны это напоминает „мурлыканье под нос“. Она все хорошенько обдумает, обязательно. Но потом. А сейчас — спать! *-*-*-*-*-*       Впервые за несколько лет темного провала Итачи приснился сон. Он был настолько ярким и теплым, что Учиха до последнего пытался выдрать его остатки у того злого божка, посмевшего протянуть свои загребущие культяпины к чужому.       Мужчина с трудом разлепил глаза, но ни яркости, ни тепла не поубавилось. И восхитительная, горячая тяжесть на боку. А ещё охрененное ощущение чужого дыхания на загривке. Итачи шевельнулся пробно, осторожно. Чуть загорелая, не по-женски тяжелая ладонь на несколько секунд собрала ткань футболки. И тут же отпустила. Живое тепло поползло по коже, проникая в мышцы и кости, доставая до того комка чувств, который люди привыкли называть душой. Она (душа), постоянно затянутая в тугой узел, почти никогда не знавшая свободы, наконец почувствовала слабину несгибаемого тела и поспешила вырваться через ласковые взгляды, крепкие объятья, шумное дыхание и частое сердцебиение. Она, постоянно пребывающая в холоде одиночества, опутанная терновником отчаяния, сейчас утопала в теплоте и заботе, в природном желании защищать и быть защищенной. Она, обитающая в вечной тьме, и не видящая света, слепла от яркого сияния чужих эмоций. Душа тянулась за Сакурой так же, как сам Итачи — осторожно и несмело, боясь обжечься.       Учиха сладко засопел и вытянул ноги. Сакура — Ками-сама, какая маленькая по сравнению с ним! — постоянно норовила закинуть на него ногу, смешно фырчала, обзывала козой какую-то Ренни и сильно вошкалась. Последнее, с удовольствием подметил Итачи, с непривычки делить с кем-либо личное пространство. Учихе тоже было малокомфортно — за годы одиночества с женщинами он встречался только в Квартале красных фонарей, и никогда не оставался там на ночь. Хотя бы из-за того, что поймать его так проще простого. В самый неподходящий момент, так сказать. Шикарная внешность и форма Акацки — не самые лучшие методы конспирации. Но Итачи, положа руку на сердце, мог заверить, что старался показываться в таких местах как можно реже. А сейчас перспектива регулярного секса с Сакурой маячила на горизонте, раздразнивая его сильнее. Сексуальная привлекательность не была для него главным показателем, но либидо и нравившаяся девушка под боком вносили свою изрядную лепту. Мужчина лишь крепче сомкнул руки вокруг Харуно и опустил подбородок ей на макушку. Интим будет потом, когда они свыкнуться друг с другом, уживутся с плохими и хорошими сторонами партнера.       Свет бил в глаза почти больно. Зрение нормализовалось и окружающий мир перестал быть серой расплывчатой картиной. Он вновь приобрел прежние краски, но ни на йоту не посветлел. Итачи привык видеть только жестокость, беспощадность и темноту. Так было проще. Проще не задумываться, что доброта и человечность были где угодно, но не подле него, Итачи. Поэтому сейчас он эгоистично думал, что заслужил счастливую жизнь в славной Конохе, с дорогой Сакурой и любимым младшим братом. Но судьба — дрянь жестокая, с отвратным чувством юмора и Учиха с замиранием сердца ждал очередной подлянки, для судьбы казавшейся щелбаном, а для него — неимоверной трагедией. Она ведь не материальна — прижучить известными методами не получится. А он потом страдай. Да хорошенько так, с самобичеванием и самоненавистью.       Сакура, будто почувствовав невеселые размышления, сильно крутанулась, заехав локтем в бок, а коленом — по ляжке. Итачи сербнул воздух сквозь сжатые зубы.       „Прям по почкам!“       И воцарилась тишина. Сакура лежала смирно, но по участившемуся дыханию Итачи понял, что она проснулась. Объясняться не хотелось. Да и при всем желании внятной причины их положения Учиха бы найти не смог. Ну, захотелось ему пообниматься. Он что, не человек? А вообще, Сакура первая начала. Сама обняла крепко и дышала так заразительно, что он просто не устоял. Но вот как объяснить это девушке, Учиха не знал.       Но и тут Харуно удивила его. Извернулась опять — более плавно на этот раз — и обхватила его свободной рукой. Мельком Итачи заметил кончики ушей, немного розовые.       И его сердце зашлось.       Итачи забыл, когда последний раз чувствовал такую щемящую нежность. Она захлестнула его с головой, накрыла и укутала собой без варианта „выбраться“. Извечно бледная кожа на щеках чуть покраснела, обоняние обострилось, а руки, против воли самого Учихи, стиснули женское тело со всей возможной силой. Сейчас его мало волновало, что он может причинить вред — лишь бы не отпускать это потерянное в течение времени чувство, лишь бы чуточку подольше остаться так, в развалившемся доме на воняющим сыростью паркете в превшей одежде с Сакурой в руках. Лишь бы подольше оставаться человеком, а не просто умелым сосудом для чакры.       Сакура что-то пытается сказать, и Учихе приходится намного ослабить хватку. -И вам доброе утро, — бурчит девушка, не пытаясь вывернуться из его объятий. -Прости, — сипло шепчет мужчина и начинает неосознанно гладить спину. — И не „выкай“ мне тут, — на шутливо-угрожающий тон Харуно лишь тихо засмеялась.       Оба замолкли. Тишина медными струнами протянулась над их телами. Но природа — лучший музыкант, художник, скульптор. Непревзойденный творец. Творения ее тоже — непревзойденны, но самое лучшее из них — тишина. Не то глухое и пустое „ничто“ безо всяких звуков, движений, запахов. Истинная тишина есть бессловесное понимание намеков, взглядов, полутонов. Никакой лишней суеты. Только двое людей наедине со своими чувствами. -Может, встанем? — ласково интересуется Сакура. -А ты хочешь? Хотя да, ты права. Наше отсутствие уже должны были заметить, — Учиха нехотя отпустил девушку и потянулся до хруста в костях. Бок и спина противно заныли. Правду говорят, что к хорошему быстро привыкаешь. Так же и Итачи облюбовал мягкую харунову*5 кровать и теперь тело на отрез отказывается ночевать на другой поверхности.       Мужчина лениво поднялся и проверил, высохла ли одежда. Собрав свою в охапку, он направился в коридор. -Крикнешь, когда закончишь, — Итачи скрылся за дверным проемом. В ответ донесся утвердительный бульк.       Переодеваться в коридоре — удовольствие сомнительное: пыльно, темно, узко, мокро, да и одежду повесить некуда. Но это не самое худшее, что случалось с ним. Иногда приходилось жить в таких отвратительных условиях, в каких люди просто напросто не живут. Ну, или не выживают. Это уж с какой стороны посмотреть. Так что жить пока можно. -Все, Итачи-сан! — глаз мужчины дернулся: опять это уважительное обращение! Появилось желание надрать Сакуре уши. Не в прямом смысле, естественно. Но „воспитательную беседу“ провести все же стоит.       „Да что я, старик какой-то! Ну Сакура, ну погоди!“       Полный решимости исправить это, мужчина зашагал в комнату. Но тут его взгляд зацепился за черное пятно. Оно ярко выделялось на фоне бежевой стены, и остаться незаметным просто не могло. Сощурив глаза — зрение ещё иногда подводило — Учиха увидел очертания ящика. Подойдя поближе, на крышке он разглядел фамильный герб. Приглядевшись еще сильнее, Итачи заметил выпуклости на металлической окантовке, опять, в форме веера.       „Сколько пафоса-то. Чтоб вы все горели!“ -Сундук вчера тут был? — мужчина заинтересовано обернулся к девушке. В ответ она лишь пожала плечами. Но если он тут стоял столько времени — пять, семь, а может десять лет — как его не слямзили? Любопытных обычно привлекают тайны, связанные с древними кланами и людьми, принадлежавшим к ним. Поэтому Учиха готов был дать руку на отсечение, что личный отряд Третьего —, а после и АНБУ — перелопатили весь квартал в поисках подобной вещи. Которая, к слову, тихо-мирно стоит тут, да зазывно окантовкой поблескивает. Мол, я здесь, открой меня, ты же хочешь этого. Этим Итачи и собрался заняться, но не здесь. -Сакура, у тебя запечатывающий свиток с собой? -Должен быть, — через энное количество времени девушка извлекла нужное. Глядя на невысокую горку всякой нужной всячины и медикаментов, Итачи поразился, как все это добро уместилось в небольшом подсумке. А Сакура, заметив, ни много ни мало, шокированный взгляд, смущенно разрумянилась и принялась складывать все на место. Итачи пару раз моргнул, и вернулся к осуществлению своей идеи. Печать на свитке — немного не точная*6, поэтому дописать пару закорючек приходится собственной кровью. И вуаля, готово! „Полный“ свиток он торжественно вернул девушке со строгим наказом не забыть распечатать по возвращению.       Резко появилось желание побродить по старым коридорам, позаглядывать в темные комнаты. Предаться воспоминаниям о былой жизни.       „Нет! — резко оборвал себя Учиха. — От всего этого остались только я, братец, и чудом не украденный сундук. И все! Никакого прошлого нет. Оно погибло вместе с нашим кланом!“ -Хотите осмотреться? — спрашивает Сакура, разглядывая соседний дом через дырень в стене. -Нет, — уверенно отвечает Итачи, и для убедительности кивает головой. — Са-а-ку-у-ура-а-а-а! — мужчина сверкнул налитой чакрой радужкой. -Ой! Извини..те… Извини-извини! Само собой получается! -Но я ведь не старик! — уже обижено букрнул Учиха. -Я правда постараюсь… — девушка замялась. -Ладно, забудем. Но… — для убедительности Итачи даже пальцем погрозил. На этот родительский жест Харуно лишь громко засмеялась. -Идем домой? -Идем, Сакура. *-*-*-*-*-*-*-*-*       По улице неспешно шагали двое молодых людей. В частых и больших лужах отражалось небо — светло-голубое, рыжими пятнами и белыми расщелинами облаков. Двое шли не по камню — плыли по небу средь собственных разрушенных желаний и мечтаний. Вместе, принимая прошлые невзгоды друг друга, и разделяя будущие. Двое шагали не по земле — пытались лететь на таких хрупких и неокрепших крыльях надежды. Вместе, как и полагается при зарождении грядущего. Двое покидали земли вымершего клана — один с легким сердцем, другая — с маревом тайны в сознании. Они шли и не замечали, как Учиха Фугаку провожает их алым взглядом. Им было невдомек, что фантомная фигура некогда стойкого и непобедимого мужчины, сейчас зыбкая подобно песку, рассыпается на невесомые клубки чакры и природной энергии. Двое оставляли за собой разрушенные беспощадным миром сладкие иллюзии, и находили утешение друг в друге. Их — двое, и вместе они смогут поставить на колени весь мир. Но разве им это надо? *-*-*-*-*-*-*-*-* Седзи* — японские двери. Ночное солнце** — выдуманная мной техника. Если знаете канонный аналог — прошу написать. На счет не правильно написанных слов. Да, я знаю, что это не по правилам написания, но здесь мне надо, что писалось так, как звучит у меня в мыслях. А то большая часть смысле теряется (Какой „смысл“ даже не спрашивайте, ответить все равно не смогу.) Локоть**** — единица длины. Вариаций измерения много, но я взяла римский, длина равна 44.4 см. Соответственно габариты ящика примерно 44 х 66 см. Харунова кровать*5 — имеется в виду не лично кровать Сакуры, а кровать в доме семьи Харуно. Не точная печать*6 — опять же, придумано мной. Как в каноне с этим обстоят дела — не имею ни малейшего понятия. Здесь идея такова, что для запечатывания предметов разных размеров нужны разные печати, похожие, но все же отличающиеся парой символов. Свиток Сакуры был предназначен для запечатывания 1-3 людей (ну, или трупов), и подойди для сундука не мог. Вот! Если не понятно, прошу в комментарии. От Автора: Доброго времени суток, дамы и господа. Со сроками „сдачи“ я сильно накосячила, т.к. обещала выложить проду к середине января, поэтому поздравляю Вас и с прошедшим Новым Годом, и милых девушек с 8 Марта. Желаю вам всего самого наилучшего, и чтоб комары летом не кусали. Оставляйте отзывы, мы важно Ваше мнение.