Сказитель Ярослав

      Молчаливые коридоры дышали пустотой. Гулко отражались от белых стен шаги, портреты любопытно провожали взглядом. Ярослав поспешил вслед за хозяином, боясь отстать, вертя во все стороны буйной головой.       — Приготовьте гостю комнату и накройте столы в главном зале. — Слуга или горничная в чёрной одежде, кто их разберёт, молча поклонилась и растворилась в темноте, спеша выполнить приказ.       — Еда? — переспросил Ярослав.       — Еда-еда, куда же без неё, — засмеялся княжич, прикрыв рот рукой. — Ты как маленький ребёнок.       — Но интересно же!       — Я не про это. — Глаза, лишённые дневного света, потемнели и казались почти чёрными.       Ярослав зябко повёл плечами.       — Что же, вот мы и дошли, — сказал Огниво.       Обеденный зал был так похож на тронный — просторный, с высокими колоннами и витыми проходами арок, — что захватывало дух. Огромный стол на десятки особ был аккуратно укрыт белым шёлковым полотном, настолько отличным от заляпанных трактирных подобий, что, казалось, светился изнутри от собственной чистоты. По краям горели многочисленные свечи в подставках сродни ритуальным: резной, тёмный металл, испещрённый рунической вязью, ни дать ни взять засохшая кровь. Но не гротескные подсвечники притянули взгляд сказителя, а чай. Обычный чай, стоящий в аккуратном фарфоровом чайнике рядом с десертницей из прозрачного стекла, сделанной в виде кролика.       — Угощайся, — барин придвинул к Ярославу небольшую фигурную тарелку с чищеным арахисом по бокам; посредине стоял аппетитный свежий кекс с изюмом, щедро посыпанный сахарной пудрой.       — Ммм, — с наслаждением простонал Ярослав, глотая слюну, но всё же не садясь за стол.       — Ох, и правда, какой я неловкий. Хозяин же всегда должен сесть первым.       Огни мягко присел, откинувшись на кресло, но не касаясь его спинки. И лишь тогда Ярослав посмел сесть, с жадностью загребая к себе тарелку. Но, взяв в руки кекс, он снова положил его на место, печально посмотрев на хозяина дома.       — Какой ты излишне культурный. Ладно, так и быть. — И аккуратно откусил малюсенький кусочек от своего кекса.       Сказитель облегчённо вздохнул и принялся уминать угощение за обе щеки.       — Ты не спеши так: скоро принесут обед. Это так, только десерт — то, что расторопные служащие успели принести, пока мы не дошли сюда.       Княжич слегка некультурно подпёр подбородок рукой и заметил:       — Там будет целых три смены блюд. Мой повар отлично готовит, так что не давись всухомятку, а выпей чаю и дождись основных блюд.       Ярослав печально посмотрел на недоеденный кекс и потянулся к чайничку.       — Оп-па, — Огниво перехватил его руку. — Позволь всё сделать слугам.       К ним подошла изящная горничная в переднике и, сдвинув в сторону миниатюрный букет из васильков перевязанный красной лентой, ловко взяла чайник. Ярослав опасливо покосился на ленту, вспоминая, как в прошлом из-за подобной малости изрядно успел настрадаться.       — Не бойся, она тебя не съест. — Княжич с любопытством наблюдал за моральными терзаниями певчего, постукивая пальцами по столу.       Служанка вильнула бёдрами, отчего пышная короткая юбка слегка приоткрыла стройную лодыжку.       — Нравится? — спросил Огниво, заметив красноречивый взгляд Ярослава. Сказитель помотал головой, отрицая. — А то мог бы и подарить, но как хочешь.       Горничная, покачиваясь, подошла к Ярославу и, придерживая одной рукой крышку, осторожно налила горячий чай. Когда вода, окрашенная в различные светящиеся тона коричневого и рыжего, дошла до половины чашки, пленительно прекрасные белые пальчики убрали «амброзию» прочь.       — Не смотри — не твоё: коль сказал, что не хочешь, будь добр соответствовать.       Княжича все эта ситуация забавляла, но доля серьёзности в нём все же осталась, поэтому он перевел тему разговора немного в иное русло.       — Ярослав, — проникновенно и с какой-то глубоко запрятанной в тенях заботой произнёс Огни, — знаю я, что терзаем ты смутными сомнениями. И жизнь твоя похожа то на вспышки света, озарённого любовью к тварям земным, небесным и всему сущему, когда хочется петь, творить и делиться сокровенным, — чай засветился, будто в нём утонуло маленькое солнышко, белый пар поднялся, будто укутав лицо сказителя шарфом, — то на тяжкие думы, что режут по живому, заставляя утопать в печали.       Свет пропал, будто и не было, а чаинки закружились в неистовом вихре, грозясь разбить кружку и выйти за пределы.       — Жизнь твоя как огонёк — не ясно, то ли разгорится от дыхания ветра, то ли окончательно погаснет.       Стужа ворвалась в зал, взяла людей в трескучие, пробирающие до кости объятия. Мороз забрался под одежду, холодя стопы и превращая руки в синее дрожащее нечто. Хозяин дома облокотился о кресло — движение заставило полы багряных одеяний распахнуться. Хоть и холодно в зале том было, но не спешил он запахнуть их вновь, позволяя всполохам огня пройтись по песочной коже, рисуя таинственные узоры.       — Не нагоняй мраку, барин, — говори прямо. — Сказитель упрямо сжал зубы и смело взглянул в чёрные очи, в которых отражалось…       Не Ярослав там был, сидящий напротив, не обеденный зал, в коем пребывать им пришлось, но пламя костров неведомых, далёких и зовущих. Будто вновь у русалок побывал— та же тоска и манящие просторы. Только не из плоти воды текущей, а из огня, что как день бегущий — играет да быстро проходит, уносясь, затихнув вдали.       — Скажу напрямик. Твоя жажда жить угасает. Ты более не находишь радости в повседневных вещах, а творчество не отрадой, а бременем твоим стало.       Ярослав вскочил, стул опрокинув:       — Врёшь ты! Мой талант ещё со мной.       Огнивеч хихикнул, да противненько так, в кулак выражение лица чеканного спрятав. А глаза раз-на-раз и видны были — лисьи, с хитрым прищуром.       — Хоть себе-то не ври. Камень у тебя в груди, любить разучился да имитировать блаженство наловчился. Твои сомнения людям не видны, но так же страшны. Жизни вкус утратил, не видишь ей цены.       Сказитель на пол осел как громом поражённый. Правду говорил княжич, как в душу глядел да истину зрел.       — И что же, — запнулся, взглядом рассеянным бродя по стенам да занавескам глухим, — что же мне делать? — вскричал с отчаянием.       — Хо-хо, не знаю: то твои заботы и печали, — Огни сменил позу, удобно положив ногу за ногу. — Не чужаку их решать.       Опустил сказитель голову, как кукла со срезанными нитями, что более не в силах удержать.       — Но если бы я чужим быть тебе перестал, может, я что-то бы и решал, — а сам смеётся беззвучно.       Но Ярославу не обидны те подколы и насмешки, его другая нить путеводная ведёт.       — Ты взаправду можешь вдохнуть в меня жизнь? — а глаза надеждой светятся.       — Да. — Не было в ответе том ни сомнений, ни укора, любые смешинки пропали из глаз уголков.       Сказитель встал, нетвёрдой походкой душу смущая. Сделал пару шагов к Огниву и кинулся вперёд, повиснув на том, как груз тяжёлый.       — Что ты, что ты, — похлопав Ярослава по спине, барин не спешил уходить из объятий. Так и стоял, бессмертного колыхая. — Феникс я, а не смертный, — помочь могу.       — Плата?       — Не будет.       Как-то печально улыбнулся княжич да говорит:       — Интерес ты мой вызвал, вот и хочу помочь.       — А не врёшь ли?       — А зачем? Потухнешь ты скоро без помощи: совсем в тебе света не осталось — тьма почти уж пожрала.       Ярослав отстранился.       — Я знаю. Знаю, что потерял последнюю волю к жизни. Даже если убьёшь ты меня или предашь, значения это иметь уже не будет. Некуда падать — дно уже тут.       Закрыл глаза феникс, развернулся спиной к сказителю да поманил рукой, уходя из зала:       — Следуй за мной.       Шли они переходами, лестницами да пролётами многочисленными, пока не вышли к двери, что в некую комнату вела, — потрёпанная, паутиной в верхнем правом углу увенчанная. Дверь всем своим видом говорила, что её давно не открывали.       — Что там?       — Узнаешь. — И толкнул Огниво дверь.