Сказитель Ярослав

      Давным-давно, когда мир реками полнился, как таверна хмелем, жила была одна девушка, и всё ей на месте не сиделось — чего-то найти хотела аль расспросами о чём-то надоедала. И так она довела жителей деревни, что её приближение стало для них как известие о плохой погоде — изменить ничего нельзя, а на душе паршиво становится. И вот сговорились те селяне отдать девицу замуж за приезжего — пущай забирает и сам мучается.       Нарядили её знатно, откормили и ждут. Год ждут, два — никто не едет. Что за напасть: раньше каждый день караваны аль путники ходили какие, а тут как назло — нет и нет. Думают они, раз такое дело, нужно её в соседний город отправить, как бы к дальним родственникам в помощь. На том и порешили.       Едет, значит, девушка в телеге и думает: «Откуда у меня родственникам там взяться, я же сирота. Коли был бы кто из родичей, наверняка бы давно забрали, а не дожидались, пока повзрослею. Что-то тут нечисто».       Время сквозь пальцы текло, по ухабам и кочкам всё и вытекло — сами не заметили, как в город приехали. И все так радушно встречают, привечают, хлебом да солью потчуют, в одежды чистые наряжают да лентами власы перевязывают. А девушка всё настороже: поверить в доброту людскую не может.       Отселе прошло пару дней — ничего не изменилось, всё так же с ней добры и ласковы, как с родной кровинушкой, но страх всё никак не хочет уходить. То ветер дверями хлопнет так, что волосы дыбом встанут, то ночью в дальнем углу что-то прошерудит и стадо мурашек по спине пройдётся, то тарелка из рук выскользнет, а чело холодным потом покроется.       Убеждала себя девица, что все страхи непутёвые, новым местом навеянные и к утру как дым развеются. Но в один день…       Княжич слушал, затаив дыхание, а сказитель и не думал продолжать.       — А продолжение услышишь, как накормишь гостя и дашь притомившимся ногам отдохнуть с дороги.       — Хех, — крякнул княжич, — дело говоришь, — оглянулся, отодвинув шторку. — Тем паче, мы уже приехали. Вовремя ты — как знал, когда дорога кончится.       — Мы, сказители, дорогами ведомые и вскормленные — вот они с нами и дружат.       — Пошли, болезный, накормлю тебя досыта, а то, гляди, ветер подует и унесёт ненароком — потом ищи-свищи, не дозовёшься.       Ярослав, обозлённый словами княжича, так толкнул правую дверцу кареты, что, не рассчитав силы, нечаянно выпал, неловко повернув ногу пятой вверх; ещё миг — и травма была бы обеспечена, но попутчик успел подхватить его со словами:       — Оп, пёрышко безалаберное, осторожнее надо быть — только покалеченного барда мне и не хватало для полного счастья.       — Извините, — стеснительно прошептал сказитель. Но тут же опасливо встрепенулся. — А как вы здесь оказались, вы же миг назад в карете подле меня сидели?       — Зоркий ты наш, всё-то заметить норовишь. Думай сам: более ничего не скажу тебе.       Только сильнее слова те певчего запутали. «Странный он какой-то, — думал бард. — Вроде человек, а запах и повадки как у лесных братьев». Чтобы проверить догадку свою, сказитель почти вплотную приблизился к барину, вдохнув аромат.       — Я тебе что, цветок какой? — игриво спросил благородный, фривольно положив руку на плечо барда, а после и вовсе звучно щёлкнул сказителя по носу и, заливисто смеясь, отошёл на пару шагов.       — Пфф, — помотал головой Ярослав, но запах всё же уловить успел: мокрыми листьями и хвоей пах незнакомец в первые мгновения, а после духом костра повеяло, да так сильно, будто сизый дым уже успел забраться в уши, а пепел слюдой лёг на ресницы, заставляя судорожно моргать. — Апчхи!       — Смотри не сгори, — глубоким голосом прошептал незнакомец, а в глазах лукавыми чёртиками плясали всполохи живого огня.       Завороженный их светом, Ярослав потянулся рукой, желая ухватиться за осколки первозданного света, стать его частью, но княжич отшатнулся, с улыбкой отступая назад.       — Э, нет, рано тебе. Ещё успеешь побывать в аду — может и понравится. — Усмешка барина стала жестокой, но потом, увидев, что сказитель не обращает внимания на его слова, пленённый чарами, заколдованный игрой бликов, спящий наяву покорённый слепец, он тяжко вздохнул и смилостивился, закрыв глаза.       Чары развеялись, и сказитель, охнув, извинился.       — Чего уж там — знаю, что такое бывает с людьми, — печально повесил голову и сказал на выдохе. — Меня зовут Огниво, мать так подшутила. Не знаю уж, о чём она думала, так назвав меня, но трижды повторила отцу, что иного имени у меня и не будет. И правда, сколько бы ни брал других имен: Атар, Села, Фарро — а ни одно долго не задерживалось — уходило вслед за водой.       — Огни? — неуверенно сократил Ярослав, смакуя ударением первый переливчатый звук «о», округлый и звонкий.       — Да, можешь называть и так. — Добрая улыбка сменялась усмешкой, потревоженной птицей исчезала с лица, лишь чтобы изменённой вернуться вновь. И весь Огниво стройный да лёгкий, как танцующий язык пламени, изменчивый, прекрасный, опаляющий. Коснуться бы, да нельзя. — Знаешь, а ад, про который невзначай сказал тебе, не людской-то. Никого там не убивают, не калечат, не мучают. Только…       И замер, не договорив. Только посмотрел вдаль, а глаза стали чистой водой, как не потревоженное лесное озеро, и холодной слезой отражалось в них небо, плыли облака.       А душа сказителя, оторвалась от тела, желая улететь вслед. Но крепко держал туманный поводок-сердце, не давал развеяться, забывшись в небесах. Стать бы ветром, но земля тянет.       — Не улетай, не отрицай своих оков. Они — то не плен твой, а отрада твоя.       И замер изменчивый облик Огнива не вулканом и жестоким лесным пожаром, но тёплым каминным огнём.       — Что же ты стоишь, проходи.       И распахнулись кованые ворота, и десятки молчаливых слуг стали в поклоне по краям дороги. На тени они были похожи — неизменно рядом, незаметные и чуть холодящие, как и положено обратной стороне огня.       — Аль тебе красная ковровая дорога нужна, золотой пылью посыпанная?       — Лесные тропы милей и прекрасней.       Лицо княжича посветлело — видно, близок ему по духу настрой сказителя, согрели слова барда холодное сердце, но не оттаяло оно окончательно — нет-нет, да и льдинки на краешке синих глаз запутывались.       — Огни, тебе одиноко?       Барин резко остановился.       — Не спрашивай, коли не позволено. — Красивые черты лица застыли каменной маской, болезненно сжались кулаки.       — Прости, — прошелестело почти неслышно.       — Что, не хотел задеть? А не получилось.       Упрямо вскинув подбородок, Огни быстро прошествовал к двери дома. Вся его фигура светилась каким-то болезненным благородством: уверенный размашистый шаг, ровная спина, похожая на наивысший шпиль забытого людьми, но всё ещё очаровательного в своей старине храма. Прямо, гордо стоит, но слетела позолота, все ценные вещи вынесены прочь. Не чадят кадила, но свет играющим котёнком шерстит сквозь разбитые мозаики.       Поместье было под стать хозяину: мрачное, высокое, с тёмными оконными арками, но стоило хозяину зайти внутрь, как проёмы засветились тёплым огнём. Дом, как живой древний зверь, приветно и чуть лениво встречал хозяина и единственного друга.       Испуганный, но покорённый тайной, Ярослав ступил внутрь.