Сказитель Ярослав

После каждой ночи обязательно придёт рассвет.

      Сказитель раскрыл глаза — в них отразилось небо, светлое, чистое, какое бывает только после сильного ливня. Запах трав стал для него лучшей из колыбельных, ненавязчивой, мягко укутывающей спящих и неуловимо будоражащей тех, кому суждено бодрствовать. Такой разноликий, похожий на самого барда, запах грёз, сотканный из дождевых капель, что испаряются в небо, и птичьих голосов, что остались на губах вкусом спелой малины.       — Пора вставать.       Всласть потянувшись и размяв плечи, сказитель заметил, что, хоть всё вокруг искрится от былого дождя, сам он сух — ни одна из капель не посмела потревожить его уютную утреннюю негу, редчайшее из сокровищ этого мира для бессмертных — сон.       — Сколько же дней я не спал так сладко? О, и усталость как рукой сняло, — он улыбнулся, как довольный кот, и сделал на пробу пару шагов. — Недаром говорят, что стоит чётко подумать или сказать вслух о том, что тебя гложет, как оно тут же исчезнет, будто испугавшись разоблачения. Все мои тревоги ушли за водой, а в голове пусто, как в моём животе — пора бы подкрепиться.       Ярослав и правда уж пару деньков и крохи в рот не брал — так недолго и умереть невзначай. Бессмертие, дарованное Богами, касалось только возраста и уж никак не распространялось на иные потребности организма. Да и то, что было, с подвохом оказалось. Столько условий понаставили, что ни сесть, ни встать спокойно. Значит, на одном месте дольше недели не задерживайся, а то корни из ног вырастут и деревом станешь. В смертных не влюбляйся, а то гром с небес ударит и в прах обратит. Живых существ не убивай, а то проказа настигнет. Лишь кореньями да плодами, что растения дарят, питайся, аки птица перелётная. И последнее: коли света белого больше суток видеть не будешь — зачахнешь и сгниёшь, как то дерево, что корни в болоте пустило.       Пока сказителю уже более ста лет удавалось выполнять условия. Только вот русалки почти доконали со своим обожанием: под воду утащили, где солнца лучи — редкие гости, как в пустыне грачи. Правду говорят, любовь не только лечит, но в неумелых руках давит и калечит.       Огляделся сказитель, а вокруг ни единой ягодки аль грибочка, да и пошёл искать себе пропитание.       Долго ли коротко ли, дорога вывела его из леса на порог города многоголосного.       — Давно я в городах не был, чем же меня в этот раз привечать будут, кнутом али пряником? Хорошие ли люди тут живут, сердцами добрые, или ликом прекрасные, а внутри гнилые? — махнул рукой и бросил слово, как семя для пташки. — Ай, не буду гадать, пойду сам гляну.       И пришёл к вратам каменным да стражам бдительным:       — Кто таков будешь? Откуда путь свой держишь?       — Ярославом кличут, а судьбинушка моя — то дороги и хижины, звон монет и пронзительный вой ветра: бард я. Нет у меня права и пристанища, лишь лира — верная спутница, да голос — друг незабвенный.       — А есть ли чем за вход заплатить, аль нищ, как подзаборная крыса?       — Отчего же, есть, — и ищет, по карманам хлопает. Глядь, а карманы-то порваны, а всё золотишко по дороге и рассыпалось. — Ой, добрые люди, а и нечем-то.       Задумался, голову почесал, да и сел в сторонке на проходящих мимо людей смотреть: кто в город покажется, а кто из него скачет. Знает, что за въезд в город платить нужно, чай голодранцев всяких в златокупольные издревле не пускали. Вот и кукует на обочине, судьбу поджидает.       Видит, карета едет, красивая такая, вся в позолотах и вензелях, флажками увенчанная, шторами из шелков завешанная. Да и думает: «Попытаю-ка я удачи — авось смилостивится барышня, монетку кинет или ко двору возьмёт».       — О прекрасная сударыня, свет очей моих, музыкант для вечерних песнопений чай не нужен, или для гулянок каких?       — Чай нужен, — со смехом отвечает молодец, наполовину высунувшись из кареты. — Ха-ха, тоже мне девицу нашёл, сам и то более на красавицу похож, пройдоха.       — Обознался, барин, не велите казнить, — и поклонился сказитель в пояс, очи к земле опустив.       — Не трясись как осиновый лист: не злобен я, как собака бешеная. Да и рассмешил ты меня — возьму с собой, послушаю, каких историй мне рассказать изволишь: давно я в дальних краях не был и сладких речей не слышал.       Расправил плечи Ярослав и глянул в лицо благодетеля своего: отрок лет двадцати на вид, румяный да весёлый не в меру, как с охоты вернулся или хмелю напился. Руки крепкие, умелые — одежда от взгляда сказителя скрыть того не могла. Пальцы белые, тонкие, но на ладонях мозоли виднеются, вестимо от меча полученные, а не от работы в поле. Одежда добротная, вручную умелицами тканная да бисером расшитая. Сам безусый да кудрявый, русы волосы, до плеч распущены, а после небрежно кожаным шнурком собраны — кажется, что вот-вот упадёт на землицу сырую, но держит крепко: видимо, шнурок не простой, а заговоренный. На голове у благородного лежит как влитой обруч серебряный с феникса знаком выгравированным — блестит каменьями, на солнце переливается, чай не корона, но и повязкой не называется.       — Садись, подвезу, — и открывает двери кареты. — Попутчиком моим будешь.       Ярослава долго упрашивать не пришлось — запрыгнул резво, аки оленёнок, внутрь да на сидение облокотился. А барин или княжич, судя по одежде, вольготно раскинулся, заняв целых два места.       — Чего как неродной, смущаешься?       Сказитель поднял очи, думая что-то сказать путное, как живот предательски заурчал, как ласка, в норе шебаршащаяся.       Рассмеялся княжич беззлобно да кинул ему яблоко.       — Ешь, где это видано гостей голодом морить.       Ярослав с аппетитом вгрызся в сочное яблоко, похрустывая и неприлично чавкая. Потом опомнился и стал есть более аккуратно: степенно, вальяжно, как подобает в высшем свете.       — Пфф, — фыркнул молодец. — Ты передо мной благородного не играй: ни к чему мне твои манеры. Лучше доедай быстрее да расскажешь, куда путь держишь, откуда идёшь, что интересного дорогами встречалось?       Ярослав, управившись за полминуты, начал свой рассказ.