Сказитель Ярослав

      Судорожный вдох — Ярослав закашлялся, будто наглотавшись воды и отчаянно пытаясь от неё избавиться. Но с каждый таким «бухиканьем» воспоминания о прошлом покидали мысли сказителя. Сознание всё ещё оставалось мутным, он не видел ничего вокруг, кроме серой пелены. Его руки похолодели, стали, как пожелтевшая книжная страница. А всё его тело сжалось, пытаясь согреться, но не находя утешения.       Но вот прошла минута, и злополучная лира богов стала исчезать. Сначала задрожал лишь её образ: заструился, как бывает только с воздухом самым жарким летом. Потом и само её естество стало полупрозрачным. А когда сказитель окончательно проснулся и посмотрел на мир ясным взором — лира исчезла. Оставив после себя только прах, который унёс ветер. И, куда бы ни касались его песчинки, листья умирали, а стволы деревьев скручивались и высыхали. Но спустя миг на месте мёртвых начинало расти что-то иное. Кроваво-красные листья дрожали, а внутри ветвей теплилась сила — это уже не были растения. Они были похожи на живых существ. Пока ещё тщедушных и несчастных, но вскоре…       О том, что будет вскоре, сказителю знать не судилось. Он встал и дотронулся до связок: они были на месте — теперь он снова мог говорить. Но певчий ощущал, что за этот дар Ветер — дух из прошлого — отдал последние крохи сознания, что ещё теплились в глубинах души Ярослава. Но такова была воля этого духа, и уже ничто нельзя было изменить.       Горло сказителя всё ещё саднило, а на месте прикосновения руки остался красный след, и он не исчезал спустя время. Только становился ярче, переплетался узорами, видоизменяюсь в эфемерную картинку — чёрные лозы с маленькими красными ягодками. А на самой ладони Ярослава остался синий росчерк — паутина, похожая на круги, что остаются на воде после броска камешка. Круги пульсировали, на месте их пересечения появлялись светящиеся точки. Постепенно точек становилось всё больше, пока рисунок не успокоился и не замер. Хотя так лишь казалось: если бы внимательный наблюдатель не сводил взгляда с «картины», то он бы увидел, как эти точки перемещаются, мерцают, иногда исчезая или сливаясь воедино.       Ярослав сжал руку в кулак и снова открыл ладонь — рисунок никуда не делся. Тогда, не зная, что делать, он огляделся.       Вокруг огни мерцали, свиваясь в грозди, как карусели из лампочек, — то светлячки решили подшутить над певчим. А в небе собирались тучи, тёмные, набухшие, как спелый плод, укрытые туманными одеждами из капель.       Сказитель прислушался… Ветер ударил в кроны, как в барабан, и зазвучали они, неся в мир песню дождя. И хоть Ярослав продрог и промок до нитки, он радовался от души, что вновь обрёл дарованный родителями голос.       Ярослав приложил правую руку к сердцу и прошептал:       — Никогда ещё ранее не было мне так страшно. Сколько пережил всякого, сколько навидался чудес и диковинок, но только сейчас узнал, что голос — это настоящий дар.       Засмеялся, как дитя малое, и закружился в хороводе, а лесные тати искристыми тенями влились в него, плавно ступая по кругу.       В народных поверьях этот день называли Ивана Купала. Говорят, лишь в этот день цветёт папоротник.       Если бы кто-то из людей в тот миг был на поляне, то узрел бы настоящее таинство. С каждый шагом Ярослава в центре круга всё яснее виднелся цветок: нежно-белый, огромный, похожий на лотос, но растущий на суше.       Тёмно-зелёные ребристые листья скрывали края и серединку, не давая рассмотреть его полностью. Лишь лучистые всполохи да отражения выдавали невольным зрителям, что это далеко не хрупкие ландыши и не остроконечные астры.

Кто же ты, сказитель, призывающий духов к ответу?

Кто же ты, востроглазый бард, что смог призвать к жизни легенду?

      Ответа не последовало — Небеса остались глухи.       А ты и не ждал ответа от неба. Ты давно позабыл своё настоящее имя. Ярослав — лишь кличка, данная людьми: за твой вспыльчивый характер — ярость, за чудесную музыку — слава. Так и получилось имя Ярослав.       А как называла мама и что лепетал в колыбели, уже и не припомнишь. Много лет прошло, всякое случалось. Твои яркие бабочки-воспоминания запылились, покрылись налётом чужих мнений и всевозможных рассуждений.       Ты устал. Так устал, что иногда жизнь начинала казаться сплошной паутиной из серых будней. Тебя изо дня в день клонило в сон. Выспаться — непозволительная роскошь на грани блаженства. На бледной коже так отчётливо виднелись синяки, что можно было подумать — они нарисованы несмываемыми чернилами. Так не только собственное имя, но и смысл жизни забыть можно: тебя обсуждали, куда бы ты ни шёл.       Рутина, мелочность, суета. Стоило тебе отойти на двести шагов от очередных слушателей или учеников, как начинались сплетни. Идеальный, почти абсолютный слух стал твоим проклятием. Сначала тебя это злило или расстраивало. Отойдя на пару километров от очередного селения, ты кричал во всё горло, пытаясь выплеснуть накопившуюся злость.       Потом твоими спутниками остались лишь усталость да равнодушие. Ты очерствел, огрубел, как хлебная корочка, пролежавшая день на солнце. А ведь когда-то ты был настоящим солнышком — радостно делился частичкой собственного счастья с каждым встречным. Так и раздал всё, ничего не оставив.       В сердце зияла пустота — она манила, привлекала взгляды. Даже потухшими, твои глаза казались невыразимо прекрасными: будто серое туманное утро в долине или мокрая галька. Многочисленные морщинки на пальцах казались холмами и реками. Мимические складки около глаз напоминали лучики — далёкие отголоски давно минувшего счастья, знак частых улыбок.       Ты наделал целое море ошибок и ляпов в начале пути. Их накрепко запомнили, и это стало излюбленной темой для обсуждений. Перемывать тебе косточки — что может быть краше? Только уличить тебя во лжи или ткнуть носом в недоделку. А на то, что исполнить просимое от тебя за столь короткое время было невозможно, им было плевать. Лишь бы их цель была достигнута. А то, что это оплачивалось твоими бессонными ночами и здоровьем, воспринималось как должное. Твои траты и усилия были засчитаны как ничтожные. А собственные заслуги превозносились до небес. Что ж, быть бардом — неблагодарная работа, что требует всех сил ослабленного организма до остатка.       Ты выжат и сломлен, растоптан и перемолот в труху. Твоя личность потихоньку исчезает, лущится, как старая змеиная кожа. Ты теперь стал другим: грубым, многословным, злобным. Как затюканный попугай в клетке, что постоянно повторяет один и тот же мотив.       Тебе это всё надоело — ты собрал вещи: лиру да еду — и подался куда глаза глядят. Так тебя кривые дорожки и вывели до селения Яслин, а потом и сюда — до вод разлогой речки по имени Сена.       Сена, ах Сена, сколько песен о тебе спето, а Ярослав ещё ни разу не пробовал. Вот и настал час спеть песню.       Но что это с тобой, сказитель? Хоть голос и вернулся к тебе, а слов более нет. Где ты потерял свою душу, ясноглазый?       А струны тихо шепчут…       Была баночка с чистой водой, в неё макнули кисточку с краской. Один раз вроде бы и ничего, только вода приняла оттенок киновари. А вот когда туда постоянно макают кисточки с различными цветами, то в итоге получается муть. Так и с мнениями о тебе. Один раз можно выслушать и принять достойно, но если это повторяется изо дня в день и каждый раз это новые люди, со своими принципами, моральными и жизненными устоями, то в итоге получится бессвязная кашица из чужих мыслей и идей в твоей многострадальной голове.       Тупая пульсирующая боль в висках или ватная усталость, покрытая мягким ворсом из бесконечной жалости к себе и утешений. Тихое навязанное гудение в ушах и стёртые до мозолей ноги. Пока ты не падал, как подбитый сокол на землю, никто и не замечал, как тебе тяжело и больно. Или, ещё хуже, замечали, делали вид, что сердцем они с тобой, а требований своих не меняли. Худший вариант.       А теперь, после стольких ярких переживаний, что ты испытал всего за пару дней, тебя клонит в сон. Забыться, закрыться во внутреннем мирке, как в скорлупе, или залезть в уютный черепаший панцирь, закрыв глаза и уши.       И… тишина. Благословенная тишина.