Сказитель Ярослав

      — Стой! — Ярослав сглотнул слюну и низко опустил голову, дав длинным волосам полностью закрыть лицо тенями.       — Боишься?       Сказитель отвел взгляд, так ничего и не сказав.       — Страх — это естественно. Значит, осталось еще что-то от мятежной души, не затухло ведомое в пустоту.       — Я сам открою дверь.       Бард втянул воздух носом, как собака, в попытке узнать, что же внутри. Пахло двумя нотами цедры апельсина и одной, но очень яркой освежающей нотой мяты. Ярослав вдохнул глубже: сладко запахло сандалом, старым запахом театрального холла и мягкой обивкой из кожи. Ароматы смешивались воедино, легко, мягко укутывая тело, заставляя грезить о неизвестных, но ярко освещенных сценах, где когда-то были толпы людей. Запахи не были приторными и навязчивыми, они были едва уловимы, живительная прохлада щипала крылья носа и заставляла кожу покрываться гусиными пупырышками, желая вдохнуть еще, распробовать, насладиться мечтой. Обновленный и приободренный тем, что удалось почувствовать и охватить сознанием, сказитель толкнул дверь.       Помещение оказалось не маленькой комнатушкой, а огромной забытой сценой. Всё существо Ярослава задрожало, ведомое древним нечеловеческим инстинктом:       — Петь. Петь!       Сказителю хотелось плакать, так сильно тянуло туда, к давно затухшим огням. Встать рядом с теми, кто когда-то покорял недостижимые высоты людского сознания.       Феникс рассмеялся, по-доброму хлопнул по спине:       — Иди! Вспомни, каково это дышать полной грудью. Здесь нет зрителей, нет тысяч жадных глаз и рук, готовых разорвать тебя. Только пустота и мелодия. Слышишь?       Сказитель слышал. Мелодии настоящего и прошлого сплетались в его воображении, даря начало будущему чуду.       Неловкие задубевшие руки искали лиру, что бесследно исчезла. И не найдя, шаг стал еще более уверенным. Он поднялся на сцену. Тут некого покорять красотой мелодий, некого услаждать и некому угождать.       — И теперь, пока никто не покорён и никто не пленён, могу ли я стать свободным?       — Можешь. — Такое простое слово, но сказителю казалось, что к его ногам кинули целый мир. — Жалуйся. — И тут же, как в холодную воду опустили.       — Простите, что? — недоумённо спросил сказитель, запнувшись на втором слове феникса.       — Али не расслышал? — скептически опустил правую бровь Огниво, сколько бы он не практиковался делать подобное с левой, но получался лишь нервный тик — левая умела лишь подыматься.       — Слух меня пока не подводил.       — В отличие от разума. — На боярина посмотрели почти как на предателя родины, но, опомнившись, сменили выражение лица на полное жалости к себе. Все же, остатки совести у сказителя присутствовали, впрочем, как и нежелание принимать реальность такой, как она есть. — Я говорю, выскажи все накипевшие обиды. Здесь и сейчас. — Видя, что бард не торопится излить свою душу, феникс решает надавить на больное. — Давай, а то обед остынет.       — Унесут?       — Унесут, — как гвоздем прибил Ярослава к жесткой реальности Огни. — И тебя вперёд ногами вместе с оным, если вскоре не поешь. — Покосился на уже не по-детски завывающий желудок сказителя. — Чревовещатель ты наш, — последние слова были сказаны так любовно, что бард опасливо отодвинулся — от греха подальше.