Сказитель Ярослав

      Воспоминания стали скакать, забегая то вперёд, острыми стрелами прокалывая разум, то назад, становясь медленной вязкой патокой, замирая на губах вкусом остывших звёзд.       Осколки памяти кружили в хороводе, будто Ярослав снова попал под воду, но в данный момент у него не осталось сил танцевать. Прерывистое дыхание и испарина, покрывшая лоб — всё свидетельствовало о том, что он на грани.       В тот момент явился дух кота, ставший человеком. Он подошёл к Ярославу и обнял его. Ярослав не почувствовал того прикосновения, боль прошлого становилась его частью — сказитель сходил с ума.       Но «дух кота, ставший смертным», прошептал:       — Пусть твой разум в агонии, а мысли спутаны, — Ярослав слушал, дрожа всем телом. Порой он пытался вырваться из хватки, извиваясь в безумной попытке хоть так облегчить боль, — слушай: именно в тот момент, когда твои устои расшатаны до предела, в жизнь может войти что-то новое.       Онемевший певчий сделал глубокий вдох, будто учась заново петь, и увидел ещё одну часть прошлого. Она так явно предстала перед глазами, что казалась реальностью, — щемяще-нежная, тоскливо-радостная суть прошлого, что протянуло свои руки через пространство, чтобы напомнить о себе. Дать, возможно, единственный шанс на становление самим собой. Видение стало явью.       Тринадцать лет спустя после рождения младенца…       Ярослав в очередной раз покинул обитель, в коей его оставили предки. Он никогда не обижался на них: ни на отца, который ушёл, хлопнув дверью, ни на мать, оставившую собственное дитя расти в одиночестве. Ему лишь было не понятно: за что? Он всякий раз задавался этим вопросом и не мог найти ответа.       Другой человек, брошенный на произвол судьбы в сим нежном возрасте, верно, не выжил бы, но Ярослава хранила судьба и что-то гораздо выше, чем законы и правила этого мира. Это нечто овивало его руки, захватывало его сущность, шептало изнутри и вторило на разные голоса. Оно не было страшным — будущий бард чувствовал, что эти искорки и тёмные волны не желали ему зла. Они лишь молили: «Вспомни, не бросай нас! Живи». И он жил, оставленный всеми и лишённый родственного тепла. И даже не чувствовал особого горя: он не знал, что можно жить иначе. Не ведала душа, что можно не спеша уплыть далёко в Путь, а только как-нибудь желала поразвлечь, помаяться, прилечь.       Но, право, так было не всегда: когда сказитель был ещё совсем мал, мать пыталась растить его среди обычных людей, но далее случилось то, что можно было бы предсказать.       Дом, в который его отвели, был хоть и огромен, но пуст. Отчего же там никто не жил, кроме Ярослава? Ах, не будем же бередить умы, доколе не дойдёт строка до нужной речи. Главное в том, что жители боялись проклятия, а почему так вышло, расскажу после.       Нравы в те времена были суровые. Если в семье было много голодных ртов, то новорожденных относили в лес и оставляли на волю судьбе или, да накажет их время, душили ещё в колыбели. Отчего же так происходило? Не выжили бы дети и так. Много хворей в то время по миру ходило, и если взрослых они не трогали, то детишек и стариков косили только так. Но дева, давшая жизнь Ярославу, не решились попробовать его убить: всё же своё дитя, кровинушка.       Матушка с кормилицей пытались растить будущего певчего в меру своих тщедушных сил. Однако не всё шло так гладко, как желалось родным. Не соответствовали их возможности силам юного духа, ибо вёл он себя не как положено детям шаловливым, а как сердце ему велело.       Не дрался он палками, как другие мальчишки, да венков не плёл, как девчата деревенские. Охал болезненно, коль растение какое срывали у него перед глазами или животинку губили невинную. Не печалился, не гневался, не пытался дать сдачи, как иные. Но лишь недоумённо смотрел, иногда с любопытством склонив на бок голову, бережно дотрагиваясь до места удара и спрашивая: «А что это? Это такая игра?» Его уж и юродивым стали считать. Но вот что странно: на теле не оставалось отметин, будто вокруг кто-то воздвиг невидимый барьер.       — Неприкасаемый, — шептали чужие родители.       А дети не понимали таких сложностей. Сначала они пытались его звать играть с ними. Но каждый раз, когда он соглашался, его реакция пугала их. Они начинали жаловаться своим родителям. Те, в свою очередь, обсуждали это с другими.       Через какое-то время почти все кумушки в деревне запретили детям приближаться к нему. Они говорили, что он прокажённый, что он чем-то болен. Что, если к нему прикоснуться, то покроешься волдырями.       Сначала они прекрасно помнили, что всё, что они говорят — это лишь выдумка. Но потом сами же поверили в свои слова. Ложь, сказанная сотни раз, кажется так похожа на правду. Ведь, если все говорят, что это так, как же может быть иначе?       На момент тринадцатилетия Ярослава в том доме не осталось свечей, но были зеркала. А о них сказ пойдёт чуть позже…       Поместье осталось в этой глуши, не по своей воле брошенное прошлыми владельцами. Когда-то там жили дворяне: это был их загородный дом, в который они приезжали отдыхать на лето. Тогда тут было шумно и светло: садовник, дворецкий, горничные и многочисленные служки копошились, выполняя мелкие поручения. Из кухни доносился божественный аромат свежей выпечки, а паж пытался незаметно оторвать кусок мяса от украшенного зеленью жареного фазана. Если получалось провернуть это незаметно, то он с удовольствием облизывал пальцы, а если нет, то его по этим же пальцам били палкой. Жизнь имеет две стороны — не всегда нам есть фазанов, иногда и по пальцам получить придётся.       Но то было давно. Теперь же в бальном зале не осталось пышно одетых дам, а в конюшне — славно вышколенных коней. Не лают охотничьи собаки.       Что случилось с тем домом? Говорят, что его владельцы ввязались в революцию и оказались на проигравшей стороне. Потом их казнили.       В этот дом пробовали заселяться другие люди, но долго там не прожил никто. Казалось, что по поместью бродят призраки усопших хозяев. Их неприкаянные души стонут и просят то ли прощения, то ли отмщения.       Так продолжалось много раз. Пока на этот дом окончательно не плюнули. Его уже не пытались продать: никто не хотел жить в проклятом доме. Так и получилось, что он стал заброшенным.       Пустые комнаты, огромные залы, где давно не ступала нога человека. Покрытые пылью старинные одеяния, которые не решались одевать. Они пахли смертью.       Но совет жителей решил, что проклятому дитяти под стать проклятый дом. Они отвели его в тот дом, тайно надеясь, что он не проживёт там долго. Что либо умрёт от голода, либо его сожрут духи.       Но не так быль складывается, как грезится смертным.       Мать приносила ему еду каждый день, хоть и боялась того места до ужаса. Но кинуть последнее воспоминание о муже она не могла. Она никогда не изменяла ему и искренне любила его. Даже когда он ушёл, она винила в этом только себя, но не его или ребёнка. Матери — они такие.       А Ярослав не знал ужаса того места. Ему всё казалось интересным и новым. Он бегал по этажам, пугая птиц, свивших там гнёзда. Проваливался в прогнившие доски и со смехом напополам с ворчанием выбирался на свет вновь.       Что же о свете? В первые дни Ярослав находил старые лампы, огнива и свечи, но прошёл год — и все запасы, казавшиеся ребёнку бесконечными, кончились. Время безжалостно ест ресурсы.       Окна в том доме были маленькие, и без свечей там было темно даже днём.       Но тогда в голову к Ярославу пришла идея. Зеркала! Их было множество, в каждой комнате он видел по парочке зеркал. Он не знал, для чего их собирали прошлые владельцы и почему сейчас каждое из этих зеркал было плотно завешено.       Он таскал эти тяжёлые зеркала, составляя только ему одному ведомую композицию. Иные разбивались: рука ребёнка не могла удержать их веса. Но будущий сказитель был упрям. Он во что бы то ни стало хотел воплотить идею.       И тогда, день за днём, картина тёмного дома менялась. Оказалось, что свет отражался от зеркал, а Ярослав расставил их так, чтобы свет, отражённый от одной зеркальной поверхности, частично попадал на другую. Они не стояли друг напротив друга. Нет, так свет бы замкнулся и не пошёл дальше. Ярослав придумал иное — его конструкция напоминала зеркальный лабиринт, где каждое зеркало было повёрнуто под определённым углом. В конце концов прошёл целый месяц, прежде чем у него получилось создать именно то, что он хотел.       Теперь солнечный или лунный свет отражался от зеркал, стоящих у окон, и вёл всё дальше вглубь дома. Конечно, всех комнат ему осветить не удалось. Но он всюду разложил осколки от разбитых зеркал: неустойчиво прислонил к вазам, зацепил за рамы картин, вставил прямо в дырявые стены, подточенные влагой и временем.       И вот, одного дня.       Казалось, мир внутри дома стал похож на волшебное царство: блеск и огни былого поместья не вернулись, но сменили обличье — игра света и тени, опасные осколки, что могут ранить, если их неловко задеть.       Но Ярослав, запомнивший все коридоры и переходы, по большей части двигался на ощупь. Ловкость и ребяческая безрассудность совершили чудо — маленький храм света был готов.       И духи, что кричали о спасении, замолкли, застыли в созерцании.