Ruptura (Разрыв)

Квартира встретила его тишиной и обычным безликим порядком. Разве что пыль осела — никто давно не обновлял чары. Магическая защита была не тронута, даже порядок наведения заклинаний остался прежним — Грейвз проверил дважды. Он медленно обошел комнаты, пристально вглядываясь в знакомый интерьер и пытаясь подметить следы чужого присутствия. И вновь не обнаружил ничего. Все вещи остались на своих местах, в спальне кровать была идеально заправлена, а простыни так же идеально накрахмалены и свежи, как в тот далекий ноябрьский день, который Грейвз запомнил последним. В ванной на зеркале не оказалось ни потека воды, раковина безукоризненно блестела. Все полотенца остались сухими, в корзине для белья было пусто. Грейвз мог поклясться, что во время его отсутствия в квартире никто не появлялся. Возможно, действительно не появлялся. Или все же?.. Он подошел к бару и достал початую бутылку виски. Минуту смотрел на нее, мучительно вспоминая, была ли она полной в последний раз, когда он ее доставал, а если нет, то сколько виски там оставалось, но так и не вспомнил. Повертел в руках стакан, налил виски на два пальца, потом, подумав, еще на два и залпом опрокинул в рот в надежде, что виски поможет наконец ощутить реальность происходящего. Но алкоголь лишь обжег горло и послал горячую волну по всему телу. Грейвз тяжело рухнул на стул — усталость и напряжение последних дней навалились вдруг резко и сразу. Если бы поблизости не было стула, он точно так же рухнул бы на пол и вряд ли заметил бы разницу. Гриндевальд позаимствовал у него всего одну неделю. И этой недели хватило, чтобы реальность Персиваля Грейвза рассыпалась прахом. *** Слежки за ним не было. В этом Грейвз не сомневался, но на всякий случай по привычке путал следы, выбираясь в не-магический Нью-Йорк. А выбирался он часто — в штаб-квартиру МАКУСА вход ему был заказан, любые контакты с бывшими подчиненными запрещены («до особого распоряжения мадам Президент, мистер Грейвз»), а находиться в квартире дольше необходимого оказалось просто невыносимо. Грейвз методично обходил Манхэттен, оценивая работу по восстановлению кварталов и зданий, вглядывался в лица не-магов и пытался уловить ту особую ауру тревожности, которая обычно предшествует беспорядкам и панике. И вновь не нашел ничего — Нью-Йорк жил своей обычной жизнью и казался совершенно прежним. Таким, каким он был до появления Гриндевальда. До разбушевавшегося обскура. Грейвз часто спускался в метро на той самой станции, долго стоял на платформе, наблюдая, как она то пустеет, то вновь заполняется людьми, и пытался представить, что происходило здесь совсем недавно. Пытался вообразить самого себя, выступившего против Пиквери и толпы авроров, заклинания, срывавшиеся с кончика его палочки, и темный убийственный туман, крушивший все вокруг. Обскур невиданной мощи, угрожавший не-магическому и магическому миру одним своим существованием. Криденс Бэрбоун. Грейвз помнил его, как помнил почти всех салемцев, которые попадали в орбиту интересов авроров. А после скандала, который учинила старшая Голдштейн, вся семья Бэрбоунов накрепко врезалась Грейвзу в память. Тем мучительнее терзала теперь мысль, что он проглядел опасность и не распознал в юноше обскура, хотя читал отчеты Голдштейн и сам наведывался в церковь Вторых салемцев. Даже, кажется, разговаривал с Криденсом лично. Кажется. Он не мог точно припомнить, был ли на самом деле тот короткий разговор с юным Бэрбоуном, или же память вновь играла с ним странные игры — и эта неуверенность добавляла веса и без того тяжелым подозрениям и сомнениям, от которых нельзя было отмахнуться. Грейвз не знал, мог ли он по-прежнему полагаться на свой разум. И не винил Пиквери за то, что она до сих пор не нашла возможности поговорить — пусть даже под протокол, как с подозреваемым, которым он теоретически являлся. Хотя, скорее всего, именно нежелание участвовать в официальном допросе заставляло мадам Президент так успешно уклоняться от встречи с бывшим начальником Департамента охраны магического правопорядка и по совместительству — вторым человеком в МАКУСА после нее. Ее репутация после последних событий и так была изрядно подпорчена, если не сказать больше. Все это Грейвз узнал — прямо и косвенно — из кипы пергаментов, аккуратно вложенных в коробку из-под обуви, которую он, конечно, не покупал. На посыльного-немага, принесшего фальшивый заказ, не воздействовали чарами, но без палочки Грейвзу трудно было судить. Он только надеялся, что у Голдштейн — конечно, если это была Голдштейн — хватило ума не использовать собственную палочку. Впрочем, если у нее достало сообразительности вынести из Вулворт-билдинг ценные и несомненно секретные документы (к которым, кстати, по роду деятельности она доступа не имела, так что вряд ли добыла законным путем), то за такие мелочи можно было не волноваться. Отчеты непосредственных свидетелей произошедшего, написанные сухим казенным языком (тут уж постарались самопишущие перья, даже отчет Голдштейн по стилю ничем не отличался от прочих) неплохо дополнили картину преступлений Гриндевальда, составленную Грейвзом из многочисленных газетных статей. По крайней мере, в отчетах не было колдографий. Сразу же после освобождения Грейвз скупил всю магическую и немагическую прессу за последние две недели, и внимательно проштудировал от первой до последней страницы. В немаговских газетах не было ничего интересного — исчезли даже упоминания о стихийных собраниях вторых салемцев, подробности которых периодически смаковались где-то в колонке «Происшествия». А с колдографий «Призрака Нью-Йорка» ему издевательски усмехался Гриндевальд. Грейвз невольно пытался примерить эту ухмылку на собственное лицо и каждый раз чувствовал, как леденеют пальцы, державшие газету. Может, если бы он помнил хоть что-то — схватку, пленение, даже пытки, - ему было бы легче принять случившееся. Но в памяти клубилась только черная пустота, которую не смогли развеять никакие контрзаклятья. Несмотря ни на что Грейвз ощущал себя собой — совершенно таким же, каким был всего две недели назад, хотя понимал, что на самом деле это не так. Про его собственную роль в разрушениях и беспорядках, учиненных Гриндевальдом, в газетах магического Нью-Йорка не было ни слова. *** Совы исправно прилетали каждый вечер. Грейвз отправлял письма в камин нераспечатанными и находил мстительное удовольствие, испепеляя плотный пергамент с оттиском эмблемы МАКУСА невербальным Инсендио. На третий день Пиквери явилась лично. Одета она была подчеркнуто неофициально, и Грейвз, не спрашивая, направился к бару и налил ей виски — больше у него ничего не было. Сам он выпил уже порядочно, но, поразмыслив, решил, что так даже лучше: разговор, который предстоял им с мадам Президент, на трезвую голову и начинать не стоило. Неизвестно, что думала по этому поводу Пиквери, но отказываться от предложенного виски все же не стала. Задумчиво повертев стакан в пальцах, она небрежно прислонилась бедром к стойке и устало прикрыла глаза. Вид у нее был измученный, и она этого не скрывала — напротив, подчеркивала, как подчеркивала простой серой блузкой и юбкой неофициальность своего визита. Запавшие щеки, бледные губы, небрежная прическа, из которой выбивались светлые пряди — весь тщательно продуманный президентский образ исчез. Пиквери выглядела непривычно юной и такой же непривычно неуверенной. Грейвз не предложил ей присесть и сам остался стоять. Молчание затягивалось. - Могу я, по крайней мере, приобрести новую палочку? - наконец поинтересовался он, взмахом руки отлевитировав бутылку виски на стол. Пиквери знала о его способностях к беспалочковой магии, но Грейвзу хотелось демонстрации. - До завершения официального разбирательства — нет, - ответила Пиквери хрипло и неожиданно вкрадчиво. - Слишком многое произошло в последнее время, мы не имеем права на очередную ошибку. Это значило, что Грейвз не имел права на очередную ошибку. - У тебя есть официальное заключение колдомедиков. Никаких следов темно-магических проклятий. Никаких непростительных. Ничего. Я не был под Империо. Ко мне не применяли Обливиэйт. - Вопрос заключается в том, где именно ты был. И какие приказы в недавнем прошлом были отданы Персивалем Грейвзом, а какие — самозванцем. Ты же не помнишь, что произошло, - голос Пиквери неуверенно дрогнул, и она вопросительно выгнула бровь, давая Грейвзу шанс возразить. Не дождавшись от него ответа, зачем-то уточнила: - Между тобой и Гриндевальдом. «И не только Гриндевальдом», - подумал Грейвз и нахмурился. - Нет. Но, учитывая его успешную поимку, моя забывчивость вряд ли может помешать расследованию. Не думаю, что Магический Конгресс остановят соображения этики, когда речь идет о допросе... как там его называют? - Грейвз кивнул в сторону газет, грудой сваленных на столе, - Самого разыскиваемого преступника магического мира? Величайшего темного волшебника современности? Пиквери вздернула подбородок. - Если ты намекаешь на легилименцию, позволь напомнить, что Гриндевальд — сильнейший окклюмент. Мы не можем вот так просто влезть ему в голову. А как ты понимаешь, добровольно он свои истинные воспоминания не покажет. - Истинные? - Грейвз усмехнулся. - Значит, вы пытались, а он опять обвел вас вокруг пальца. Пиквери помрачнела и отвела глаза. Грейвз вновь ощутил болезненный холод в груди — Гриндевальд вполне мог поиздеваться над своими тюремщиками и позволить им увидеть то, что хотел показать. Интересно, присутствовал ли в этих воспоминаниях — ложных? Истинных? - сам Грейвз. - Разве вам не удалось его разговорить? Судя по старым газетным интервью, он любит пооткровенничать, особенно если есть, чем похвастаться. - Напротив, Гриндевальд говорит столько, что самопишущие перья не успевают за ним записывать, - ответила Пиквери устало, словно такое красноречие арестанта ее вовсе не радовало. - Но о тебе он молчит, Персиваль. И настаивает на передаче своего дела под европейскую юрисдикцию. Минмагии четырех стран официально обратились ко мне с точно таким же предложением, причем их формулировки недалеко ушли от гриндевальдовских. Если этот сукин сын всего за неделю, проведенную в твоем облике, успел придумать, как воспользоваться бюрократической волокитой и подогреть старые распри между министрами, отдаю ему должное — он дьявольски быстро схватывает. А, как ты знаешь, на Международную конфедерацию надежды мало. Она подняла серьезный взгляд на Грейвза, который вдруг обнаружил, что изо всех сил вцепился в край стойки, и постарался расслабить сведенные судорогой пальцы. - Ты хочешь сказать, что Конфедерация пойдет на поводу у... международного террориста? - Я хочу сказать, что мы сейчас не в том положении, чтобы диктовать свои условия Европе. Только не после того, как Гриндевальд в обличье первого аврора беспрепятственно расхаживал по нашей штаб-квартире, присутствовал на заседании Конфедерации, даже вынес смертный приговор британскому подданному, - а весь магический Конгресс во главе с Президентом не только позволял ему это, но даже ничего не заподозрил. - Ни ты, ни МАКУСА не несете ответственности за действия Гриндевальда. - Неужели? - Пиквери ожесточенно дернула щекой. - Ты же читал отчеты о том, что произошло в метро — не пытайся мне врать, я знаю, что читал, - и знаешь, что если бы не помощь мистера Скамандера, Гриндевальд имел все шансы сбежать. Поэтому единственное наше достижение в том, что мы посадили его за решетку, но формально перед Конфедерацией ему почти нечего предъявить, - неохотно признала Пиквери, покачивая опустевшим стаканом. Она вновь опустила глаза и потому не увидела, как Грейвз резко изменился в лице. «А я?» - хотелось выкрикнуть ему. «А Бэрбоун? А мои... вернее, твои авроры, которых он расшвырял на станции метро, как котят?» Но он смолчал, потому что теперь, наконец, понял, зачем явилась Пиквери. - Гриндевальд уже дал признательные показания по нескольким... скажем так, европейским эпизодам, в которых пострадали не-маги и волшебники, - не поднимая глаз, продолжала Пиквери, тяжело роняя слова. - И прозрачно намекнул, что это только начало откровений. Если, конечно, ему пойдут навстречу. А хочет он всего-навсего справедливого суда на исторической родине, от рук тех, кому он, по его словам, причинил столько зла, а вовсе не от магов Америки, которым он, - опять же по его словам, - совершенно ничего не сделал. А если и сделал, то в порядке самозащиты. Он признает, что во время... инцидента с обскуром в метро принял на время облик одного из авроров — это, конечно, преступление, но оно не идет ни в какое сравнение с уничтожением не-магов одной славной европейской деревни. Или подрыв транспортной магистрали в другой, не менее славной местности. А здесь у него была благая цель — обезвредить обскура, который представлял угрозу как магическому, так и немагическому Нью-Йорку. В процессе он слегка увлекся, что закономерно привело к его поимке. Кстати, к дементорам в Азкабане, как оказалось, он давно питает исследовательскую слабость, и ему прямо не терпится познакомиться с этими удивительными существами поближе. В голосе Пиквери отчетливо сквозила ядовитая горечь. Похоже, допрашивала Гриндевальда она самолично. Грейвз молчал, прекрасно понимая, что Пиквери исподволь подбиралась к главному, и не хотел облегчать ей задачу. - Сегодня представитель швейцарской делегации два часа убеждал меня в необходимости перевода Гриндевальда на континент и проведении судебного процесса под юрисдикцией стран, наиболее пострадавших от его действий. Я даже записала все выдержки из Статута, на которые он ссылался. Пиквери вытащила из кармана смятый пергамент и продемонстрировала его Грейвзу. Пергамент пестрил пометками, восклицательными знаками и непечатными ругательствами. Пиквери иронично усмехнулась, и Грейвз не выдержал: - Неужели? Похищение, незаконное применение магии, нарушение закона Раппапорт и Статута, покушение на убийство магов и не-магов... И это только навскидку, Серафина, - проговорил он ровным тоном. Пиквери недовольно поджала губы и в раздражении дернула себя за прядь, выбившуюся из прически, словно Грейвз ляпнул очевидную глупость. - И как ты прикажешь мне это доказывать? У меня куча свидетелей, которые видели обскура и то, что он сотворил с Нью-Йорком! И еще примерно столько же видевших, как Персиваль Грейвз под действием Ревелио превратился в Геллерта Гриндевальда. Но остальное... Мерлин, Персиваль! - она со стуком поставила пустой стакан на стойку. - Ты утверждаешь, что с начала декабря вместо тебя в Департаменте охраны магического правопорядка хозяйничал Гриндевальд, но ты также утверждаешь, что ничего не помнишь! А весь МАКУСА - и я в том числе — всю эту неделю видела аврора Грейвза, который ничем - ты слышишь? ничем! - не отличался от аврора Грейвза, который много лет проработал с нами бок о бок! - Ты хочешь свалить все на меня — ты это пытаешься сказать? - озвучил наконец Грейвз мысль, от которой у него сводило зубы. Он ожидал этого, но, как оказалось, между догадками и точным знанием лежала пропасть. - А что ты хочешь услышать? - даже если Пиквери и была на грани потери самообладания, она быстро взяла себя в руки. - Не имеет значения, чему я верю, а чему нет. Значение имеют только факты — и то, может ли их кто-нибудь подтвердить. Значение имеет мнение болванов, заседающих в высоких кабинетах, которые в глаза Гриндевальда не видели и теперь потрясают передо мной Статутом и законами. Значение имеет то, что при всем желании я не могу доказать, что Голдштейн и Скамандера на смерть отправил именно Гриндевальд, а не аврор Грейвз, как не могу обвинить Гриндевальда в появлении обскура и последующих за этим... событиях, - голос Пиквери потихоньку становился все тише. - Если бы Бэрбоун остался в живых... Грейвз повернулся к окну и бездумно уставился в темноту. Все верно, он же читал отчеты. Галстук вдруг показался ему удавкой, и он уже потянулся было к воротничку, чтобы ослабить его, но, уловив внимательный взгляд Пиквери, усилием воли сдержался. - Если бы Бэрбоун остался в живых, ты предъявила бы его Конфедерации. У тебя был бы козырь в переговорах, - ровно закончил он фразу за Пиквери. - И не пришлось бы тайком пробираться сюда, чтобы вытянуть из меня согласие на легилименцию. - А ты его дашь? - быстро спросила Пиквери. В ее глазах появился стальной блеск, который Грейвз за долгие годы научился распознавать. Так она обычно смотрела на собеседника перед тем, как выложить свой главный козырь, который определял исход встречи. - Нет. Молчание Пиквери было более чем красноречивым. Грейвзу нестерпимо захотелось, чтобы она ушла прямо сейчас, но он слишком хорошо знал мадам Президент. - Не заставляй меня прибегать к крайним мерам, - сказала наконец Пиквери. - Я ведь пока просто прошу. - Ты не можешь меня заставить. Или мне уже предъявляют обвинение? - на самом деле Грейвз понимал, что к этому все шло. - Нет, - легко ответила Пиквери и вдруг улыбнулась нарочито фальшивой улыбкой. - Пока — нет. Повисла долгая пауза. Пиквери продолжала улыбаться. - Замечательно, - пробормотал Грейвз, и в этом слове действительно уместилось все, что он мог сказать по этому поводу. - Заседание Конфедерации через три дня. К этому времени мы должны определиться, чем отбивать аргументы швейцарцев во главе с Эберштадтом, который жаждет реванша, - каждый раз, когда Пиквери привычно сбивалась на «мы», даже не замечая этого, Грейвз еле заметно морщился. - Я понимаю... это не самая приятная процедура, Персиваль. Но прошу тебя, - она вдруг подняла на него умоляющий взгляд, словно не угрожала только что, словно в самом деле признавала за ним право отказаться. - Никаких официальных протоколов и Омутов памяти. Никаких незнакомцев. Только я и ты. Завтра, на минус четвертом ярусе. Обещаю, никто, кроме меня не увидит твоих воспоминаний. И только ты решишь потом, какие из них предъявлять на слушании. Ого, как быстро она перешла от просьб в содействии к перспективам судебного разбирательства, которое еще не назначено и которому, по ее словам, противодействуют все бюрократы магической Европы, покорно заглотившие наживку Гриндевальда. Грейвз понимал, что выбора у него в общем-то нет. Что бы он ни сказал сейчас, Пиквери с легкостью повернет это против него. Возможно, она даже не врала, когда намекала, что легилименция — его единственный шанс избежать обвинения, показательного суда и Комнаты исполнения приговоров. Ведь он в самом деле потерял неделю. Где он был? А главное — кем он был? И почему Гриндевальд не желает говорить именно об этом? - Жду тебя завтра, в десять утра, - между тем продолжала Пиквери, видимо, посчитав его молчание за согласие. - Минус четвертый ярус, Персиваль. И постарайся не попадаться на глаза газетчикам. В неразговорчивости Гриндевальда о тебе есть свои плюсы — ни слова на первых полосах. Хоть что-то. Она выпрямилась, отойдя от стойки, сделала несколько медленных шагов к двери, словно решая, сказать ли еще что-нибудь, или разговор окончен, а, может, все-таки ждала, что Грейвз ответит ей... хоть что-нибудь. Если так, то она просчиталась — Грейвз, сцепив зубы, внимательно разглядывал узор, змеившийся по деревянным панелям которыми были обшиты стены кухни. Мысли проводить гостью у него даже не возникло — Пиквери столько раз бывала в этой квартире, что нашла бы дорогу к двери и в темноте с закрытыми глазами. - Мне действительно жаль, что так вышло, Персиваль, - услышал он негромкое и, кажется, виноватое прощание, и согласно кивнул. Ему тоже было жаль, что так вышло.