Ruptura (Разрыв)

Когда Персиваль Грейвз открыл глаза, вокруг шумела неспящая Пятая авеню. Он стоял посередине широкого тротуара в самом сердце Манхэттена, но людской поток равнодушно тек мимо, огибая одинокую фигуру аврора, словно кто-то набросил на него дезиллюминационные чары. Грейвз не помнил, как оказался здесь, понятия не имел, почему на нем куртка с чужого плеча и где его волшебная палочка. Зато прекрасно понимал, что произошло нечто скверное. Убедившись, что по крайней мере немагический Нью-Йорк на первый взгляд пребывал в относительном порядке, Грейвз, с трудом сконцентрировавшись, аппарировал к Вулворт-билдинг и укрепился в своем первоначальном мнении о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Швейцар на входе, который обычно встречал главу Департамента охраны магического правопорядка почтительным кивком, на этот раз оставил вежливость и даже не пытался скрыть резкий пасс палочкой. Яркая вспышка озарила окрестности, и Грейвз поморщился, но шаг не замедлил. Когда его окружили авроры (некоторые лица он узнал), держа палочки наизготовку, Грейвз уже понимал, что головная боль и общая слабость — не просто переутомление, и мысленно перебирал список проклятий, которые могли вызвать такие последствия вдобавок к странному провалу в памяти. Он не сопротивлялся аресту, когда магические путы врезались в тело, стягивая руки за спиной, и спокойно пошел в окружении авроров, все еще державших его под прицелом палочек, по широким лестницам и переходам штаб-квартиры МАКУСА. Чувствовал кожей обращенные к нему взгляды и слышал перешептывания. Видел, как все встреченные маги и прочие волшебные существа останавливались и провожали его взглядами, как канцелярские крысы, поднимая бумажные хвостики, замирали на самых краешках столов, вытягивались словно суслики, поворачивая вслед острые мордочки. Никогда еще появление главы Департамента охраны магического правопорядка не вызывало в МАКУСА такого ажиотажа — а за долгие годы службы Грейвзу доводилось побывать в самых разных ситуациях. Грейвза не удивила безликая допросная, куда его привели — а вот первые же вопросы, обращенные к нему, вызвали смутное беспокойство, которое усиливалось с каждым произнесенным аврорами словом. - Назовите ваше полное имя. - Какое сегодня число? День? Год? - Ваша должность? - Где вы были последние три дня? - Где ваша волшебная палочка? И самый главный вопрос, повторяемый на разные лады: кто может подтвердить ваши слова? Это основательно сбивало с толку. Грейвз прекрасно помнил, кто он такой. И понятия не имел, какое сегодня число, а также где его волшебная палочка. Он не знал, что происходило в последние... дни? Недели? Дознаватели, с большинством из которых он так или иначе пересекался за годы работы в Департаменте, явно нервничали. Грейвз прекрасно знал тактику проведения допроса, и все же сорвался — ему нужно было знать, что происходит, и он сам начал спрашивать. Перебивать. Давить. Даже огрызаться. Авроры виновато и торопливо отводили глаза, но упрямо продолжали придерживаться плана и темпа допроса, игнорируя слова Грейвза, не относящиеся к делу. У самого молодого из них — О'Лири, кажется, - уши приобрели очаровательный малиновый оттенок, а на щеках выступили багровые пятна. Ирландская кровь. Грейвз раздраженно вздохнул, стараясь успокоиться и максимально расслабить сведенные судорогой руки, по-прежнему стянутые за спиной. Его подчиненные все делали правильно. В наступившей тишине стало слышно, как скребут по пергаменту самопишущие перья. Грейвз, старательно контролируя голос, в самых вежливых выражениях выразил желание поговорить лично с Серафиной Пиквери. Он был уверен, что в этом ему не откажут — ни авроры, ни сама Пиквери — и такое же вежливое, но твердое «нет» прозвучало для него как гром среди ясного неба. Он не был готов к такому повороту — как оказалось, он вообще не был готов к тому, что окажется в допросной МАКУСА на месте подозреваемого. Грейвз, прикинув свои шансы, решил, то в такой ситуации его лучшая тактика - выжидание. Пиквери не могла бесконечно оттягивать их разговор. Что бы ни произошло, рано или поздно он об этом узнает, да и шанс, что память вернется, был не таким уж призрачным. Если это результат проклятия, конечно, а в этом Грейвз почти не сомневался. Его отвели в комнату на первом ярусе — выше допросных и Комнаты исполнения приговоров, но все же не самое приятное место в Вулворт-билдинг, несмотря на своеобразный казенный уют. Грейвз прекрасно знал, кого обычно держат здесь: мелких нарушителей, незарегистрированных магов, а также тех, кого приговорили к стиранию памяти. В любом случае, в чем бы его ни подозревали, серьезной угрозы в нем не видели. Или делали вид, что не видели. Грейвз просидел на койке до утра без сна — пока в зачарованном окне на ярко-голубом небе не взошло ярко-желтое солнце, - вновь и вновь понукая свою память, но добился лишь того, что головная боль стала почти невыносимой. Итак, последнее, что он помнил — обычный вечер обычного рабочего дня. Квартира, глоток виски, чтобы немного расслабиться, мысли об участившихся стычках на митингах Вторых салемцев, о тревожных вестях из-за океана... Конец ноября, должно быть, не раньше. Или нет? Когда Грейвз услышав звон снимаемых чар, то был практически уверен, что это Пиквери, - и вновь ошибся. Вместо мадам Президент или авроров на пороге его личной ненадежной камеры стояли трое незнакомых колдомедиков. Они приветливо улыбались, но у каждого в руке была палочка, и при взгляде на их улыбки головная боль Грейвза усилилась до отметки «хуже не бывает». В общей сложности его продержали взаперти три дня. Три дня унизительных процедур, контрзаклятий и запинающихся уверений колдомедиков, что никаких следов темно-магических проклятий выявить не удалось. Более того, никакого остаточного магического фона от наложенных заклятий, а это значило — в чем бы ни была причина провала в памяти, простой Обливиэйт не имел к нему никакого отношения. Три дня выматывающей неизвестности и бесконечного круга вопросов и ответов, которые Грейвз затвердил наизусть. Он уже ни о чем не спрашивал, а лишь заученно повторял в тысячный раз — он не помнит. Ничего. Совсем. На третий день в комнату допросов вместе с очередным дознавателем явилась старшая Голдштейн. Запнувшись на пороге, она неловко протиснулась внутрь и во все глаза уставилась на Грейвза, с максимальным удобством устроившегося на колченогом стуле, будто видела впервые после долгой разлуки и оценивала произошедшие с ним перемены. В общих чертах, наверное, так и есть, - подумал Грейвз, устало кивая бывшей подчиненной. По характеру вопросов и заклинаниям колдомедиков он давно понял, что его личность поставлена под сомнение, а из его жизни исчезла целая неделя. Семь полных суток плюс-минус несколько часов. Голдштейн осторожно уселась напротив, продолжая разглядывать его совершенно молча, не считая тихого «мистер Грейвз...», произнесенного в самом начале. Она смотрела на него так, словно смотреть ей было почему-то больно, то и дело отводила глаза и нещадно стискивала в руках безвкусную дурацкую шляпку. Пару раз порывалась заговорить, но, бросая настороженный взгляд на замершего у двери дознавателя, каждый раз осекалась. Грейвз, несмотря ни на что, был рад ее присутствию — словно посреди безумия последних дней он вдруг ощутил твердую почву под ногами. Он знал, что Голдштейн присущи горячность и бунтарство, но вот умения просчитывать варианты и играть по своим правилам она пока не наработала. А значит, вполне вероятно, ее послала сюда Пиквери. Возможно, скоро все закончится — так или иначе. - Вам ничего не кажется знакомым, мистер Грейвз? - вдруг поинтересовалась Голдштейн, с размаху откидываясь на спинку стула на манер самого Грейвза. Вид у нее стал такой, словно она с разгону бросилась в ледяную воду. - Прошу прощения? - Грейвз в самом деле не понял, к чему она клонит. - Здесь, - Голдштейн неловко взмахнула рукой и стрельнула глазами вправо, как будто заметила нечто примечательное, но там стоял лишь пустой стул, и брови Грейвза сами собой удивленно взмыли вверх. - В этой комнате. В этом... ну, в общем, во всем этом. Грейвз честно задумался. Он часто бывал на допросах — в последние годы, правда, реже, - но все же мог голову дать на отсечение, что никогда не проводил дознание в паре со старшей Голдштейн. А уж сидеть друг напротив друга в такой ситуации, в статусе подозреваемого и дознавателя... абсурд, полный абсурд. - Я абсолютно уверен, мисс Голдштейн, что никогда раньше не оказывался в подобном месте в подобном качестве, - он махнул руками, скованными заклинанием. - А к вашему понижению в должности я имел весьма опосредованное отношение... всего лишь подписал приказ о переводе, если мне память не изменяет, поэтому не имел удовольствия допрашивать вас лично. Я ответил на ваш невнятный вопрос? Голдштейн растеряно заморгала и несколько раз кивнула. При упоминании понижения ее лицо приняло почти детское беззащитное выражение, и Грейвз, воспользовавшись ее замешательством, вдруг подался вперед и заговорил властно и быстро — тоном, каким обычно отдавал приказы: - Что-то случилось с мадам Президент? - Что? Нет... Все в полном порядке, она просто не может... - тут Голдштейн спохватилась, испуганно прижав ладонь к губам, в ее глазах отразился настоящий испуг, а дознаватель, материализовавшийся рядом, тут же потянул ее за локоть, поднимая со стула, и потащил к выходу. Грейвз вновь откинулся на спинку стула, наблюдая, как за Голдштейн закрывается обшарпанная дверь. Это было уже кое-что. Чутье, редко подводившее аврора, говорило ему, что ждать осталось недолго. К вечеру того же дня его выпустили. Просто, любезно и без лишних церемоний. Грейвз выслушал аврора молча, так же молча указал на стул, стоявший у зачарованного окна, и, давя в себе волнение, предложил наконец рассказать, что произошло. После первых же слов, сказанных сухим официальным тоном лучшего дознавателя МАКУСА, Грейвз осознал, что у него дрожат руки. К концу краткого пересказа событий, всколыхнувших весь магический мир и едва не стоивших жизни магам и не-магам Нью-Йорка, он едва мог дышать от сдавившего горло ужаса. Гриндевальд. Он, Персиваль Грейвз, и Гриндевальд. Обскур. Руины Нью-Йорка. Гриндевальд. Скамандер и Голдштейн. Вторые салемцы. Криденс Бэрбоун. Обскур. Слова, которые он слышал, молоточками стучали в голове, словно код азбуки Морзе. За этими короткими фразами разверзался настоящий ад, в котором, корчась, сгорала жизнь и карьера аврора Персиваля Грейвза. Он прекрасно понимал, что это значит — и даже больше, учитывая, что Пиквери так и не пришла лично поговорить с... кем? Подозреваемым? Обвиняемым? Оправданным? Нет, чушь. Этого не может быть, - твердила рациональная, правильная часть рассудка Грейвза, хватаясь за малейшую возможность ошибки. А та часть, которая сомневалась, коварно нашептывала — ты потерял неделю жизни. Неделю, которую ты не помнишь. Грейвз лишь надеялся, что его выдержки хватило на то, чтобы не показать дознавателю, насколько ему страшно. Его не оправдали, конечно, но и оснований держать его под замком не было. В МАКУСА посчитали достаточным установить некоторые ограничения и отпустить его под личное обязательство являться в Вулворт-билдинг по первому требованию. Еще Грейвзу запретили приобретать новую палочку, запретили покидать Нью-Йорк и использовать беспалочковую магию «чаще безусловно необходимого». Грейвз, не глядя, подписал все положенные уведомления и согласия. Теперь он был относительно свободен, и все же связан по рукам и ногам подозрениями, курсирующими по отделам не хуже канцелярских крыс. Он не помнил, как прощался с аврором, как шел по знакомым до последнего закоулка коридорам, как оказался на центральной лестнице, на которой по обыкновению сновала толпа магического народа. Ему казалось, что вся громада Вулворт-билдинг оценивающе смотрит на него тысячью глаз магов, гоблинов и магических тварей, не спеша с окончательным решением, — совсем как Пиквери, которая не знала, что теперь с ним делать, и потому пряталась и выжидала. Возможно, она еще надеялась на показания Гриндевальда — и честное слово, Грейвз тоже горячо на них надеялся. Потому что жить с дырой на месте воспоминаний о собственной жизни было невыносимо, а в данных обстоятельствах — преступно. Грейвзу не в первый раз пришла в голову безумная мысль, что неожиданная гуманность Гриндевальда, оставившего его в живых, крайне неудобна для госпожи Президент и всего МАКУСА. Швейцар на выходе вежливо приподнял шляпу, как будто ничего не изменилось. Как будто он не посылал знак аврорам всего несколько дней назад. Грейвз толкнул тяжелую дверь и с наслаждением вдохнул сырой, пахнущий бензином воздух. Он чувствовал себя так, словно упал с огромной высоты, но вопреки всему почему-то не разбился насмерть и теперь не знал, что с этим делать. Он должен был умереть — это понимали все: Пиквери, его бывшие подчиненные, даже Голдштейн. Грейвз, не оглядываясь, аппарировал прямо со ступенек Вулворт-билдинг.