Demi Lovato «Cry Baby»
Большой город с невероятно высокими зданиями так завораживал и притягивал взгляд, что, казалось, вот-вот поглотит тебя, пережует и выплюнет. Или сожрет, оставив навсегда в себе. Мальчик наблюдал за снующими людьми, за бесконечными потоками машин и не понимал, восхищаться ему или страшиться всего этого. Маленькая деревушка, где он рос, была тихой и не пугала своим видом, манила в мягкие объятия и приятно щекотала ноздри свежими запахами. От здешнего запаха нос хотелось зажать. В автобусе было полно народу, но других вариантов не предоставлялось, денег не водилось совсем. Малыш с мужчиной ехали от самого поселка, поэтому отхватили себе парочку свободных мест в конце автобуса. — Ну что, готов повеселиться? — Низкий голос, наполненный теплотой, отвлек внимание ребенка. Вместо ответа он припал спиной к окну и, закатив глаза, высунул язык набок, притворяясь мертвым, заставляя мужчину улыбнуться и протянуть руки, чтобы защекотать мальчика. Тот знал, что в общественном транспорте громко смеяться нельзя, поэтому прикрыл ладошками рот и запыхтел. — Дядя, я справлюсь, — пытаясь уйти от щекотки, гоготал малыш, ерзая и извиваясь подобно змейке, привлекая внимание улыбающихся женщин. — Только не переборщи, а то отправят нас домой ни с чем. — Эй, так не честно! Я всегда справлялся. — Ты бесподобный актер, — мужчина приобнял мальчика, прижав его к груди, и погладил по аккуратно зачесанным волосам, — я в тебе не сомневаюсь. — Купишь мне что-нибудь вкусное потом? — Все, что пожелаешь. Глаза ребенка засияли, он крепче вжался в грудь мужчины, ожидая скорой остановки автобуса.***
Дядя всегда говорил: «Бери от жизни ровно столько, сколько можешь унести». И никогда не следовал собственным словам. Он слыл жадным, ненасытным мужчиной, вечно ищущим способ наживиться, набить карманы так, чтобы те расходились по швам. Исин любил его за доброту и щедрость, за то, что тот проводил с ним большую часть своего времени, несмотря на работу и личную жизнь. Мальчик ничего не знал о плохих сторонах дяди, да и не понял бы, потому что всегда было весело, когда мужчина приходил в дом бабушки и иногда даже оставался на ночь. У дяди не было жены, но были «другие знакомые тети», с которыми он тесно, даже слишком, общался. И Исин видел иногда этих тёть, что пытались затискать его до полусмерти, умиляясь на милейшие ямочки на щечках и добрейшую улыбку. В школе ни один ребенок не показывал пальцем в сторону мальчика потому, что тот жил с бабушкой и был иностранцем. Так не было принято. Дети в их деревне обожали друг друга своей детской любовью и всегда стояли горой за тех, кто попадал в беду. Поэтому Исин любил школу, любил дядю, любил все вокруг, хотя ничего из этого не было правильным. Правильно — не всегда хорошо. Мальчику стало еще веселей, когда дядя перебрался к ним в дом, продав свою лачугу на окраине деревни за копейки, потому что бабушка ходила очень плохо и уже не могла уследить за маленьким сорванцом. Стало еще веселей от того, что дядя всегда находил им веселое дельце: то залезть на соседское дерево, то стащить конфету с прилавка магазинчика, то изобразить плохослышащего, когда бабушка зовет пить ненавистное молоко. Это забавляло обоих, у Исина загорались глаза, когда дядя хвалил его после каждой удачно выполненной «миссии» и вручал ему презент. Малыш не заметил, как все эти мелочные забавы перескочили на новый уровень, и теперь ему нужно было не просто валять дурака и хохотать, а играть по-настоящему. «Ты же мечтал стать актером, Сина, попробуем начать сейчас», — подначивал дядя, замечая сомнения племянника. Он и не был против, просто волновался, справится ли. Доктор смотрел на него, нахмурившись, пока Исин наигранно щурил глаза и называл неправильные цифры и символы, написанные на листке. Дядя для правдоподобности даже приподнял его за локоть и направил к двери, чтобы ребенок «не споткнулся ненароком». В первый раз это не было слишком убедительно, поэтому актеры довольствовались только выписанными витаминами и выданными за счет больницы очками, которые мальчик, естественно, так и не надел. А вот через месяц, после тренировок на таких же табличках с циферками, что висели в кабинете окулиста, и более уверенными «слепыми» движениями, Исину удалось отыграть свою роль блестяще, заставляя дядю кружить его в воздухе и пересчитывать полученное пособие по несуществующей инвалидности. Бабушка такое дело не одобрила, хотя появившимся деньгам была рада, что не утаилось от глаз ребенка, подстегивая работать еще усерднее. Не то чтобы они разбогатели и начали жить припеваючи, но бабуле теперь хватало денег на лекарства. — Сина, собирайся, скоро автобус, — дядя уже накинул куртку и собирался впихнуть ноги в ботинки. Пособие на то и пособие, чтобы забирать его систематически. И Исин уже сбился со счета, в который раз они едут проверяться. Он начал замечать, что его зрение действительно упало за последнее время, поэтому очки, которые раньше пылились в ящике стола, пришлось достать и периодически цеплять на нос, втайне от родных. Не было какого-то волнения или переживания, не было страха. Парень даже радовался, что теперь может играть еще более правдоподобно. Ему нравилось получать внимание и взгляды от одноклассников, учителей, врачей: те смотрели на него с долей жалости, Исин давал им возможность почувствовать себя здоровыми и полными сил, хотя и сам ничем не страдал. Его привлекали вздохи, полные переживания и сочувствия. Как наркотик. Дядя предложил прибавить к слепоте еще и глухоту или, быть может, проблемы с суставами, но для Исина это стало перебором, он наконец-то заметил огонек жадности, полыхавший во взгляде мужчины, что словно пытался нажиться на его теле. Парень изъявил желание после школы уехать из деревни, чтобы учиться в городе, но одобрения не получил. Дядя всячески отговаривал племянника, так заигравшись, что даже напомнил ему, мол, тот не выживет один с «его ситуацией со зрением». Это так глубоко впилось под кожу, что все начали забывать о настоящем положении здоровья. Исин не обиделся. Но и не согласился. Город встретил его пыльными объятиями и шумным приветствием, что отдавало звоном в ушах несколько часов подряд. Малюсенькая квартирка в захолустном райончике вполне устроила юношу, который сквозь линзы очков наблюдал за ночной жизнью улиц и не мог надышаться воздухом свободы, несшем запахи рыночной еды и отходов. Теперь пособие он ходил получать сам, сам себя хвалил и награждал, сам отсылал часть денег бабушке с дядей. Самостоятельная взрослая жизнь не казалась ему такой уж сложной.***
На листовке крупно сверкала надпись «Пункты сдачи крови», и Исин смотрел на нее уже битых полчаса, стоя под крышей одного из этих пунктов, решаясь. За одну сдачу давали неплохие деньги и пару шоколадных батончиков, чтобы поднять гемоглобин. Можно было вдобавок сдать плазму и получить надбавку и пару дней отдыха. Ничего такого, а кому-то жизнь спасут. С этими мыслями юноша поднимался по ступенькам и складывал в руках листовку, чтобы уложить ее на дно сумки. Добрая женщина в приемной задала ему пару вопросов перед тем, как пропустить в застекленное помещение и забрать положенное количество крови для анализа. Отличные показатели позволили стать донором и слить красной жидкость уже порядком больше. Это не было больно, разве что, неприятно, но Исину так понравилось, что даже деньги теперь не имели значения. На радостях он написал нескольким одногруппникам, что «потерял много крови и отлежится пару дней дома». Конечно, это вызвало кучу возгласов и сопереживаний, отчего где-то в желудке разлилось приятное тепло. Следующая сдача намечалась только через полтора месяца, поэтому Чжан подумывал над использованием своего тела в каких-нибудь других целях: отдать часть печени или роговицу, пласт кожи, почку. Ему так нравилась эта затея — отдавать себя кому-то, даже не представляя, чем все может обернуться. Друзья восхищались им, иногда крутили у виска, пытались отговорить, махали руками, реагировали совсем по-разному, но каждая их реакция взрывалась фонтанами внутри юноши, заставляя улыбаться. Он начал отращивать волосы, чтобы продать и их. Спустя два месяца, после очередной сдачи крови, Исин отлеживался больше необходимого, а батончики не помогали. Парня потряхивало, глаза слипались, желчь булькала где-то в районе глотки, мешая нормально сглатывать. Под ребрами не переставало трепыхаться сердце, напевая какую-то грустную мелодию из быстрых ритмичных толчков. Исин упирался лбом в подушку и растягивал губы в улыбке: ему было так плохо, что становилось невыносимо хорошо. На следующий день после начавшейся лихорадки прибежал один из одногруппников, на чьи звонки Чжан ответить был не в состоянии, чем заставил того волноваться. Гость почти плакал, нарезая вокруг постели Исина круги и пытаясь перевернуть друга на спину, пока вызванная скорая направлялась по указанному адресу. Девушка в синей жилетке измерила его температуру и посветила фонариком в глаз, после чего дрожащее тело уложили на носилки и увезли в больничку. — Вы донор? — Спросил кто-то из ниоткуда, заставляя Чжана открыть глаза. — Донор, — вторил он, осматриваясь. — Сколько раз сдавали кровь? — Два. — Когда в последний раз? — Несколько дней назад, — Исин поморгал немного, осматривая пузатого доктора с сальными волосами, — в чем дело? — Мы не уверены, но при сдаче крови Вы подцепили что-то. Юноша нахмурился, не совсем понимая. «Подцепил что-то»? В каком смысле? Не решившись озвучивать вопрос, Исин просто прикрыл веки, надеясь поскорее выйти отсюда, потому что сейчас слабость одолевала, удерживая. Чуть позже его расспросили о родных и друзьях, кому можно было бы сообщить о случившемся; поинтересовались инвалидностью по зрению и соответствующих подтверждающих документах. Он ответил на все вопросы, попросив не звонить бабушке и дяде, не желая их беспокоить. Странный туман накрывал его тело и разум, заставляя поддаться необъяснимому желанию. Желанию страдать, быть измученным самим собой. Скрываться и открыться всему миру.***
«Лимфогистиоцитоз» — жирно было выведено на странице медицинского заключения. Исин покачивал ногами и пялился на название, значения которому знать не знал. Непонятный набор иероглифов ничего не говорил ему, но, казалось, чем длиннее название, тем страшнее вердикт. — Я умираю? Доктор нахмурил брови и уставился на юношу, что вел себя словно дитя, со всех углов изучая врученную ему бумажку. Мужчина вздохнул и покачал головой: — Нет, не умираешь. Пока, по крайней мере. Мы выпишем тебе иммуносупрессивные… — Исин хлопал глазами, открыв рот. — Витамины, выпишем тебе витамины. Если не поможет, придется периодически пересаживать… стволовые клетки. Понимаешь? — Конечно, понимаю, — нахмурился юноша, — я же был донором. — Раз в три месяца будешь сдавать анализы, а там посмотрим. Если появится опухоль… — доктор сделал паузу. — Посмотрим, в общем. Можешь идти. Спрыгнув на пол, Исин поклонился и покинул палату, так и не дождавшись друга, что обещал забрать его после пар. Листок обжигал ладонь и трепыхался, встречаясь с потоком воздуха. Юноша забрал в указанном кабинете «витамины» и расписался за отлеженное место в палате. Его накачали какими-то препаратами и откормили на неделю вперед, поэтому самочувствие было вполне сносным. Вернувшись в затхлую квартирку, Исин оживил умерший телефон и набрал номер дяди, который взял с него слово звонить хотя бы раз в неделю. Мужчина не сразу поднял трубку, но его голос был обычным, и юноша вздохнул, потому что дядя ничего не знал о случившемся. Тот почти сразу спросил его о задержавшемся переводе денег, которых, собственно говоря, и не было из-за растрат на больницу, но юноша пообещался прислать как можно скорее. Все эти просьбы только раздражали, стирая приятные воспоминания о счастливом детстве с любимым дядей, который делал для него все. В университете приходилось пахать за себя и за того парня в попытках отцапать место в первой десятке лучших студентов. Из-за языкового барьера в детстве учеба в корейской школе давалась с трудом, но теперь, спустя столько лет, не возникало никаких проблем, хотя дома он продолжал разговаривать на китайском. Исин знал одного парня, что учился в соседнем корпусе на направлении менеджмента; как-то раз они пересеклись в кофейне, где тот работал. Юноша не знал, почему они начали общаться, но почему-то начали: Минсок был старше на три года, изучал китайский и обладал всеми качествами настоящего друга. Именно поэтому, выйдя с «больничного», Чжан первым делом полетел совсем не в родной корпус, чтобы рассказать обо всем Минсоку. — … какой-то цитоз, я это даже не выговорю, — подперев кулаком голову, закончил юноша. — А тот центр, где ты сдавал кровь, точно был государственным? — Ким перебирал листы конспекта, чтобы найти необходимый материал. — Да черт его знает, я не спрашивал. — Исин, это не шутки, как ты не поймешь. Они занесли тебе заразу, за такое обычно в суд подают, а ты рукой махнул. Серьезно? Помереть вздумал? — Все со мной нормально, не начинай. — Будь осторожен, пожалуйста. Не заставляй меня переживать, — Чжан бросил короткий взгляд на собеседника, что не отрывал глаз от бумажек, но выглядел обеспокоенным. После их разговора Минсок пропал. Буквально. Они были знакомы не так давно, и Исин подумал, что тому настоиграло возиться с проблемным другом, но ведь он мог предупредить, верно? Никто не знал. На звонки не отвечал, в кофейне и университете не появлялся, а через месяц парень просто прекратил попытки дозвониться или найти Кима. Единственный друг — и тот рукой махнул. Сдав анализы через положенные три месяца, получив пособие и стипендию за заслуженное девятое место в рейтинге, Исин выдохнул, позволив себе расслабиться и отоспаться. Результаты анализов должны были прийти ему на электронную почту, поэтому он пообещал себе проверить наличие письма с утра. Хотя совсем не желал знать, что произошло с ним за это время. Утром телефон остался нетронутым, а юноша не выпускал простынь из побелевших пальцев, катаясь туда-сюда по кровати и почти воя. Его тело тряслось не переставая, пальцы на руках и ногах сводило, а колени не хотели разгибаться, предвещая адскую боль в области живота. Исин обливался потом, вертелся и переворачивался, скинув одеяло на пол, кусал подушку и бился головой об стену у кровати. Он потерял счет времени, все перед глазами слилось в одно мутно-серое пятно, слезы не переставали течь, отчего щеки, уши и волосы на висках были мокрыми. Одежда мерзко липла к коже, обволакивая пленкой, натирала, но это почти не осталось заметным. Чжан дернул головой, не размыкая челюстей, из-за чего наволочка порвалась, выпуская внутренности подушки наружу. Исин зарылся лицом в набивку и закричал, что есть сил: он не чувствовал ледяных ног, поэтому ощущение полета мягко касалось его сознания; он пыхтел, зная, что никто его не видит, а так хотелось. Он же актер — актеры играют для кого-то, не для себя. Пусть его игрой была настоящая боль, это не имело значения. Исин наслаждался. И почти отдал богу душу, когда дверь его квартиры с грохотом покинула родной проем, сорвавшись с петель. Внутри небольшого помещения оказалось сразу слишком много людей, которые наконец-то смотрели на жаждущего внимания: как изгибы мертвецки-бледного тела корчились на мокрых простынях и скулили. — Мне жарко, жарко, — севшим голосом кое-как прохрипел Исин, продолжая ворочаться. — Да ты ледяной! — Чьи-то руки коснулись его лица и ног, обдавая неприятным теплом. — Нечем дышать, жарко, так жарко, — слова сминались в один большой комок, вырываясь непонятными звуками. — У него лихорадка и, похоже, уже не один день. Исин выгибал спину, хватаясь за чужие противные руки, попадая по чьим-то одеждам, не видя ничего. Ничего не чувствуя. Играя от всего сердца, что готово было замереть в следующую секунду, предав хозяина, не выдержав пытки. Он засыпал у кого-то на руках, проваливался в черноту, улыбался, смеялся над собой. И в следующий миг открыл глаза, шумно выдохнув. Вокруг не было ничего, но, возможно, он просто ничего не видел, поэтому ощупал себя, чтобы понять, умер или нет. — Не беспокойся, — знакомый голос был совсем рядом, — тебе сделали переливание, пойдешь на поправку. Зрение прояснится со временем, об этом тоже не волнуйся. — Минсок-хен? — Исин не знал, прозвучал ли его голос в реальности или только у него в голове. — Он самый. Мне очень жаль, что не выходил на связь, были… причины. А ты заставил меня порядком поволноваться. — Зачем вернулся? — Я помогу тебе, потому что ты поможешь мне. На последнем слове голос Кима принял какую-то новую форму, отчего Исин почти вздрогнул: словно прежний Минсок исчез, потерялся, заменив себя кем-то, кого Чжан не знал. Но хотел узнать. Потому что тот, похоже, с самого начала был его преданным зрителем.***
— Он так уже третий день валяется. — Хотя бы вытащи его из подвала, это странно. — Нельзя, он сразу задыхаться начинает, ему становится жарко, — Минсок отрицательно покачал головой, проясняя ситуацию. — Да он окоченеет нахрен! Ты хоть знаешь, какой там дубак? — Хен, пожалуйста, я знаю. Надо подождать еще день, мы договорились с донором, все наладится. — Захлопнулись быстро, — черствый голос Чунмена и щелчок замка заставили спорящих обернуться, — почему Исин все еще в подвале? — Кровь будет завтра, обещаю. Донор нашелся, новый курс лекарств повысит его иммунитет, мы… — Если он сдохнет, это будет на твоей совести, в курсе? — Чунмен сжал спинку стула, испепеляя взглядом присутствующих. — Прости уж, босс, но на черта он вообще тут нужен? — Зачесав пятерней волосы, Лухань прихлебнул алкоголь из своего бокала. — Даже от меня пользы больше. — Будем честны: вы оба здесь не нужны, — Ким перевел взгляд с Ханя на Минсока, что стоял, опустив голову, — и мне плевать на вас. На всех вас. — Чунмен… — Захлопни пасть, Ифань. Захлопни свою пасть, — это был первый раз, когда Сухо резчайшим тоном приказал Ифаню и пригрозил тому пальцем. — Если завтра этого актеришку не приведут в божеский вид, сегодняшний день в его карьере станет последним. Никто не смел возразить, провожая взглядом уходящего босса. Тишина капнула на пол, расползаясь пятном. Минсок взял тряпку, чтобы протереть чистую стойку. Исин на дрожащих ногах стоял возле дверей кухни, незаметный, вгрызаясь в собственный кулак, чтобы не проронить ни звука. Он не был нужен здесь. Тогда почему все еще цеплялся за себя и других, чтобы остаться? Юноша боялся свалиться на пол, ему, пожалуй, впервые не хотелось привлекать внимание. Отросшие волосы лезли в нос и липли к мокрым щекам, все как обычно. Но почему-то внутри не было пустоты, не было отчаянья. Внутри горело что-то большое, гигантский костер, заставляя выпрямить ноющую спину и дождаться завтра. — Зачем он обманывает себя? — Ифань перебирал в пальцах колпачок от ручки. — Это так глупо. — Потому что он глупый. Потому что мы все глупые. Вот почему.