Vanic x K.Flay «You Make Me Fade»
Кенсу был обычным мальчиком; самым обычным школьником с кучкой друзей и беспросветным количеством домашки; ребенком, на поведение которого никогда не жаловались, чьих родителей в школу ни разу не вызвали. Кенсу не отличался чем-то от своих сверстников, не обладал какими-то талантами, не посещал секций и дополнительных занятий. Кенсу помогал матери по дому, усердно готовился к контрольным и врал, что не списывает. Кенсу был обычным мальчиком, пока в один день не напоролся на задиру-новичка, который имел цель построить всех под себя. А До просто хотел забрать из раздевалки свои несчастные конспекты, которые выпали, когда он вынимал из рюкзака сменную футболку. И просто по случайности попал в поле зрения мальчишек, что мутузили паренька из параллели. — Ты, заучка, попал под раздачу, — шипел новичок, толкая Кенсу в грудь, отчего тот, не отличаясь особой силой, упал на пол, задев ногой скамейку. Схватив До за горло, мальчишка прижал его голову к холодному полу, испепеляя взглядом. Рука стремительно сжималась, перекрывая кислород, но Кенсу не мог защититься: двое других ребят держали его за руки и ноги, предупреждая все попытки брыкнуться. Лицо приняло багровый оттенок, а зрачки поползли вверх, когда хулиган шикнул: — Только вякни кому-нибудь, что видел нас здесь, — хватка на секунду усилилась, а потом рука исчезла, как и фигуры ребят за шкафчиками. Но Кенсу не видел, как те скрылись. Он вообще ничего не видел, пребывая где-то там, вне себя. За мгновение до того, как его отпустили, в голову ударило чем-то резким, а после тело словно расплавилось, растаяло и растеклось по полу. Грудь сжало, грозясь переломать ребра, но это было настолько приятно, что хотелось чувствовать больше, сильнее, глубже. Перед глазами не было ничего и было все, как в сказке, как в каком-то нереальном, несуществующем мире, где нет пространства и времени. Кенсу не чувствовал ничего подобного раньше; он больше не задыхался, не хотел сбежать, безжизненным тельцем валяясь на полу в школьной раздевалке и чуть ли не плача от счастья. Когда он пришел в себя, слегка тряхнув головой и приподнимаясь на локтях, понял, что того паренька, который был первоначальной жертвой задир, поблизости уже не было. А еще он понял, что его школьные брюки у причинного места топорщатся слишком уж сильно. — Чего, блин? — Распахнув глаза, До подскочил, хватая искомые бумажки, и умчался в уборную. Именно там он и понял, что детство закончилось, передергивая в кабинке туалета и грызя ногти от волнения. Кенсу был обычным мальчиком, пока не понял, что любит таких же мальчиков, пока не понял, что любит затягивать петельку на шее, представляя этих самых мальчиков. Он не знал названия тому, что чувствует, когда в очередной раз кутается в нирвану, но это и не было важно. Гораздо важнее было то, что в свои неполные шестнадцать Кенсу всеми возможными способами пытался перекрыть доступ кислорода к мозгу, чтобы словить минутный кайф. Сваливая занятость на бесчисленное количество домашних заданий, мальчик закрывался у себя в комнате от вопросов родителей, предварительно стащив у матери из шкафчика капроновые колготки, усаживался на кровать и, соорудив петлю, затягивал ее на шее до тех пор, пока в горле не разливался жар, а тело не начинало слабеть. Он забирался в ванну, погружаясь с головой и держа глаза открытыми, на всякий случай цеплялся руками за бортики и ждал очередной волны. Если оставались деньги с карманных расходов, Кенсу бежал в магазин и накупал там воздушных шариков, а дома надувал их до посинения, но так, чтоб не лопались и не создавали шум; голова начинала кружиться, а мальчик смеялся, падая лицом в подушку. Иногда, когда он приходил в себя, на белье расползалось мокрое пятно, а иногда приходилось скрываться в ванной, заранее пачкая руку вазелином. Временами, когда попасть к родителям в спальню за мамиными колготками не удавалось, а все шары заканчивались, он искал новые способы. И самым простым становился классический, тот самый, который используют ребята вроде него. Кенсу опускался на корточки возле кровати, быстро дышал, словно после марафона, а потом поднимался и, максимально близко приблизившись к кровати, делал глубокий вдох, чтобы после задержать дыхание и рухнуть без сознания на покрывало. В самом начале, когда он не понимал происходящего, душиться тянуло не так часто в силу боязни, страха. Но через какое-то время Кенсу уже хотел поскорее сбежать домой, чтобы предаться своему новому странному хобби. Его глаза налились кровью, а сон был нарушен, но это не имело значения. «Засиделся допоздна», — врать родителям, которые смотрят на опухшие веки, и нервно улыбаться. Все шло по плану, ни разу не выходило за грани и, казалось, не грозилось перерасти в катастрофу.***
— Придуши меня, — словно в бреду шептал Кенсу, зажатый между стеной и крепким телом. — Не понял, — парень, что неистово целовал шею До, отпрянул, глядя тому в глаза. — У меня типа кинк, ну, знаешь, на удушение, — врал, зная реакцию непосвященных в это дело. — Да ты полон сюрпризов, — парень, проследив за взглядом напротив, устремленном к письменному столу, направился за широкой черной лентой, лежащей на нем, — а родители точно не вернутся раньше положенного? — Не должны, — взгляд До пылал, а руки тряслись от предвкушения. Этот юноша, что был на два года старше и обладал всеми необходимыми в данный момент для Кенсу качествами, сегодня, после долгих метаний, наконец-то оказался у него дома, весь такой распаленный, под градусом, готовый выбить из младшего все возможное и невозможное. Родители, как нельзя кстати уехавшие по делам, даже не звонили, что говорило только об одном: заняты. Кенсу чувствовал себя на седьмом небе, хотя голова в последнее время соображала туго, да и спать хотелось невероятно, но желание отдаться эйфории было сильнее. Он пропускал все моменты: как скинул одежду и оказался на постели, как партнер поспешно зацеловывал его тощее тело. Только услышав хлопок входной двери, парень подорвался, сталкивая массивное тело с кровати и поспешно поворачивая вертушок замка. — Быстрее ты, — шипел Кенсу, наблюдая за чужими попытками впрыгнуть хотя бы в штаны, хотя сам приперал дверь совсем нагой, не потрудившись надеть даже белье. Мать, выкрикивая имя сына и не получая ответа, приблизилась к комнате и дернула за ручку двери, пытаясь проникнуть в чужое убежище. До хотел закричать, его взгляд метался из стороны в сторону. Парень протянул ему халат и распахнул окно, чтобы выветрить едва уловимый, но заметный запах алкоголя. Надев предложенный халат, Кенсу выдохнул и спокойно открыл дверь, впуская бушующую родительницу. — Почему не отвечал? — Вспыхнула женщина, замечая в собственном доме незнакомца, что скромно кивнул. — Я думала, тебе плохо. — Все нормально, мам, — До замялся, опуская взгляд. Та оглядела комнату и, прищурившись, спросила: — Ты пил? — Ответа не последовало. — Кенсу? — Совсем немного, — голова поднялась, открывая шею, что пестрила кучкой засосов, взгляду матери. — Вы чем тут занимались?! — Женщина закричала, вцепившись в плечи сына и осматривая испещренные синяками участки кожи. — А ну, пошел отсюда, извращенец! — В гостя почти полетел снятый с ноги тапок. Парень выскочил из комнаты, сталкиваясь с только что пришедшим отцом, извиняясь, и покинул квартиру, забыв забрать куртку и даже не надев обувь. Кенсу, чувствуя ком в горле, старался не смотреть в глаза матери, что не прекращала кричать и возмущаться. Он не знал, как долго родители держали его на кухне, проводя расспрос, а затем и «воспитательную беседу», но в своей комнате он оказался уже за полночь, теперь уже обессиленно падая на кровать.***
Все шло своим чередом, инцидент был исчерпан, уровень контроля вернулся к прежнему, но что-то все равно не давало Кенсу покоя: мать словно отдалилась, стала меньше разговаривать с сыном, потеряла интерес к его жизни. До думал, может, обиделась, что он не рассказал ей все, но рассказывать повода не было, поэтому просто смолчал, оставляя все на своих местах. Кавалер, что привлек внимание лишь своим телом под влиянием алкоголя, благополучно слился, благо, учился он в другой школе и почти выпустился, что исключало возможность встреч и ненужных разговоров и мыслей. Кенсу не особо-то и горел желанием завязывать отношения с помешанным на качалке, желающим только подавить свое либидо. Юноше было гораздо приятней ощущать влечение на расстоянии, не говорить предмету обожания о своих чувствах и, в очередной раз лишая легкие воздуха, выстанывать любимое имя. За два года было всего трое парней, на которых До тайком пускал слюни и не только, поэтому называть себя неправильным он не спешил: довольно сложно было угодить всем ему необходимым качествам. А те парни так и не узнали о тайном поклоннике, спокойно выпустившись и оставив воздыхателя. Иногда Кенсу чувствовал себя тревожно, а иногда смеялся без причины, заставляя друзей порядком волноваться. Его мысли комкались, а речь плыла в неизвестном направлении, словно он деградировал не по дням, а по часам. Успехи в учебе держались прежней планки, но теперь на домашнюю работу действительно уходило больше времени, а устные задания загоняли в ступор, разрешая только открывать рот или молоть чушь, не касающуюся темы. Кенсу постоянно держал себя в напряжении, кусал губы и чесал руки, чтобы хоть как-то сбить желание приложиться к удавке или присесть на корты. Казалось, теперь его ничто не может остановить, потому что при любом удобном случае он прятался под одеяло и учащенно дышал. Время пребывания в высшей точке росло, и теперь вместо прежней минуты Кенсу ловил кайф целых три, а то и четыре, с каждым разом стараясь побить прежний рекорд. Вернувшись домой после долгого дня в школе, До не стал ужинать и, перебросившись парой слов с матерью, что потухшим взглядом провожала каждое движение сына, направился к себе, растягивая губы в безумной улыбке. Черная шелковая лента, купленная в швейном магазине на последние деньги, ждала хозяина в наволочке подушки, свернутая в три раза. Юноша переоделся в домашние шорты и рубашку, прежде чем плюхнуться на холодную заправленную кровать. Он достал ленту, скрутил выученную петлю и накинул на голову. Было плевать на незакрытый замок двери, на не выключенную настольную лампу. Главное — задохнуться. Потянув кончик, До привычно улегся на подушки и закрыл глаза. Первые ощущения всегда были неприятными, все внутри сжималось и норовило покинуть тело, но стоило сделать шажок на ступеньку выше, как сознание успокаивалось, настаивая на продолжении. То ли узел подвел, то ли рука дрогнула сильнее положенного, но в этот раз эйфория вспыхнула искрой и тут же погасла, оставляя после себя только темную пустоту и холод, которых раньше не было. Кенсу дернулся изо всех сил, пытаясь открыть глаза и вдохнуть, потому что легкие загорелись беспощадным огнем, но не успел, соскользнув, падая куда-то вниз, туда, откуда не выбраться в одиночку.***
— Кенсу, расскажи мне, что тебя тревожит? — Мужчина в костюме и ужасных очках с толстыми стеклами смотрел на парня, откинувшись на спинку кресла. — Ничего, — До вжал голову в плечи, готовый закрыть глаза от слишком яркого для него света. — Ты чуть не отправился на тот свет, пытаясь задушить себя. Ничего? Уверен? Юноша боролся с желанием обернуться, чтобы убедиться, что мать, пять минут назад из кожи вон лезшая, доказывая ненормальность сына, действительно ушла. Ему казалось, словно она вот-вот вцепится ему в голову своими холодными руками и снова начнет кричать. — Твоей матери здесь нет, — заметив волнение паренька, успокоил мужчина, — все, что ты расскажешь, останется в пределах этого кабинета. Но Кенсу продолжал молчать и щуриться, пытаясь избежать назойливого света и допросов, если удастся. В кабинете пахло достаточно приятно, а цвета стен и мебели не раздражали глаз, но это не меняло настроя. — У тебя диагностирована запущенная аутоасфиксиофилия. Если не захочешь рассказывать, откуда она взялась, придется проходить лечение в стационаре. Не думаю, что ты горишь желанием глотать горстьми таблетки и быть под постоянным присмотром. — Это ниоткуда не бралось, — пискнул До, сдаваясь, — в пятнадцать меня придушил новенький из школы, оттуда все и пошло. Я не псих. — Никто и не говорит, что ты псих, — мужчина поправил очки и записал что-то в толстенный блокнот, — помимо странгуляции были ли еще какие-то попытки перекрыть доступ кислорода? — Странгу-чего? — Помимо удушения. Кроме лент и веревок… использовал ли ты еще что-то? — А, да, я надувал шарики, — Кенсу почувствовал себя неловко, говоря о таком, но было уже поздно. — Иногда дышал в приседе, а потом поднимался. Ну, знаете, классический собачий кайф. — Не могу не знать. Твоя мать сказала, что ты имел связь с парнем. Это правда? — Ну, вроде того. Так уж вышло, что мои родители не принимают нетрадиционную ориентацию. — В этом нет твоей вины, Кенсу, все нормально. Но… были ли случаи, когда жертвой удушья становился не ты, а твой партнер? Кенсу вспомнил чокнутого парнишку, с которым даже не общался толком. Тот норовил залезть ему в штаны, на что получил условие: удавка вокруг шеи, и все может случиться. Он согласился, не раздумывая. Тогда До впервые подумал о том, что синеющий и слабеющий на глазах человек — не так и жутко. Это было самое странное чувство, ощущать которое не хотелось более, но которое пробуждало невероятной силы интерес. — Всего однажды, но я его не знал. — Что ты испытывал в тот момент? — Мужчина пытался уличить парня во лжи. — Не знаю, ничего, наверное. Не было того удовольствия, как при собственном удушении.***
По дороге домой Кенсу рассуждал о том, что вероятность их раскрытия после последней вылазки вполне велика. Но семенивший рядом Чонин убеждал в обратном, доказывая, что не оставил после себя ни следочка, сметя все подчистую. В последнее время он пребывал в состоянии, близком к ребенку, что несколько успокаивало Кенсу, который и так был напряжен и даже иногда хмурился. С момента в стационаре прошло уже почти два года, за которые он ни разу не притронулся к шелковой ленте, не задержался в ванной и не спрятался под одеялом. Темно-красный след на шее давным-давно исчез, сон снова стал спокойным, хоть иногда и нарушался буйным напарником. Всего одно «но» заставляло Кенсу вздыхать: свою шею он променял на шеи других, тех, кто был в «плохом списке» того самого Чунмена, который, как оказалось, не то, что не был врачом, вообще не имел никакого отношения к медицине. Но если себя Кенсу загонял в нирвану, то других — в ту самую темную склизкую бездну, в которой сам однажды чуть не остался навсегда, если бы не вовремя появившийся в комнате отец. В затхлой студии, куда принесли парней ноги, все еще пахло сыростью, хотя окна были открыты с самого утра, и ветер должен был продуть помещение. Оба заботились о чистоте и порядке, хотя иногда Чонин давал себе вольность оставить вещь в неположенном месте или не помыть посуду, но это мелочи. В этот самый день, стоя у раковины, Ким, мурлыча что-то себе под нос, услышал тихий голос за спиной: — Я хочу. Повернувшись, Чонин застыл на месте, увидев Кенсу в одних только черных чулках и с лентой в руках. — Нет-нет-нет, — закатив глаза, пролепетал он. Ким в самом начале взял со старшего обещание, что тот не попросит его прикладывать руку к лентам и чулкам. И, кажется, в течение двух лет все шло прекрасно, лишь иногда давая сбой в системе. Всего однажды Чонину пришлось выуживать Кенсу из ванной. И вот сейчас снова грозилось что-то произойти. — Пожалуйста, Нини. — Нет, хен, — обычно все было ужасно, если с губ Чонина слетало это «хен». Кенсу медленно опустился на колени, чувствуя сквозь тонкий капрон холод плитки, продолжая смотреть в глаза парню, когда из собственных лились дурацкие слезы, спускаясь дорожками по щекам. Он впервые позволил себе такие эмоции рядом с Кимом. — О нет, — младший опустился рядом, быстро стирая влажные дорожки, — только не плачь, не плачь, хен, тебе нельзя плакать. Пожалуйста, ты же знаешь, я не смогу это сделать. — Но я так хочу этого, — дрожащий голос Кенсу заставлял Чонина сжиматься в клубок. Выхватив ленту из чужих рук, Ким обмотал ей свою шею, а конец вернул, послушно опуская голову. Посуда все еще покоилась в раковине, из крана лилась вода, за которую потом придется заплатить вдвое. Но именно в эту секунду стоящие на коленях друг напротив друга юноши имели гораздо больше значения. — Нини? — Слезы До прекратились, но он все еще шмыгал носом. — Хен, ты такой красивый, — юноша подался вперед, цепляясь за плечи, ощущая под пальцами мягкую теплую кожу, и целуя пухлые губы, а затем прижался щекой к чужому виску, — придуши меня. Кенсу широко распахнул глаза, наконец-то чувствуя, как натягивается лента в его руках. И как заканчивается воздух в чужих легких.