Трещина.

***

      Фугаку выпустил жену из объятий, почувствовав приближение шиноби. Женщина, только-только переставшая плакать, в напряжении смотрела на крышу храма, с которой вскоре спрыгнул Инаби. Мужчина встал, приветствуя поклоном главу клана и его жену, и коротко произнес:        — Итачи очнулся. Вас хотел видеть врач.       Супруги переглянулись. Микото не скрывала страха, однако, когда она сжала руку мужа, в глазах женщины горела решимость и желание встретиться с сыном как можно скорее. Фугаку не стал ей перечить и, отпустив Инаби, вместе с женой помчался в больницу, на этот раз по земле. Микото даже в домашней одежде ничуть не отставала, и капитан даже заподозрил, что в свободное от домашней работы время она успевала тренироваться. Но эти мысли были задавлены, когда впереди показалось здание больницы.       Люди оборачивались на бегущих Учих, но тех ничто не волновало. Страх за Итачи пересилил все чувства.       В регистратуре медсестра сообщила запыхавшимся шиноби номер палаты. Она сочувственно проводила их взглядом, но ничего не сказала больше. Врачи, как и в первый раз, расступались, давая дорогу заплаканной женщине, идущей настолько твердо, что, казалось, случись необходимость свернуть или закончись коридор — и куноичи проломит стену кулаком. Даже капитан полиции, шедший за ней, выглядел менее внушительно, хотя в обоих кипела ярость и леденила паника.       Шисуи и АНБУ поклонились и не выпрямлялись, пока Микото не взялась за ручку двери, ведущей в палату.  — Госпожа, его там нет, — произнес Тензо, тут же вздрогнув от собственной дерзости.       Женщина замерла, повернувшись к шиноби, у которого при виде ее подернутых страданием глаз стянуло внутри.        — Как нет? — сорвано спросила Микото, недоуменно глядя то на дверь, то на Тензо, — Нам ведь сказали про эту…        — Он несколько минут назад вышел в душ, — объяснил Шисуи, сглотнув при воспоминании о том, как дергано и медленно шел Итачи, — Врач пошел за ним, но, скорее всего, ваш сын хотел побыть один.       Женщина, сжав кулак, сдержалась, чтобы не ударить по двери. Кушина бы на ее месте уже давно разнесла всю больницу и вытащила сына, если потребуется, на руках домой. Но не было Кушины, способной дать совет. Была только Микото, не знающая, что вообще делать.       Фугаку редко позволял себе нежности с женой на людях. Но сейчас был особый случай: в их семью пришла нежданная и громадная по своим масштабам беда, и пришлось переступать через все устоявшиеся семейные традиции. Поэтому капитан осторожно приобнял жену за плечи, и Микото, скривившись, уткнулась лицом в его плечо, вцепившись в жилет шиноби. Сообразительные АНБУ быстро вышли в другую часть коридора, намереваясь вернуться на посты, только когда появится Итачи.       Несколько минут супруги стояли, не шевелясь. Их отношения давно перешли из юношеской необузданности в абсолютное семейное доверие. Они оба были Учихами, оба прошли через одинаковые испытания (мало кто знал, что Микото единственная из женщин в истории клана пробудила Мангеке) и сейчас уже не нуждались в обдумывании своих действий. Однако время шло, и хоть оба были готовы молчать, просто делясь друг с другом эмоциями через чакру, все же Фугаку первый это прервал:        — Дорогая, — он нечасто называл так Микото, храня образ холодного и строгого воина, но одно это слово значило гораздо больше любых уговоров, — Мы должны оставаться сильными. Наши дети нуждаются в нас, в родителях, даже если наши чувства мало отличаются от их.       Женщина, всхлипнув, убрала волосы с лица. Ей было больно. Ей просто хотелось все исправить.        — Проклятие, — выругалась Микото, вытирая лицо руками, — Я совсем забыла про Саске. Боже, как же мы ему все объясним…        — Об этом не беспокойся, — ответил капитан, хотя сам слабо представлял, как изменится их жизнь теперь, — Если Итачи… Если он будет переносить все тяжело, нам придется выставить это перед Саске, как неудачный исход миссии, и попросить не нервировать брата.        — Думаешь, правильно их разлучать? — Микото задумчиво смотрела куда-то за плечо мужа, будто ожидая, что из коридора выйдет сын. Она не дождалась ответа: Фугаку не знал, как отреагируют оба его ребенка.       А тем временем на улице начинался вечер. В это время как раз заканчивались уроки в Академии.        — Кто-то должен забрать Саске, — констатировала Микото, апатично переплетая пальцы своей руки и руки мужа.       Никто из них не мог покинуть больницу. Итачи могла понадобиться помощь как отца, так и матери. Но если младший сын вернется домой и не застанет никого, не найдет даже записки, он наверняка перепугается.       Положение казалось безвыходным, но внезапно возле супругов бесшумно появился Шисуи. Он выглядел не лучше Микото, однако не позволял себе расклеиться окончательно.        — Я случайно услышал ваши слова, — начал юноша, и Фугаку понял, что врать ему смысла не было. Как и подслушивать, — Если можно, я хотел бы сам забрать Саске из Академии. Я постараюсь не выдавать ему правду о случившемся с Итачи, но и сделать так, чтобы он не слишком волновался.       Женщина благодарно взглянула на Шисуи, и он будто почувствовал, как ей было тяжело. Микото кивнула. У Фугаку тоже не было оснований возражать, и, получив разрешение и пообещав все сделать на высшем уровне, шиноби в спешке покинул больницу. Почему-то оставаться здесь он уже больше не мог. …       Едва зайдя в ванную комнату с единственной кабинкой, Итачи боязливо огляделся. Врач оставил его у дверей, позволив подростку немного свободы и одиночества. А еще здесь не было укоризненных взглядов и презрения окружающих, только зеркало, зеленые стены, полотенце и несколько крючков для одежды.       Шиноби скинул с себя пижаму, закрылся в кабинке и, опустившись на пластиковый стул (видимо, для клиентов с затрудненной ходьбой), прикусил губу. Сидеть было еще больнее, но ноги уже просто не держали. Под потолком горело несколько довольно ярких ламп, но от стенок внутрь кабинки падали тени.       Итачи нашел взглядом душ. Ему срочно нужно было вымыться, хотя бы почувствовать воду. Сантехника в больнице работала отлично, и вскоре, после недолгого настраивания температуры, юноша сидел, прислонившись к стене от усталости, и просто мок под струями теплой воды. Она не имела запаха, но делала бледную кожу подростка немного темнее. А еще явственно проявлялись синяки, на которые медики не тратили чакру, учтя регенерацию Учих. Однако даже ее не хватило, чтобы за час синяки полностью исчезли.       Итачи рассматривал их. Отметины имели разные формы: по всему туловищу были хаотичные пятна, скорее всего, от ударов. Удивительно, как ему не сломали ребра, хотя, может, и сломали, просто ирьенины постарались. А вот на бедрах отчетливо проступали следы пальцев, и подросток заново ощутил, как его цепко держали, не позволяя отодвинуться. Еще были следы ремней на запястьях и лодыжках. Если бы медики хоть немного понимали в психологии, они бы залечили все эти отметины, но столь важная деталь оказалась не соблюдена.       Итачи смотрел на свои запястья. Ровные красные линии — свидетельство его слабости. Он помнил, как дергался, как тихо умолял отпустить и пощадить. Никто из Учих никогда бы так не сделал.       От вида этих следов подросток, тихо зашипев, словно вспыхнул изнутри. При нем не было мочалки или мыла, но Итачи все равно принялся тереть каждый участок своего тела ладонями. Синяки внезапно представились пятнами крови, перемешанной с грязью. И еще много чем. Они липли к коже, стягивали, мешая дышать. Вода не могла счистить кровоподтеки, и от этого иллюзия становилась только четче.        — Не смывается… — сквозь слезы прошептал Итачи. Произнеся это, он окончательно потерял над собой контроль и, уже тихо рыдая, начал царапать руки и тело ногтями. Он готов был соскрести кожу, только бы вместе с этими пятнами.       Истерика достигла предела. Как только пальцы после долгого расчесывания кожи перестали что-либо чувствовать, Итачи опустил уставшие руки. Грязь не исчезла, и от своей же беспомощности стало гадко.       «Я не могу с этим справиться,» — захлебываясь водой, что текла сверху, думал Учиха, — «Я ничего не смог тогда… И не могу сейчас.»       Он не чувствовал себя человеком. Апатия и невозможность даже пальцем пошевелить накрыли ребенка, как тяжелое одеяло, и он покорно принял это чувство.       Возможно, прошло много времени. Итачи погрузился в прострацию, впитывая в себя все, что видел и чувствовал.       «Шлюха!»       С каждым разом все отвратительнее. Будто он соткан из этого слова, следов чужих рук и противного смеха. Хотелось оторвать себе руки, срезать кунаем кожу, но ощущения прокрадывались глубже, впитывались в кости. Уже вряд ли можно что-то исправить, просто избавившись от части себя. Нужно исчезнуть самому. Вырваться из грязной оболочки, чтобы искореженное тело больше не было его.       Мысль о самоубийстве показалась такой естественной и простой, что не вызвала никаких эмоций. Только понимание: это будет правильно. Никому не придется прикасаться к его замаранной коже, смотреть в глаза, в обесчещенную душу. Наверняка родители еще ничего не знают. Не стоит их беспокоить.       В кабинку постучали. Итачи вздрогнул, прижав руки к груди, будто пытался спрятать что-то. Он уже с минуту смотрел на свои запястья, изучая синеватую сетку вен, и слишком резко вернулся в реальный мир. Сердце билось часто и громко.        — Это Танака, не бойся, — голос врача был спокойным, и Учиха отстраненно удивился его догадливости. Наверное, с такими пациентами у Танаки опыт работы уже был, — Тебе пора на процедуру.        — Процедуру? — Итачи не узнал свой голос. Запуганный, дрожащий, у него такого никогда не было.        — Не со всеми твоими ранами ирьенины справились сразу, — пояснил врач, — И еще твои родители пришли.       При упоминании родителей Итачи как током ударило. Как давно они здесь? Наверняка волнуются. Иначе никак. Особенно мама. Вот ее пугать совсем не нужно, ей и проблем внутри клана хватает.       Завернувшись в полотенце, Итачи приоткрыл дверь кабинки. Тело не слушалось, даже руку поднять было тяжело. Врач даже не отвернулся, с сочувствием глядя на пациента, пытающегося одновременно прикрываться и одеваться.        — Вы ведь… — на щеках юноши вспыхнул румянец, а язык будто не хотел выговаривать то, что нужно, — Это вы меня обследовали? Вы… Знаете, что со мной сделали? — Итачи с трудом глотал охватывавшую его истерику.        — Да, — Танака кивнул, засунув руки в карманы, — Я лично тебя обследовал и лечил, так что можешь меня не стесняться и, если что-то будет болеть, говорить сразу.       Учиху не покидало смущение, однако врач вел себя очень естественно. К нему не было стыдно обратиться, попросить помощи. Поэтому подросток проникся к мужчине доверием.       Итачи шел к двери осторожно, шатаясь и периодически порываясь ухватиться за раковину. Танака, помня недавний опыт, не помогал ему, но шел достаточно близко, чтобы, если что, подхватить и дать опереться на себя.       У самого выхода из уборной Учиха внезапно остановился. Медик, сохраняя дистанцию, сделал то же самое. Пальцы Итачи сжались так сильно, как если бы он терпел боль. Танака терпеливо ждал, ему была знакома такая реакция. Наконец, юноша обернулся, глядя прямо в глаза врача. Шарингана не было, как и чакры на него, но мужчина чуть не отшатнулся — настолько пронзительным был взгляд пациента.        — Прошу вас… — Итачи дышал сбивчиво, смотрел с гораздо большей мольбой, чем мог выразить в голосе, — Не говорите родителям. Пожалуйста, ничего им не говорите!..        — Хорошо, хорошо, — Танака выставил руки вперед и тут же убрал за спину, когда мальчик от этого жеста заметно сжался. Врач подумал о самой просьбе позже, чем ответил. Но Учихе заметно полегчало, а значит, говорить, что и мать, и отец уже все знают, не надо.       Тихо поблагодарив медика, Итачи вышел. Танака, покачав головой и вздохнув, последовал за ним. Все-таки, несмотря на опыт, каждый такой раз был как первый. …