***
Сломаться напополам. С треском, забытым людьми. Что еще может мне предложить этот мир?
… Пробуждение было похоже на выныривание из глубокого озера, где вместо воды что-то тягучее, как каучук. Поначалу мозг с трудом осознавал, что находится в человеческом теле, и вспоминал, какие функции оно выполняет. Сразу по осознании этого Итачи открыл глаза. Было трудно, он, должно быть, спал не меньше суток. Голова болела, и пришлось зажмуриться, ведь белый свет резал глаза и делал только хуже. Но вскоре подросток пожалел и об этом своем действии: как-никак, а раздражающее свечение отвлекало от тяжелых мыслей и воспоминаний. В груди резко сдавило. Порванные мышцы загорелись болью, и Итачи с силой вдохнул, стараясь заглушить ее. В голове звенел голос капитана и патрульных, вновь и вновь произносивших что-то пошлое и отвратительное. Ребенок приложил ладонь руки, которую едва мог поднять, ко лбу, скривившись от душевной агонии. Ее было трудно терпеть, ведь к этому не готовили никакие тренировки. «Жалкая шлюха…» Донельзя оскорбительное слово не получалось заглушить. Юноша зажал уши руками, сев на постели и согнувшись, спрятав лицо в складках одеяла на коленях. Рыдания не давали дышать, и с каждым выдохом подросток все больше приближался к истерике. «Я — всего лишь продажная девка,» — Итачи громко всхлипывал, стараясь хоть немного приглушить неконтролируемый плач одеялом, — «Я бесполезен… Я не стою того, чтобы меня спасали…». Он не гнал эти мысли. Как яд, они пропитывали разум, сплетались с чакрой и душой, заставляя не жалеть себя за боль во всем теле, а ненавидеть. Прошло не больше двух минут, и подросток истратил все силы. Сидя ему было еще больнее, и пришлось снова лечь, накрывшись по плечи. Собственное тело казалось отвратительным, будто прокаженным, и хотелось закрыть его от остального мира. Итачи лежал, глядя в потолок пустым взглядом. Ему было бы проще еще раз заплакать, чтобы выпустить все внутреннее давление, но слез уже не осталось, а в груди болело уже не от осознания того, как теперь к нему будут относиться близкие. Наверняка клан начнет презирать своего наследника. Шисуи точно отвернется, навсегда вычеркнув слабого кузена из своей жизни. Отец выгонит из дома, сказав, что такой сын ему не нужен. Вся жизнь уже покатилась под откос, а если они узнают… Юноша с силой сжал простынь. Ему было трудно держать себя в руках, не выдать ничем, что уже проснулся. Он не хотел, чтобы сейчас пришел какой-нибудь врач и начал спрашивать обо всем. Ему было противно об этом говорить. … В палате не было окошка в коридор, и никто не видел эмоционального срыва Учихи. Ребята, стоявшие на посту, ждали распоряжений врача. Какаши то и дело чудилось, что ситуация за дверью как-то менялась, но он каждый раз одергивал себя. Если войти и разбудить Итачи раньше, чем кончится естественное восстановление организма, будет только хуже. Шисуи сканировал состояние друга каждые пять минут. Именно он первым заметил, что, хоть Итачи и лежит в прежней позе, его ток чакры, пока очень слабый, движется немного иначе. К сожалению, истерика гения выпала именно на этот пятиминутный промежуток, и никто не успел ее засечь. — Он очнулся, — объявил Учиха, и остальные чуть не бросились к нему узнать все подробности, — Инаби-сан, прошу вас, позовите врача. Инаби ни на секунду не задержался. Он не любил, когда команды раздавали младшие, но сейчас совсем не мог устраивать скандал. Тем более, Шисуи очень вежливо попросил. Оставшиеся трое шиноби тревожно переглянулись. — Думаете, он справится с этим? — неуверенно спросил Тензо. Какаши покачал головой. У него было тяжело на сердце, как когда убили Рин и Обито. — Это слишком тяжелое испытание, — заявил капитан, морщась под маской, — Он еще ребенок, неважно, гениальный или нет. Это как раз может стать фатальным. — В каком смысле? — переспросил кохай. Какаши вспомнил себя в юности. Он не мог переносить свою жизнь на другого человека, подгоняя кого-то под один стандарт, но это было необходимо, чтобы хоть что-то понять: — Гении — люди чуткие. У них свое видение мира, которое не понимают другие люди. Они как очень тонкий и точный прибор, который за все свои способности платит удивительной хрупкостью. Если происходит что-то вот… такое вот, — Хатаке сделал рукой неясный обобщающий жест, — То прибор может сломаться так, что потом не починишь. Друзья понимающе промолчали. Жуткая правда, которую они не могли игнорировать. Итачи тоже хрупкий. Он тоже может не перенести этого. Танака появился быстро. Он добежал до палаты даже быстрее Инаби, плетущегося вторым. Врач не хотел быстро оказаться возле больного. Он вообще не любил такие дела, связанные со страданиями детей, и только профессиональный долг убеждал медика, что собственные страхи не имеют значения. Он не посмотрел ни на кого из расступившихся шиноби. Руки немного тряслись, когда Танака открывал дверь, и ему вновь пришлось заставлять себя это сделать. Когда мужчина скрылся в палате, ребята снова остались одни. И снова им было неловко как-либо переговариваться друг с другом. Не выдержав этого, Инаби первым вышел из больницы, сказав, что идет сообщить обо всем Фугаку и Микото. … Танака подошел к постели ребенка. Итачи лежал, отвернувшись к окну, и ни его глаз, ни лица врач не видел. И хоть Учиха пытался скрыть свое истинное состояние, у него все же дрожали плечи и тело сжималось в судорогах. Мужчина вздохнул. На его практике часто попадались юноши нетрадиционной ориентации, подвергшиеся, мягко говоря, неприятию со стороны общества. Иногда их доставляли в еще худшем состоянии, чем Итачи, но ни разу еще медику не было так больно. Ведь перед ним лежал совсем ребенок. Танака наклонился, протянув руку. Медленно и осторожно, контролируя каждое движение, он коснулся плеча мальчика и едва не отдернул руку, когда тот сжался еще сильнее. «Похоже, все еще боится,» — предположил врач. Подросток не обернулся. Видимо, почувствовал, что за ним стоит всего лишь ирьенин. Мужчина мягко сжал плечо больного, стараясь не причинить ни малейшей боли. — Итачи, — голос был предельно спокойным и доброжелательным, — Я — твой лечащий врач. Я не причиню тебе вреда. Танака точно знал, что нельзя даже чуть-чуть просчитаться, пытаясь создать доверие у ребенка. Он терпеливо ждал, как отреагирует Учиха, постепенно убирая руку. Подросток все еще дрожал, и только интуиция могла сказать, боится ли он врача. — Тебя уже подлечили, — продолжал медик, — Если что-то болит — не волнуйся, скоро пройдет, просто скажи, чтобы я мог провести процедуру. «Хоть бы у тебя душа так сильно не болела,» — про себя добавил мужчина, медленно увеличив дистанцию. Итачи нужно было привыкнуть к другим людям, он ведь не мог переносить спокойно даже обычные касания. Танака не считал это странностью, скорее, понимал, как одно из возможных последствий. Подросток молчал. Врач вздохнул, мысленно ежесекундно приказывая себе держать все под контролем и в первую очередь думать о чувствах пациента. — Итачи, я не хочу тебя торопить, — произнес медик, — Но твое здоровье очень важно. Лучше сказать сразу, чего ты хочешь. Это первостепенная потребность, она поможет тебе восстановиться. Даже если ты посчитаешь ее мелочью. Учиха долго не отвечал. Танака надеялся, что он просто прислушивается к себе, и с нетерпением ждал, что скажет ребенок. Он действительно готов был кинуться хоть в Страну Волн за редким сортом рыбы или позвать сюда любого из друзей Итачи, все зависело только от желаний парня. Лишь бы только тому стало хоть немного легче. Гений очень тихо вздохнул, а затем слабым голосом произнес: — Можно мне… В душ? Сердце Танака чуть не остановилось от этого голоса. Он никогда не слышал, чтобы дети так говорили. Если до этого Итачи довела пережитая боль, то лучше сделать все возможное, чтобы исправить положение. — Тебя уже вымыли, — ответил медик, — Но, если хочешь, я отведу тебя в ванную. Ты идти можешь? Учиха осторожно приподнялся на кровати. Врач хотел ему помочь, но подросток снова отшатнулся от его рук, и Танака поспешно отошел, оставаясь просто наготове. Итачи было больно сидеть, он едва перевел дыхание, когда смог выпрямиться. Стоять оказалось еще сложнее, но он упорно не позволял себе никакой помощи, кроме опоры на двери, стены и комод. «Сильный ребенок,» — восхитился медик, пока Учиха продвигался к выходу осторожными шагами, — «Может, если к нему не лезть, это само пройдет?» Итачи доплелся до двери, постепенно ступая немного тверже и меньше держась за все подряд. У него дрожали колени, спину выпрямить не удавалось, и Танака еле заставил себя не броситься на помощь против воли пациента. Учиха открыл дверь слабо слушающимися руками. Ему тяжело давались движения, это было видно. В коридоре стояли АНБУ, но их подросток проигнорировал. Если бы он еще и на товарищей отвлекся, то точно разрыдался бы еще раз прямо здесь. Сжатая, крохотная фигурка, появившаяся на пороге, выглядела такой беспомощной и хрупкой, что ребята едва не кинулись на помощь. Как именно поддержать мальчика, они не знали, но готовы были сделать что угодно: обнять, успокоить, сказать, что он непременно будет в безопасности. Лишь страх сделать что-то неаккуратно и сломать это маленькое существо удержал шиноби, и те просто отошли, сочувственно глядя на подростка. «Бедный ребенок,» — Какаши никогда еще не чувствовал себя так ужасно. Он хотел защитить своего кохая, оградить от любого ужаса, и не смог ничего. «Бедный мальчик,» — глотающий слезы Тензо непроизвольно подался вперед, чтобы, если вдруг шатко идущий, дрожащий от слабости товарищ все же упадет, непременно поймать его. «Бедный Итачи,» — Шисуи не смел даже смотреть на друга. Его грызла вина, от которой хотелось рвать волосы на голове. Его маленький, милый друг, которого Шисуи тренировал, еще когда тот в Академию не поступил — его свет в мрачности политики и жестокого мира шиноби угасал. … Итачи робко поднимал взгляд — изредка, сжимаясь сильнее и сильнее каждый раз, как броненосец. Никто на него не смотрел, все посторонились, отдалились, как от прокаженного. Можно было попросить помощи. Можно было крикнуть, что ему больно, что он нуждается в уничтожении этого жуткого одиночества. Можно было перестать выматывать себя и искать последние силы именно сейчас, упасть на пол, и пусть сами бегают вокруг. Но Учиха нашел контраргумент, почему никто этого не сделал. Им было противно. Им всем было противно, поэтому они сторонились, избегали прямо смотреть в глаза, старались скрыть свое отвращение из вежливости. Итачи должен был играть по их правилам: не выделяться, не пытаться ни с кем установить контакт, чтобы ни в коем случае никому не навредить. Больше он ни на что не был способен. Подросток хотел расплакаться прямо здесь. Чувство одиночества, преследующее отвращение окружающих, которое шиноби буквально чувствовал на себе — как это можно было вытерпеть? Но он держался. Закусывал губы, цеплялся руками за стену, словно стараясь проткнуть ее ногтями. В ванной его оставят в покое. Этого достаточно, чтобы получить хоть немного своего, личного времени, и не загружать остальных своими проблемами. …